- И вправду безумие, потому что мир не стоит, а кружится вокруг луны и вместе они плывут среди звезд. - Она рассмеялась, как будто речка по камням прожурчала. - Что до поединка, Валориус, то однажды я уже победила. Так давай не будем искушать судьбу, ведь, если мы снова сразимся, ты можешь умереть.
- А ты моей смерти не хочешь.
- Нет, - сказала она и, когда я не отозвался, спросила: - А ты - моей? Ты мог убить меня, пока я спала.
- Ты вскочила бы и отняла у меня меч.
- Да! Да и еще раз да! - Снова зажурчала речка. - Вот уж угодил так угодил!
- Ты не хочешь моей смерти, - повторил я, - и ты не поленилась, Лурн, узнать мое имя.
- Как и ты мое, - парировала она и села.
- Я видел солнце и луну в одном и том же небе. Они не сражались.
- Они сражаются, но редко. - Она улыбнулась, и было в этой улыбке что-то от нецелованной девы. - И тогда она побеждает, а как же иначе. Побеждает и затягивает землю тьмой.
- Правда?
- Правда. Она побеждает, но, победив, дозволяет ему подняться. Когда-нибудь… а ты веришь в пророчества?
Я не верил, но сказал, что верю.
- Когда-нибудь победит он и, победив, не пощадит ее. Так написано. Когда придет этот недобрый день, мужчины станут бродить во тьме, как слепцы, от заката до рассвета и натворят много зла.
- А что женщины?
- Женщин никто не предупредит, и у них потечет кровь прямо на рынке… Приблизься, Валориус, и сядь рядом.
- С радостью, - сказал я и послушался.
- Неужели гунасы убили всех, кроме нас с тобой?
- Они сразили многих, но едва ли они могли сразить всех.
- Немногие останутся, если все города будут разграблены и сожжены. Тех из нашего народа, кто еще способен держать меч, можно организовать для отпора.
- А они действительно наш народ? - уточнил я.
- Я родилась среди них. Ты, полагаю, тоже. Я укрылась в этой глубокой тени, потому что моя кожа не переносит вашего полуденного солнца. Когда солнце опустится ниже, я смогу продолжить путь. Тогда и посмотрим, на что способна одинокая женщина.
- Может статься, и на многое, - пожал я плечами, - если ей будет помогать рыцарь. В любом случае надо раздобыть для тебя широкополую шляпу и платье с длинным рукавом.
Когда солнце склонилось ниже к горизонту, мы вышли в путь. Я ехал на Вспыхе, она шагала рядом, и головы наши были на одном уровне. Мы болтали и перешучивались, и со временем - не в первый день, но, кажется, на второй - я заметил в глазах Лурн то, чего не видел еще в глазах ни у одной другой женщины.
В тот же день мы нашли старуху, которая умела плести шляпы; и она сплела из соломы именно такую шляпу, какая требовалась Лурн, - с конусовидной, как головка сахара, тульей и широкими, как щит, полями. Старуха отправила нас к коротышке-горбуну, и тот за серебряную монету сшил для Лурн не одно платье, а три, все из грубой белой холстины. Как мы собирали народ на борьбу, я рассказывать не буду или почти не буду. Вооружали их мы всем, что только удавалось изготовить или найти, к тому же нам повезло заполучить лесника. Брадан владел большим луком и научил новобранцев, как делать и применять боевые стрелы, луки, наручи, колчаны и тому подобное, - воистину счастливый дар.
Гунасы сражаются верхом и при угрозе поражения немедленно обращаются в бегство. Чтобы разгромить их, нужно устроить засаду на пути их отступления или заблокировать этот путь. Мы делали и так и этак. Это, конечно, не Игра, но игра, и очень похожая. Лурн и я неплохо в ней поднаторели.
Гунасы осаждали горный город Эскарп, и мы отправились снимать блокаду. Город стоял в Яркой долине, длинной и узкой; она вполне проходима на всем своем протяжении, а вот свернуть конному там совершенно некуда. Мы с Лурн подбросили монетку. Я проиграл и с двумястами оборванцами, из которых мы пытались сделать пехотинцев, семнадцатью лучниками и двадцатью пятью конниками двинулся ночным маршем в обход города вверх по долине. К утру мы нашли позицию, где горы подступали к дороге практически вплотную, а пересеченная местность вокруг густо поросла лесом. Я выставил часовых, расположил конницу в тысяче шагов дальше, чтобы никто не дезертировал, приказал всем выспаться и сам же завалился первым, подавая пример.
Разбудил меня Вспых, топнув копытом. Приподнявшись и сев, я едва различил далекие звуки, которые он слышал гораздо лучше, - пение наших труб, рокот гунасовских барабанов, лязг мечей, боевые кличи. И я представил себе Лурн такой, какой часто ее видел, - вот она ведет в атаку с грехом пополам вооруженный сброд и делает из них отважных бойцов, как не смог бы никто другой. Она придержала наступление, пока солнце не начало клониться к закату. А теперь, отбросив широкополую шляпу и белое платье, бьется в сандалиях и набедренной повязке, как сражалась пешкой, и возвышается над всеми мужчинами так, как мужчины возвышаются над детьми, и притягивает к себе стрелы всех гунасовских лучников.
Я понял, что гунасы дрогнули, когда их барабаны умолкли. Трубы Лурн запели наперебой, приказ за приказом: "Подтянуться!", "Пропустить конницу!", "В галоп!" И снова: "В галоп!"
Гунасы развернули лошадей и пустились наутек, подставив нашим лучникам самые лучшие цели - свои спины. Да, мы хотели перебить гунасов, но еще больше мы хотели захватить невредимыми лошадей. И мгновение, когда гунасы, развернувшись, обращаются в бегство, - самое удачное для этого. Если наши конники пустятся в погоню, гунасы поскачут еще быстрее, чего мы не хотели. К тому же наши конники едва ли удержат строй, те, у кого лошади лучше, вырвутся вперед и погибнут, если гунасы перегруппируются и дадут отпор. Этого мы тоже не хотели.
- Вот они!
Это был дозорный на высоком скальном выступе. Он кричал и махал руками; вскоре донесся крик и второго дозорного. Я выстроил свое ополчение: в первый ряд поставил алебардистов, во второй - пикинеров, а лучников - на флангах, под прикрытием камней и деревьев, уж каким есть.
- Я буду впереди. Пока я стою - стойте за мной, и ни шагу назад. Когда я наступаю - наступайте следом за мной. Отступать я не намерен. Занимайте место тех, кто пал перед вами. Если гунасы сомнут наш заслон, мы побеждены. Если не сомнут, мы победители. Мы хотим победить?
Ответом мне был решительный хор: "Да!" - и, когда на дороге показались первые гунасы, кто-то затянул боевой гимн. Мою армию составляли скотоводы и коновалы, портные, жестянщики и лавочники, а не солдаты и уж тем более не Игровые фигуры. Побегут ли они? "Не побегут, - сказал я себе, - если я не побегу".
Не все гунасы вооружены пиками, но многие. Их пики короче и легче наших, а значит, управляться с ними сподручнее. Впереди у гунасов скакали пятеро уланов, перекрыв дорогу на всю ширину. За ними виднелись еще уланы, чему я был только рад: если мы остановим первых (а я твердо вознамерился их остановить), следующие, ломясь вперед, их затопчут.
Барабаны грохотали, как гром небесный, и первые пятеро гунасов пришпорили своих скакунов.
Нацеленная слишком высоко гхика скользнула по моему щиту и прошла над левым плечом, я же достал острием клинка гунасово колено. Может быть, гунас завопил; не знаю, не слышал - все заглушали бой барабанов и топот копыт.
Заглушали они и пение наших тетив, но тетивы пели: соседний улан рухнул наземь с пробитым стрелой горлом. Пикинеров я предупредил, что лошади нужны нам живыми. И все же конь с криком встал на дыбы, из живота его торчала пика.
Дальше - тишина.
Оглядываться назад я не решался, но, покосившись направо и налево, насчитал на земле шестерых - пятеро уланов и один конь. Четверо уланов не шевелились. Пятый бился в корчах, пока ему не раскроили череп алебардой. Конь пытался подняться на ноги, но у него ничего не выходило, да и не могло выйти, однако он так и будет пытаться, пока не умрет.
Я ждал следующей пятерки гунасов, но они не атаковали. Понимали, наверное, как и я, что за ними Лурн с подкреплением из горожан. А значит, понимали и то, что зажаты в тиски. И все равно не атаковали. Только их лучники дали залп; некоторые стрелы, судя по крикам, попали в цель, кого-то, возможно, и сразили наповал. Но гунасы так и не атаковали.
Наш боевой гимн умолк. Я взмахнул над головой мечом и затянул гимн сам. И зашагал вперед, слыша, как за мной шагают остальные.
Дорога здесь была не шире, но обочины - чище.
Гунасы могли теперь выставить в ряд не пять конников, а больше. Здесь они могли с большей вероятностью атаковать (на что я и рассчитывал), а мы - дрогнуть и рассеяться (чего, не без оснований надеялся я, все же не произойдет). Они спешились и пошли в атаку своим ходом; тут-то я и понял, что боги бьются на нашей стороне.
У гунасов были кавалерийские топоры и змеевидные фламберги. И то и другое оружие - куда более опасное, чем казалось на первый взгляд. Еще у них были шлемы, и я надеялся, что у моих ополченцев хватит соображения надевать шлемы, снятые с мертвых гунасов. Справа и слева от меня шли пикинеры; гунасы, оказавшиеся прямо передо мной, не смогли парировать выпадов моего меча и погибли. Снова и снова я переступал через тела павших врагов. За сотню Игр ни один рыцарь не убил бы и вполовину меньше. Мне должно было подурнеть, но не подурнело: думал я только о Лурн. Каждый убитый мною гунас уже не сможет пролить ее кровь.
Мне никогда не нравилось убивать мужчин, а убивать женщин - был грех - еще хуже. Наверняка убивать детей и того хуже. Мне-то заниматься этим не доводилось - и хорошо, что не доводилось, хотя детей, убить которых следовало бы, я встречал. А хуже всего, на мой взгляд, убивать животных. Вчера моя стрела свалила оленя, и я был рад, потому что мне (чуть не сказал "нам") требовалось мясо. С тех пор олень преследует меня неотступно. Какой это был прекрасный, отважный зверь! И лишь теперь, столько уже рассказав, я понял, отчего думаю так, как думаю.
Дело в том, что в животных нет никакого зла. В мужчинах его много, в женщинах, по-моему, хотя бы вполовину меньше. В детях - еще меньше. И тем не менее все человечество запятнано злом. Возможно, где-то есть мужчины, которые никогда не были жестоки. Я пытался быть таким мужчиной, но кто из живущих скажет, что я в этом преуспел? У меня-то язык точно не повернется.
Вон стоит мой олень. Я вижу его каждый раз, как поднимаю голову, - стоит неподвижно в самой гуще теней. Смотрит на меня невинным взглядом. В лесу всегда есть призраки. Отец внушил мне это за год до того, как отдал меня Играть. Призраки и чуть-чуть демонов. А в пустыне, сказал он, все наоборот. Пустыни манят демонов, а не призраков. (Хотя не только демонов.) В горах и предгорьях их примерно поровну, но кто сочтет?
Видите моего оленя? Вон он рядом с Лурн - она стоит рядом с ним, как женщина обычного роста могла бы стоять рядом с собакой.
Давайте-ка я соберу еще хвороста.
Когда потребность в наших услугах отпала, мы с Лурн двинулись через этот лес, покрывающий предгорья. Она торопилась, так что я тоже спешил. Нелегко было поспевать за ее длинными шагами, даже притом, что я снял почти все доспехи.
Именно в этих горах, настаивала она, и родилась Игра. Холмики, на которых мы стоим в начале каждой партии, суть не более чем игрушки, рукотворная, в меру людских сил, имитация этих творений богов.
- Для тебя это будет пустой звук, - сказала она, - а для меня важнее всего на свете.
Как уже говорил, в пророчества я не верю. Допускаю, что боги могли бы пророчить. Но не женщины и не мужчины.
Если бы я помнил что-то еще о нашем путешествии, сейчас было бы самое время рассказать. Но помню я только голод и холод: чем выше мы забирались, тем сильнее холодало. И дичи попадалось меньше. Горные овцы умнейшие твари, они живут высоко и сверху видят все. Подкрадываться к ним нужно сзади, да так, чтобы не стронуть ни камешка. Заслышав звон тетивы, они тут же прыгают, хотя прыгать уже поздно, - прыгают, и всегда ломают стрелу, и слишком часто падают в бездонные расселины, где их пожирают демоны.
О да! Демоны едят, как и люди, даже больше. Умереть от голода они не могут, лишь худеют, но поесть все равно не прочь. Особенно любят они плоть младенцев, которой угощают их ведьмы, дабы заручиться их милостью. Мы такого не делаем.
Со временем я утратил всякую надежду отыскать один из тех сорока чертогов, о которых она говорила. Я знал только, что, если мы пройдем достаточно далеко, горы прекратят карабкаться к облакам и опять станут уменьшаться. Тогда Лурн захочет повернуть назад; я же буду настаивать на том, чтобы идти вперед, и посмотрим, чья возьмет.
Полил дождь, и нам пришлось укрыться. За день наш скудный запас провианта иссяк. С мучительно гудящими животами, мы дождались второго дня. На третий день мы отправились охотиться, понимая, что иначе умрем с голоду. Вдобавок я понимал, что использовать лук слишком рискованно, а то намокнет тетива. Во второй половине дня мы вспугнули стадо оленей. Лурн опережала их на бегу, зато они быстрее разворачивались. Она их как следует загоняла, и вот наконец я прыгнул в самую их гущу и стал метаться, как волк, стал рубить и колоть. Кто-то из них наверняка ушел, и кто-то наверняка умер вскоре от ран. И все равно нам досталось три оленя, и тем вечером мы жевали сырое мясо, а следующим вечером - жареное, поскольку сумели наконец развести огонь и так проголодались, что вытерпели дым от собранных нами мокрых веток и сучьев.
Той ночью мы спали долго. А когда проснулись, уже рассвело, облака разошлись, и вдалеке - но не так далеко, чтобы совсем уж не разглядеть, - мы увидели белый дворец на склоне высящейся перед нами горы.
- Там будет сад! - И левой рукой Лурн стиснула мое плечо с такой силой, что я чуть не вскрикнул.
- Никакого сада не вижу, - отозвался я.
- Вон то зеленое…
- Просто горный луг. Не первый и не последний.
- Там должен быть сад! - Она развернула меня кругом. - Коронационный сад для меня. Должен быть!
Никакого сада не было, но мы все равно туда отправились; двухдневное полуголодное путешествие через наполненный птичьими трелями лес. Дворец окружала низкая каменная стена, которую было бы легко взять штурмом. Во многих местах она осыпалась, ворота из витых прутьев проржавели.
Богатые чертоги былых веков стояли разграбленные, а кое-где и оскверненные. Ни ковров, ни настенных гобеленов. Во многих залах бросались в глаза кострища, где жгли разломанную мебель. Но пепел их остыл бессчетные годы назад, и обугленные деревяшки, крепкие квадратные гвозди, изящные бронзовые винты были раскиданы в незапамятные времена - возможно, правнуками тех, кто разводил эти костры.
- Это дворец призраков, - сказал я Лурн.
- Я не видела ни одного.
- А я видел много, и не только видел - слышал. Если мы останемся тут ночевать… - Договаривать я не стал.
- Давай тогда уйдем. - Она пожала плечами. - Это была ошибка, причем моя. Сперва надо найти еду, а потом то, другое.
- Нет. Сперва надо спуститься в подземелье.
Мои слова удивили меня самого.
Она изумленно уставилась на меня, но призрак в черном коридоре впереди кивнул и улыбнулся; он почти не отличался от живого человека, только во взгляде его стояла смерть.
- Что вдруг на тебя нашло?
- Я должен туда спуститься, и ты вместе со мной, - сказал я ей. - Я должен привести тебя туда. Ты боишься. Я…
- Ты лжешь!
- Страх лучше идет женщине, чем мужчине. И все равно я боюсь сильнее. Но я пойду туда, и ты пойдешь со мной.
И я отправился вслед за призраком; очень скоро сзади послышалась тяжелая поступь Лурн.
В коридоре было темно хоть глаз выколи. Закинув щит за спину, левой рукой я проводил по влажной каменной стене, а правую с мечом выставил вперед и перед каждым шагом нащупывал плитки пола острием. Все это, впрочем, не имело ни малейшего значения. Меня вел призрак, и предательства быть не могло.
Мы спустились по крутой узкой лестнице, и внизу забрезжил свет. Там был очаг, в котором пылали щедро наваленные поленья и трещали угли. Призраку полагалось бы у огня померкнуть, однако теперь он почти не отличался от живого человека - молодого, почти с меня ростом, в серой с малиновым ливрее.
- Кто это? - Голос Лурн прозвучал сзади, но уже близко.
Я не ответил, а последовал за нашим проводником.
Он привел нас к другой лестнице - винтовой и уходившей, казалось, в кромешную тьму. Мы долго спускались по ней, пока внизу не забрезжил слабый бледный свет.
- Куда мы идем? - спросила Лурн.
Я прислушивался к соловьиному пению. Ей ответил наш проводник:
- Туда, куда ты так стремилась, о пешка.
- Валориус, почему ты так заговорил?
Я пожал плечами и вышел вслед за нашим проводником в сад, раскинувшийся под светом звезд и убывающей луны. Он провел нас по стриженым газонам и мимо журчащих фонтанов. Там стояли статуи - короли и королевы, пращники и копейщики, рыцари, такие как я, и пешки, такие как Лурн. Над ними высились крылатые фигуры, еще белее и столь же неподвижные; и, хотя фигуры не шевелились и не дышали, мне показалось, что это не статуи. Они способны двигаться, подумал я, хоть они и не живые.
- Не может быть такого места под землей! - воскликнула Лурн.
- Мы и не под землей, - повернулся я к ней, - неужели не понятно? Мы прошли сквозь гору и вышли здесь.
- Среди белого дня!
- А теперь ночь. Помолчи, будь так добра.
Последнее я добавил оттого, что за спиной у нее стоял наш проводник, прижимая палец к губам. Он махнул рукой, но там, куда он указывал, я увидел лишь плотную купу кипарисов. Все равно я подошел к деревьям и, встав перед ними, услышал приглушенный, с повизгиваньем, скрип, как будто отворялся некий давным-давно закрытый портал. Я раздвинул ветви. Глаза мои ничего там не увидели. Отец (будто сидевший передо мной, с черепом, расколотым топором) позволил мне увидеть его мысленным взором.
Я встал на колени.
Он снял с плеч мантию и накинул ее на мои плечи, застегнув у горла. Лишь на миг я ощутил пронизывающий холод золотой застежки. Ощупал шею - и ничего не нашел. Но я знал тогда (как знаю и сейчас), где эта мантия покоится.
- Что там? - спросила Лурн.
- Усыпальница, - ответил я. - Но ты пришла сюда не для того, чтобы смотреть на усыпальницу, а чтобы стать королевой. Видишь луну?
- Мою госпожу? Конечно, я вижу ее.
- Она поднимается, чтобы увидеть твою коронацию, и уже почти в зените. А вон там круг из белых камней, - показал я. - Видишь?
Круг не замедлил появиться.
- Нет… Да! Да, теперь вижу.
- Встань там и жди. Когда лунные тени станут короткими, а все рощицы и тропки зальет лунный свет, ты сделаешься королевой.
Она с радостью повиновалась. Я встал перед ней на расстоянии примерно вполовину меньше того, на какое мальчишки бросают камень.
Помнится, она спросила:
- Не хочешь присесть, Валориус? Ты, наверное, устал.
- А ты?
- Я? Когда я вот-вот стану королевой? Ни за что! - Больше она ничего не говорила. Только спросила: - Почему ты трешь макушку?