Я заметил, что Джиа помрачнела, будто направление разговора переставало нравиться и ей.
- Вы толкаете их в этот мир взашей, - продолжал он, - вытаскиваете щипцами, и все, что можете предложить - неминуемую смерть и горькие сожаления о быстротечности жизни. Вы столько говорите о прекрасной душе, а сами плодите уродов, чтобы их же потом упрекать в несовершенстве.
- Но не нарочно же!
- Само собой, - сказал Калеб миролюбиво и снова откинулся на спинку кресла. - Эти оплошности как раз и компенсируются короткой жизнью. Вспомните наш разговор о красоте - делать уродство вечным жестоко, не правда ли? Вот мы и не допускаем этого.
- Но вы ведь сами сказали, что не должны судить Его? Раз он создал этих людей такими, значит, такова Его воля!
Развитие этого разговора нравилось мне все меньше.
- Такова Его воля при создании смертных, - вмешалась Джиа. Она уже давно превратила тающую скульптуру во что-то абстрактное. - Мы-то можем избежать этого. Вот вы, Уильям, хотели бы быть уродливым? - Потерявший форму кусок льда повернулся ко мне, пугая безликостью обожженного лица. - Я не говорю про вечность - даже в рамках короткой жизни?
- Никто не хотел бы.
- А почему? Видите, вы ничем не отличаетесь от всех. Вы живете в мире, где красота - если не безоговорочный залог успеха, то обеспечивает нормальное отношение. Если тебе посчастливилось родиться красивым - несмотря на дурацкие пословицы, это уже половина дела, ты можешь рассчитывать на многие вещи просто так, ни за что. Как говорится, за красивые глаза. Красивые люди гордятся своей исключительной внешностью, хотя это ни на йоту не их заслуга, и считают, что выше некрасивых, что заслуживают большего. Самое забавное - общество их в этом активно поощряет. Так что вы с вашим культом красоты можете упрекать нас и наших детей в чем угодно, но не в уродстве.
Я промолчал. Потом сказал:
- Какая разница, как выглядит зло?
- Если бы не было разницы, Уильям, вас бы этот вопрос не мучил.
Я вышел и очень долго набирал себе воды, внутренне злясь, что в который раз позволил завести себя в лес и бросить.
Когда я вернулся, Джиа стояла у окна, а Калеб наслаждался своей любимой Шаде, воспевающей неординарную любовь.
- Джиа, может, хватит мальчика грузить? - сказал он. - Это не совсем то, чего он ожидал.
- Он сам это затеял, Кейли, и мы не виноваты, что он слышит не то, что хочет. К тому же этот мальчик всего на пару лет старше, чем были мы… А что? Он тебе нравится?
- А тебе нет?
Я вошел, чтобы они меня услышали.
- Только один вопрос. Вы сказали, что мы - Его любимые дети. Почему тогда ваш выбор настолько шире? Почему вы вечны, а нам приходится умирать и жить в этой мыслью?
Джиа отвернулась к окну, и ее голос стал ниже и глуше, будто она устала или испытывает боль. Странное выражение - испытывать боль. Скорее уж это она испытывает тебя…
- Да, но вы-то не знаете, что потом. Возможно, в конце жизни вы сбрасываете с себя эту личину, как бабочка избавляется от оболочки куколки. Ваша жизнь, возможно, бесконечно долга и разнообразна, она таит в себе тайны и превращения; наша же - ограничена только этой реальностью. Ваша вечность настоящая, а наша - фальшивая.
- Однако же многие хотели бы вашу вечность взамен. Лучше синица в руке…
- Дорогой Уильям, те, кто называет таких людей самоубийцами, зависшими между мирами, в чем-то правы… Мы действительно теряем нечто, причем знаем об этом с самого начала, но осознаем только через много лет.
- Душу?
- Вряд ли. Вряд ли душу вообще можно потерять. - Внезапно она обернулась, и мне показалось, что глаза ее сверкнули, как мокрое стекло. - Знаете, есть такой фильм, "Индиана Джонс в поисках священного Грааля". Вы его видели?
Интересный переход.
- Конечно, кто его не…
- Там есть эпизод про Тропу Бога. Одно из трех испытаний на пути к Граалю. Обратите внимание, и возможно, поймете все сами.
Я взял этот фильм в прокате на следующий же день. Но Джиа меня переоценила. Вряд ли я могу похвастаться, что понял.
И еще меня немного раздражает, что я не могу определить, кто в их паре лидер. Как только я укрепляюсь в одном мнении, его тут же приходится менять. И так постоянно.
Как-то мне нехорошо.
Конец записи.
* * *
КРАСНАЯ ЛУНА
Съешь меня.
Они тратят время, как неразменную монету, и мне иногда больно на это смотреть…
Они могут целоваться часами. Как часами могут слушать музыку или смотреть по телевизору все подряд, даже не переключая каналы, или танцевать, или просто смотреть в окно. Или заниматься любовью. Но целоваться им нравится больше.
Сначала я был уверен, что они меня так выживают. А на самом деле это для них обычное дело. Они целуются по много часов подряд в любом месте дома, будто меня нет, - да им просто все равно. Я могу хоть свечку держать, хоть над головой стоять - это им не помешает. Это похоже на влюбленность первой стадии, хотя подозреваю, что они знакомы дольше, чем я живу. Возможно, то, что рассказал мне Калеб о бесцельной любви - правда?
* * *
ЗАПИСЬ 10. Я чувствую, что чудесно и безболезненно перестроился на ночной образ жизни. Правда, днем не снятся сны, но это скорее плюс, чем минус. Я почти перестал покидать дом, здесь легко было убить время, просто гуляя по комнатам и находя себе занятие совершенно неожиданно. Это напоминает уборку в библиотеке - ставишь стремянку, вооружаешься тряпкой, стряхиваешь пыль с первой книги, открываешь ее… потом садишься на ступеньку и читаешь. В общем, если количество обеспыленных книг перевалит за три, это еще какая удача.
А еще я перестал думать - то есть не совсем, только о вещах, занимавших меня раньше. В том числе и о том, что я здесь делаю.
Сегодня мне было особенно скучно, но найти Калеба и Джиа я не мог. Или наоборот - я не мог найти их, и от этого было скучно? По идее, они давно должны были вернуться домой, но то ли сделали это незаметно, то ли еще гуляли. Сегодня первая ночь красной луны, это не преувеличение, она действительно красная, будто ее окатили кровью. Вампирская романтика. Может, они не могут нагуляться?
Но вместо того чтобы спокойно ждать в баре, я продолжал накручивать круги по дому, как одинокое привидение, не в силах сидеть на месте. Я не мог сидеть один, мне было не по себе и хотелось найти хоть кого-нибудь.
Ищите и обрящете, сказал мудрейший. Из гардероба размером с мою бывшую квартиру Джиа выгребла все вещи и устроила нечто, не уступающее по высоте гробнице супруги фараона, а то и самого фараона заодно.
- Желаем облагодетельствовать Армию Спасения? - спросил я, втайне непонятно чем довольный.
- Хуже, - сказал Калеб. - Ищем облачение для приема.
Джиа бросила в него свой выкопанный из глубин прозрачный халат с меховой отделкой, он поймал его на лету и театрально закутался. Любой другой выглядел бы в таком прикиде как идиот или трансвестит, но Калеб оказался странным исключением. Он поймал еще несколько шмоток, после чего просто улегся на ворох и следил за Джиа. У нее дела шли не лучше.
- Что за прием?
- Так, ерунда. Только для членов клуба.
- Я думал, вы вместе не собираетесь. В целях безопасности.
- Очень редко, - сказала Джиа рассеянно, - но вовсе не в целях безопасности. Поверь, даже в небольшом количестве мы в состоянии раздавить две сотни слэйеров, и никто не заведется с нами, когда нас много. Гораздо выгоднее щелкать нас поодиночке, верно?
- А редко потому, - отозвался Калеб из-за пирамиды, - что мы с трудом выносим себе подобных. Иногда возникает желание пообщаться, но поверь - нечасто и ненадолго. Красная луна - самое подходящее время и повод.
- Красная?
- Это вас не касается, - сказала Джиа.
- Меня все касается. - Я подошел к ней ближе. - Вы что, забыли? Закрытый прием - то, что нужно. И я иду с вами.
Калеб рассмеялся от души.
- Уильям, это невозможно.
- Вы знаете, что я сделаю, если вы мне откажете.
- Уильям, - произнесла Джиа серьезно, отбросив очередную вещь. - Это не шутки. Вы можете натравить на нас Лучших, сровнять этот дом с землей, разнести в щепки хоть весь квартал, но это ничего не изменит. Мы ни при каких условиях не можем вас взять. Есть правила, и взять вас с собой - все равно, что пронести жучок на мафиозную сходку. Если мы сделаем это, погибнем все.
- Ну вообще-то… - начал Калеб, но она так на него посмотрела, что чуть не воспламенила.
- Что? - Сдаваться так быстро я не собирался. - Я уверен, что есть какой-то выход. Вернее, вход.
- Вам это не подойдет, - сказала Джиа твердо.
- Отчего вы так уверены?
Она замолчала в раздражении, тогда Калеб потянул меня за руку и заставил сесть рядом.
- Видите ли, Уильям, вы можете показаться там, но… только в качестве нашей собственности…
…Собственности?
- Тогда какие проблемы? - не сдавался я. - Скажите, что я - ваша собственность и ладно. У меня же на лбу не написано, что я…
- Вот именно, - сказала Джиа. - Вот именно, что не написано.
- Проблема в том, Уильям, что там собираются самые сливки. И заставить кого-то поверить, что вы - наш сателлит, без так сказать… материального подтверждения, нет никаких шансов.
- Какого еще подтверждения? Штампа в паспорте?
- Уильям, вы вообще представляете, что значит принадлежать кому-то из нас?
Честно говоря, я об этом слышал, но никогда не задумывался. Это все было из серии каких-то потусторонних извращений, мне плохо понятных, но от этого не менее дискомфортных. Я знал только, что превращенных называют детьми, а тех, кого оставляют людьми, - сателлитами. В архиве агентства было много материалов на эту тему, однако я их по большинству пропускал, уверенный, что эта информация мне не понадобится ни при каких условиях.
Хотя не нужно было много времени, чтобы догадаться.
- Это… обязательно? - Я облизнул губы, чувствуя, как пересыхает в горле.
- Увы. Кейли, как тебе это?
Джиа приложила к себе серебристое платье-макси с максимальным же декольте.
- С твоей голубой норкой будет бесподобно. А тебе как?
- Слишком ярко. Найди свой костюм от Воронина.
Они с легкостью переключились на другую тему, будто вопрос был закрыт. Но упустить такой момент было очень жаль, эта мысль была от и до рациональной… хотя во мне кипело и абсолютно детское чувство противоречия.
- Вы это специально придумали, да? Чтобы меня отговорить? Или вам так хочется запустить в меня зубы?
Калеб вздохнул с легким раздражением.
- Кажется, это вам не терпится, чтобы кто-то запустил в вас зубы. Если бы это так уж было необходимо, любой из нас не оставил бы от вас мокрого места. Вы прекрасно все понимаете, так что в большинстве грехов нас винить нечего.
Я замолчал, сумрачно глядя на Джиа, забывшую про платья, но все еще делающую вид, что ищет. Если они и лгут, то определить это нет никакой возможности: возможно, не я один здесь решил поиграть. Только боюсь, у меня козырей все равно побольше.
- Значит, если вы от меня не… блин, не кормились, это будет так очевидно? - спросил я уже спокойно.
- Можете быть уверены. Это как… - Джиа щелкнула пальцами, подыскивая адекватное выражение.
- Нечто вроде виртуального клейма, - сказал Калеб. Он перестал рыться в одежде и ждал, чем все закончится.
- И чем это мне грозит? Я же не умру?
Они разом посмотрели на меня, будто не поверили ушам.
- Нет, вы не умрете.
- И не изменюсь?
- Нет, конечно.
- Тогда чем это грозит?
- Чем грозит? - Джиа бросила взгляд на Калеба, потом на меня. - Ничем. Это просто больно.
- Тогда делайте. Я хочу на этот прием.
Некоторое время Джиа молчала, потом повесила на руку платье и вышла, Калеб следом. Я направился следом, стараясь не думать о предстоящем, чтобы не передумать. На вид затея им совсем не нравилась, и это добавляло мне решимости.
Хотя это могло быть игрой.
В комнате Джиа сидела на софе, а Калеб что-то тихо говорил ей. Когда я вошел, они умолкли и одарили на меня одинаковыми взглядами, будто две черные кошки выглянули из темного подвала.
- Уильям, - сказала Джиа, - зачем вам это?
- Я хочу увидеть других. Это что, преступление?
Она не ответила, просто положила руку рядом с собой.
- Садитесь.
Я сел, и мне стало жутко. Не то чтобы я боялся боли, нет, просто знакомое чувство. Они могли убить меня сразу - и не убили. Калеб тогда мог свернуть мне шею - и не сделал этого. Тогда почему сейчас? Я уверен, что все рассчитал правильно, они слишком дорожат своим благополучием, чтобы рисковать им. И почему, интересно, при всей уверенности меня так трясет?
У Джиа глаза стали такие чудные, темные, будто изнутри подсвеченные - может, потому что близко?
- Воля ваша, - сказала она шепотом.
- Не делайте резких движений. - Я настолько засмотрелся, что про Калеба забыл. Он сидел с другой стороны, сцепив руки в замок, в глазах его тоже что-то такое играло, но не так интенсивно. - Вообще не шевелитесь. Иначе могут произойти непоправимые вещи…
- Помните, что одни непоправимые вещи спровоцируют другие, - мой голос сел, то ли от страха, то ли от чего еще. Я же Уильям-никогда-не плачет, мне ли бояться потерять лицо? Мне ли бояться вообще?
- Мы сделаем все от нас зависящее.
Джиа взяла меня за горло, не сдавливая, потом рука переехала на шею, освобождая ее. Пальцы пробежали по рубцам на плече - гордость подростка, одиннадцать швов наживую.
- О… ты у него не первая, - заметил Калеб. - Профессиональные шрамы, Уильям?
- Нет, - ответил я неохотно. - Не поладил с соседскими болонками. Давайте к делу, ладно?
Джиа обняла меня, и даже тупое острие в груди не мешало мне думать о том, как было бы хорошо на этом остановиться. Просто обнимать, вдыхать запах ее волос, запах эспрессо, касаться ее… быть ее собственностью…
Потом, не разводя долгих прелюдий, она меня укусила.
Я представить не мог, что боль может быть такой горячей и тошнотворной. Ни больше, ни меньше - будто в шею воткнули раскаленную вилку для улиток и там оставили. Я сразу же позабыл про все указания, напрягся и попытался оторвать ее от себя, оттолкнуть, но она держала меня как в кандалах. Моя рука соскользнула по ее предплечью, но Калеб не позволил оставить на ней синяки, и я в отместку вцепился в его руку со всей силой, утроенной болью.
- Плохо? - спросил он.
Я стиснул зубы, не в состоянии говорить. Нет, щекотно! Джиа неровно дышала мне в шею, не шевелясь - мне казалось, дернись она - и я сойду с ума от боли. А если бы она еще и пила? Меня мутило, как во время качки, я закрыл глаза, и черные пятна стали багровыми. Ни двигаться, ни говорить, ни дышать - я понял, так умирают. Именно так.
Голос Калеба, его слова были выложены в темноте из этих рваных багровых пятен.
- Джиа пытается вас не покалечить, не мешайте ей. Потерпите, сейчас будет легче.
Действительно, скоро острота боли притупилась, наступило чувство облегчения, но не полного, а какого-то ущербного, - почти обида, не менее острая, чем боль, - реакция на насилие. И такая знакомая. Обычно это ощущение легко смывается слезами, но мне сие удовольствие, увы, недоступно. Железный мачо-мэн…
Мне было лет десять, когда это произошло. Мы с Джейсоном любили играть на пустыре в конце квартала, а неподалеку жил старик-поляк, о котором никто ничего не знал. Знали одно - в своем доме за высоченным забором он разводил служебных собак и продавал их заинтересованным клиентам в качестве сторожей или телохранителей. Или убийц. Мы часто ошивались рядом, стучали палками по забору и от души хохотали над брызгающими слюной и исходящими от ярости бестиями по ту сторону.
Одна из этих пар налитых кровью глаз и клыков-кинжалов отзывалась на кличку Триллер. И вот однажды, когда мы как обычно играли в средневековых слэйеров (Джейсона хлебом не корми, дай помахать железякой, обозначающей меч), Триллер, так сказать, обрел вожделенную свободу. Скорее всего, псу удалось подкопаться под забор. Мы даже не сразу его заметили, а когда заметили, было поздно - он со всей скорости налетел на меня и повалил на землю. Будь это взрослый тренированный убийца, мне была бы крышка, но это был молодой доберман, хотя от этого не менее злобный. Последнее, что я услышал, был вопль Джейсона - он орал как резаный, забыв обо всем. Захлебываясь рычанием, пес рвался к горлу, я чудом сдерживал натиск, впившись пальцами в его глотку. Отчетливо помню - не было ни страха, ни боли, только слепая первобытная ярость и раж. Триллер с визгом рвал меня, а я рвал его, получая полноценный кайф от кровавого запаха и вкуса, текстуры жесткой шерсти в руках и зубах. Но он был сильнее, а я потерял много крови, так что скоро он таки добрался - не до шеи, до плеча и вгрызся в него. И как только его зубы вошли в плоть, я вдруг перестал сопротивляться - не знаю, почему, просто разом навалилась какая-то безысходность, перед глазами поплыл багровый туман. Обида, беспомощность, бессилие, смерть… Я дрался до последнего, но что-то глубоко во мне понимало, когда нужно остановиться и принять неизбежное.
В этот момент раздался свист и удар, будто разбили большой фарфоровый кувшин, и в моих помутневших глазах в последний раз мелькнуло небо и белое как мел лицо Джейсона. Он опомнился и ударил Триллера по спине своим "оружием", а когда доберман поднял голову - махнул с перепугу наотмашь, вложив все силы - пес не успел даже взвизгнуть, когда свалился рядом со мной с расколотым черепом.
Очутившись в больнице, я не подозревал, что самое худшее еще впереди. Мне начали накладывать швы, отец стоял рядом, чтобы подбодрить меня, но это было лишнее. Кажется, тогда он впервые со смерти матери и заметил, что я не плачу. А я смотрел в окно, сжав зубы, и переживал это снова и снова. Не драку, а ее последние мгновения - обида, беспомощность, бессилие, смерть… я с ума сходил от боли, но ничего не мог сделать. Разумеется, из меня не выжали ни звука, и доктор долго поражался моей выдержке - он сообразил, чего это мне стоило, только когда я потерял сознание после пятого шва.
С тех пор ненавижу доберманов, хотя они здесь ни при чем. Это был несчастный случай, который Триллеру обошелся куда дороже. А я отделался шрамами на плече и на руках… да еще воспоминанием о безысходности, боли и смерти, которое заняло почетное место на дне моего подсознания, где-то рядом с воспоминанием о маминой передозировке.
Никогда бы не подумал, что пойду на такое добровольно. Нет, мне в самом деле нужно проверить голову.
Я еле-еле вдохнул, когда Джиа оторвалась от меня, и еще несколько секунд сидел, наполовину отключившись, в ее объятиях, а она гладила меня по спине и что-то говорила. И будь я проклят, если понимал хоть слово.
- Вы молодец, - сказал Калеб. Ногти у меня короткие, и не представляю, как нужно было сжимать, чтобы вогнать так глубоко. Он лизнул кровь, текущую по ладони, - след моего рукопожатия. - А голос сейчас вернется.