- А змеи, которые его по осени облизывают? К тому же его бел-горюч называют, а какой же он белый? Да и горючим я бы его не назвал.
- Про змей и впрямь люди навыдумывали разное, - согласился старик. - Такое сплошь и рядом бывает. Если видят, но не понимают, то непременно так истолкуют, что хоть стой, хоть падай. А про цвет - в самую точку. Он и впрямь некогда белым был. Да и с горючим поторопился ты, Константин Володимерович. Если он полыхнет, то весь мир огнем займется, уж ты мне поверь.
- Дивлюсь я твоим речам. С одной стороны - не могу не верить, но уж больно загадочно ты говоришь. И зачем кому-то понадобится его поджигать, если он весь мир может спалить?
- А он сам свой срок знает, - спокойно ответил Градимир и вдруг, улыбнувшись, погрозил своему собеседнику пальцем. - Умеешь ты, государь, тайны чужие выведывать. Только ни к чему они тебе. По крайней мере, эти уж точно добра не принесут.
- А куда же привезти его?
- Доставь к тому месту, где начинаются наши владения, а там уж мы встретим. И хватит об этом, пожалуй. О чем ином - спроси, а об этом не след тебе знать.
- Об ином, - задумчиво протянул Константин. - Можно и об ином. Как там Мстислава поживает?
- Ишь, спохватился, - хмыкнул Градимир и сухо ответил: - Хорошо поживает.
- А она замуж вышла или…
- Запамятовал я, - усмехнулся волхв и посоветовал: - Ты пока о камне лучше подумай, как его отправить сподручнее и прочее, а я, глядишь, к тому времени вспомню, - и заторопился: - Заболтался я тут с тобой. Пора мне обратно в свои места подаваться. Пойду я.
И тут же, словно услышав пожелание Градимира, лошади резко встали. Константин крякнул, не в силах сдержать удивление, и подался наружу. Выпрыгнув из кареты, он прищурился от нестерпимо ярких солнечных лучей, отражаемых снегом, а затем недоуменно оглянулся на дверцу. Старик почему-то медлил, продолжая сидеть в возке.
- Может, дальше поедем? - весело крикнул Константин, заглядывая вовнутрь, и замер в недоумении. Градимира в ней уже не было.
- А где старик? - вопросительно уставился он на дружинников, гарцующих рядом с каретой.
- Так ведь никто не выходил, - пожал плечами один из них.
- Точно, точно. Чай не слепые - приметили бы, - поддержал другой.
Константин зябко передернулся и, не сказав ни слова, молча забрался обратно в карету.
- Поехали, чего встали, - раздраженно крикнул он вознице, про себя поклявшись, что непременно заедет самолично поглядеть на этот таинственный камень, пока он еще лежит на месте.
Небольшой царский поезд между тем продолжал безостановочно двигаться вперед, и к вечеру стали отчетливо видны крепостные стены Устюга. Но о том, что город близко, путникам стало известно намного раньше. Уже с час, не меньше, они отчетливо слышали торжественный звон гордости устю-большого городского колокола, всего пять лет назад подаренного городу Константином и установленного на звоннице церкви Михаила-архангела.
Государя встречали как положено, с хлебом-солью. На лед Сухоны высыпало, казалось, все городское население от мала до велика.
"Не меньше, чем на два дня придется тормознуться, плюс еще сутки на царский суд", - подумал он и ошибся.
Они не уехали и на четвертый день.
Глава 10
Не по рождению, но по уму
Выяснилось, что князь Ляксандра Михайлович, сын Михаила Городненского, давно уже перешедший на службу к Константину, драл с местных жителей три шкуры, а всю лихву прикарманивал.
Поначалу князь даже не понимал, какая нешуточная угроза нависла над его головой, считая, что в худшем случае ему грозит отстранение от должности с вечным запретом-клеймом принимать на государеву службу. О том, что за утаивание полагалась ни больше ни меньше как смертная казнь, он даже в мыслях не держал, всем своим видом показывая, что и сам почти вровень своему судье, поскольку хоть и не царь, но тоже Рюрикович.
К тому же действовал он хитро. В бумагах, которые Ляксандра Михайлович добросовестно составлял в каждом селении и давал приложить палец старейшинам, значилось совсем иное количество мехов. Такое, которое и надлежало взять. Словом, все чисто.
- И что получается? - подвел итог долгих разбирательств Константин. - Признать его вину только потому, что вы меня в этом уверяете, я не могу. Пока что его слово против вашего. Какому из них я верить должен?
- У меня не просто слово, - усмехнулся князь. - Я же передавал тебе грамотки, а там все поведано - у кого и сколь я брал. Все самолично к ним персты приложили.
Но тут вперед вышел молодой охотник. Вид у него был непригляден. Правая половина лица скорее походила на какую-то безобразную маску - настолько она была изуродована жутким ожогом.
- А это и вовсе тать, государь, - кивнул на юношу заметно побледневший князь. - Если ему верить, то и без портов остаться можно. Опять же и не живет он давно в этих местах. Да и ни к чему тебе наговоры худородного смерда слушать. Вон уж сколько их тут тявкало. Неужто мало? Разве слову Рюриковича теперь вовсе веры нет?
- А у меня все подданные равны, - сурово заметил Константин. - И плох тот человек, которому кроме заслуг своих предков нечем больше похвастаться. Говори, коли вышел, - кивнул он юноше.
- И скажу, - выпалил тот. - Его правда в том, что не жил я здесь последние три года. Но у меня, государь, есть записи более ранних лет. В них истинная правда указана, и он сам, - кивнул юноша в сторону князя, - сам к ним всем руку свою прикладывал, после того как я прочел, что в его записях лжа голимая. Не хотел он поначалу подписывать, да жадность сгубила. Мы же пригрозили, что тогда вовсе ничего не отдадим, вот он и… Думал, затеряются записи, да и дело с концом, да не тут-то было.
- И где они теперь? - хмыкнул Александр Михайлович.
- У себя в избе я их хранил, да не устерег, - виновато опустил голову юноша. - Когда он прослышал, что я со всеми старейшинами разговоры веду о том, что не могут твои слуги, государь, обдирать нас так нещадно, то повелел своим людям дверь в моем домишке подпереть ночью и запалить с четырех концов. Сам я чудом уцелел, да и то наполовину. Вот в огне эти грамоты и сгорели.
Князь облегченно вздохнул. Константин заметил это, но ничего не сказал.
- Стало быть, все сгорели? - обратился он к юноше.
- Сгорели, - кивнул тот. - Но не все. Я в самый последний миг спохватился, три грамотки успел за пазуху спрятать, а сам грудью на землю лег. Думал, коли сам сгорю, так хоть они уцелеют. Только они опаленные сильно. Я их прямо из огня выхватил. Ты уж не побрезгуй, государь, - с этими словами он протянул царю изрядно помятые и наполовину сгоревшие бумаги.
Константин внимательно просмотрел их и сурово заметил князю:
- Теперь ты свои бумаги неси. А чтоб искалось получше, я тебе своих дружинников дам. - И вновь повернулся к юноше. - Славно написано. Разборчиво, - похвалил он. - Такими перстами царские указы писать. Чья рука?
- Моя, - мрачно отозвался тот.
- А почему старейшинам не помог жалобу написать? Слог там тоже знатный, но писано - как курица лапой.
- И ее я писал, - поправил юноша. - А за куриную лапу не гневайся, государь, - и он протянул Константину изуродованную правую руку с неизгладимыми следами страшных ожогов.
Больше всего пострадали указательный и средний пальцы. От них осталось всего по одной фаланге. Половина большого пальца тоже отсутствовала.
- Не привык я еще левой рукой писать, - скупо пояснил юноша, но глаза его при этом предательски наполнились слезами.
- А я тебя сразу и не признал, Скора, - кашлянул в кулак Константин. - Только сейчас, да и то лишь по родимому пятну на запястье. Уж больно оно приметное. Стало быть, вот почему ты три года в этих краях отсутствовал - в Рязанском университете обучался. Как же, как же, единственный из этих мест приехал ко мне в стольный град. Вижу я - неласково тебя родные края встретили, так что нечего тебе тут делать. Я тебя, пожалуй, с собой заберу.
- Не смогу я ныне помочь тебе, государь, - вымученно улыбнулся Скора. - Сам же говоришь, что писано так, будто курица лапой прошлась.
- Переписчики у меня и без тебя найдутся, - буркнул Константин. - Только помнится мне, тебя за голову светлую хвалили. Потому и в "Око государево" взяли. А голова-то у тебя только сверху опалена, внутри же все целым-целехонько. Словом, собирайся, только вначале сходи вместе с моими воями и бумаги у князя поищи, чтобы я сличить их мог.
- Стало быть, верно князь сказывал - верное слово сотни худородных дешевле брехни одного Рюриковича? - криво усмехнулся Скора.
- Не то ты говоришь, - строго сказал Константин. - Пред судьей все равны. Но слово - это одно, а вину доказать - иное. Тем более такую тяжкую. Ведомо ли тебе, что Александру Михайловичу грозит, ежели бумаги сыщутся? То-то. А чтобы князя на гиль посылать - поувесистее доказательства надобны.
К вечеру бумаги сыскались. Прав был Скора, правы и старейшины. Константин уже хотел было огласить беспощадный приговор, но тут до него донесся тихий голос Святослава.
- Государь, - видя, как сильно разгневан отец, счел нужным вступиться за опального сборщика даней царевич, стоящий позади царского кресла. - Он все ж таки Рюрикович.
Константин хотел было разразиться гневной отповедью, на этот раз в адрес сына, но не при всем же честном народе это делать, поэтому сдержал себя и коротко распорядился:
- Этого в поруб до завтрашнего дня, а поутру я оглашу, какую казнь для мздоимца придумал. А ты иди за мной, - буркнул он сыну.
Уже в покоях, которые городской воевода отвел для дорогого гостя, оставшись один на один, он сурово посмотрел на царевича и произнес:
- Ты опять за свое? Сколько раз можно тебе объяснять, что не дело это - на рождение да на заслуги предков смотреть. По уму о человеке судить надо. По уму и по делам его.
- И все же он Рюрикович, а не тать шатучий, к коему и прикоснуться страшно, - упрямо повторил Святослав.
- А Слан, которому ты самолично награду вручал и обнимал? - усмехнулся Константин. - Он ведь тоже татем был.
- Как?! - ахнул Святослав в неподдельном изумлении. - А ты ничего не спутал, царь-батюшка? - с надеждой в голосе переспросил он.
- Такое не спутаешь, - вздохнул Константин.
Год тысяча двести двадцать пятый от рождества Христова выдался относительно спокойным, но реформы, затеянные Константином, могли взорвать все в один момент. Вводить же их было необходимо не только в своих землях, где он и только он был полновластным хозяином, и не только во владениях князей-подручников.
По задумке Константина отныне все вопросы в городах и селениях должны были решать выборные органы самоуправления. Что-то вроде европейского муниципалитета, хотя и не с таким обилием прав. Кроме того, ему надлежало поставить несколько собственных судей в самые крупные города княжества и принять меры по всем тем безобразиям, которые "нарыли" два совсем молодых контролера по финансам, прошедшие школу у самого Зворыки.
Потому он и прибыл в Киев, дабы самолично присутствовать при оглашении этих самых реформ, чтобы Андрей Мстиславич при всем своем желании не смог ничего поделать.
Возмущаться киевский князь начал с самого начала, указывая, что теперь отпадет нужда и в нем самом. Константин не терял надежду договориться с ним по-хорошему и предложил обсудить все претензии, а также вызвался объяснить, почему все то, что он вводит, - просто необходимо.
Случилось так, что когда в просторном княжеском тереме на Горе они приступили к этому обсуждению, в это же время на Подоле монах Киевского монастыря во имя Святого Симеона, расположенного в Копыревом конце, признал в прошедшем мимо него мужике некоего Слана. К тому же, как назло, был отец Февроний из числа именно тех людей, кому этот Слан из сельца, лежащего близ монастыря, изрядно досадил своим упрямством и непокорством.
Мало того, что четыре года назад он взял в долг десяток кулей зерна в монастыре и вовремя не отдал резу, ссылаясь на неурожай, так еще и принялся буйствовать, когда монахи пришли забирать в счет долга коровенку. Было их трое, считая самого отца Феврония, но Слан - бугай треклятый - попытался их выгнать со своего двора.
Конечно, такого своевольства прощать нельзя - поучили немного стервеца, так он, нечестивец, в ответ тоже руку на слуг божьих поднял. И как только не отсохла она, поганая, когда он ею передние зубы отцу Февронию повышибал.
Пришлось в другой раз идти вдесятером, но Слана к тому времени и след простыл. Искали, конечно, не без того, но непокорный смерд как в воду канул.
Одно утешение и было, да и то слабенькое, что отец игумен с дозволения князя Андрея Мстиславича повелел за обиду свести со двора Слана лошаденку с кабанчиком и продать домишко. А вот за погибель его молодой женки вместе с грудным дитем монастырь не в ответе. И вовсе не от голода она померла, как болтали досужие языки - то божья кара за мужа была.
Ныне отец Февроний поступил похитрее. Как ни ярилось его сердце, как ни хотелось расплатиться сполна за свои утерянные зубы, торопиться не стал.
Поначалу проследил, куда Слан пойдет с торжища, а как проследил, то и оторопел - стервец прямиком в княжий терем подался. И ведь никто и остановить его не подумал.
А когда отец Февроний парой слов с киевскими ратниками перемолвился, то и вовсе в растерянность впал. Оказывается, Слан теперь среди людишек самого царя Константина числится. И что делать?
Однако, покумекав малость, монах и тут принял правильное решение. В конце концов, если Слан теперь во владениях киевского князя, то он и должен вершить над ним суд. Потому отец Февроний прямо с утра бухнулся в ноги к князю Андрею Мстиславичу - так, мол, и так.
Тот поначалу и слушать не хотел, дескать, не до тебя, отче, а потом, услыхав, что речь идет о беглом смерде, кой ныне в воях у царя Константина состоит, хотя на нем с тех пор о-го-го сколь резы скопилось, призадумался. А тут и государь самолично на высокое крыльцо вышел, но нет, чтоб поблагодарить монаха за то, что помог уличить татя в его человеке, а еще и в препирательство с хозяином терема вступил.
- Не много ли ты на себя берешь, Константин Владимирович, - прищурившись, поинтересовался Андрей Мстиславич. - Твой Слан Русскую правду порушил. Мало того, что ты у бедных монахов все села охапил…
- В твою пользу, - невежливо перебил его Константин.
Киевский князь несколько смешался, но потом нашелся с ответом:
- А я того не просил.
- Но принял.
- Не об этом речь, - вывернулся Андрей. - Он Правду порушил, а ты сам глаголешь о ней неустанно. Вон даже судей своих привез, ссылаясь на то, что мои плохи. А как ты сам теперь рассудишь, какой прирок ему вынесешь? С каких пор он у тебя в службе? - наседал он на Константина, обрадовавшись случаю, что хоть в чем-то сумеет осадить рязанца, как он до сих пор называл его в душе.
Константин замялся. Рассказывать, при каких обстоятельствах Слан попал к нему, не хотелось, но и врать тоже было нежелательно. Решил поступить по-честному и поведать все, как было.
Произошла его встреча со Сланом на пути в Чернигов, то есть совсем недавно. Константин, сопровождаемый десятком ратников, ехал не торопясь - время позволяло. К тому же царь то и дело сворачивал в сторону. Как заметит вдали деревеньку, так непременно завернет, и не только к тиуну, но и в пару-тройку домишек заглянет.
Как раз на девятый день путешествия Константин решил сделать очередной такой крюк, хотя провожатые, уже из черниговцев, и отговаривали его, ссылаясь на то, что места эти уж больно неспокойные.
Река Орлик, что впадает в Оку, течет из вятицких чащоб. От устья Орлика до речки Орлицы, которая в него впадает, селища еще встречались, но чем дальше вилась дорожка к истоку Орлика, тем реже попадались на пути крестьянские поселения.
- Ежели ночь в пути застанет, так заночевать будет негде, - уверял государя старый тиун. - Да и неспокойно тут у нас. Пошаливают, - привел он последний аргумент.
- Кто? - удивился Константин. - Мне же Ингварь Ингваревич доложил о том, что нет больше татей в его землях.
- Ему, конечно, виднее, но все одно - пошаливают, - упрямо склонил голову тиун, чтобы не глядеть на Константина.
По виду своему был он чистокровным вятичем - суровый, кряжистый, с черной бородой чуть ли не до глаз. Да и одежда его тоже была под стать хозяину - темного плотного сукна, и никаких тебе ярких вышивок, радующих глаз.
Однако Константину очень уж захотелось взглянуть на знаменитое по древним былинам и сказаниям урочище Девять Дубов, до которого от устья Орлика ехать было еще верст тридцать. Ну как же - Илья Муромец, Соловей Разбойник… Никак нельзя такое пропустить.
"Скорее всего, пошаливают свои же, из местных деревень, - решил он. - Ну а со смердами мои дружинники как-нибудь разберутся".
Добрались они до урочища и впрямь уже к вечеру. Хорошо, что мороза особого не было - так, градусов пять-шесть, не больше. Сама местность особого впечатления на Константина не произвела, да и не мог он ее разглядеть в ночи, обнаружив лишь капище с погасшим костром и деревянным изображением женщины, на которую была накинута медвежья шкура. Голова женщины была наполовину скрыта под медвежьей, насаженной на столб. Под ним лежали натянутый лук и рогатина с широким лезвием, чуточку подернутым ржавчиной.
Судя по всему, капище посвящалось богине Зеване, которая в этих непроходимых лесах особо почиталась местным населением.
"Вот почему тиун так не хотел, чтобы я сюда ехал, - подумалось Константину. - Боялся, что повелю сжечь тут все".
Поужинав по-походному, он решил переночевать и уже засветло заняться детальным изучением этого интересного места, но утром ему стало не до того. Константин так и не понял, как местные разбойники, несмотря на наличие дозорных, ухитрились за ночь практически бесшумно перекрыть обе дороги, ведущие из урочища.