Из трех человек в кабинете двое были роскошно одеты по возрожденной моде 1960-х годов, на манер Джона Кеннеди, убитого более семидесяти пяти лет назад: черные пиджаки с узкими лацканами, белые крахмальные рубашки, белые платочки, торчащие из кармана, и тонкие черные галстуки. Даже Накамура, которому было под семьдесят, не помнил эту эпоху, и Ник понять не мог, почему маститые японские стилисты в десятый раз вызывают к жизни эту моду. Стиль покойных братьев Кеннеди вполне подходил стройному, элегантному Накамуре. Сато был одет не менее роскошно, чем босс, хотя его костюм и стоил на тысячу-другую меньше. Однако одежде Сато не помешала бы более тщательная подгонка. Если Накамура, несмотря на возраст, был стройным и поджарым, то к Сато, как ни к кому другому, подходило словечко "шкаф".
Ник стоял, ощущая согнутым большим пальцем ноги прохладный ветерок из сада и понимая, что ростом он гораздо выше этих двух - но в то же время только у него плечи согнуты привычной уже сутулостью. Жаль, что он не выгладил хотя бы рубашку. Вообще-то он собирался, но после того, как ему позвонили и пригласили поговорить - то есть всю прошедшую неделю, - никак не удавалось выкроить время. И вот теперь он стоял в неглаженой рубашке под неглаженым пиджаком, который носил уже двенадцать лет, в дешевых брюках не в цвет - менее помятых и запачканных, чем остальные. В таком виде он, вероятно, производил впечатление человека, который спит не только в одежде, но еще и на одежде. Ник лишь сегодня утром, у себя в боксе, обнаружил, что слишком растолстел за последние год-два и не может застегнуть пуговицы на своих старых брюках, на пиджаке, на воротнике рубашки. Он надеялся, что слишком широкий пояс спрячет разошедшуюся верхушку брюк, а узел на галстуке скроет незастегиваемую пуговицу рубашки; но сам этот треклятый галстук был в три раза шире, чем у обоих японцев. Не добавляла уверенности и мысль о том, что галстук, подаренный Дарой, стоил, вероятно, одну сотую от того, что Накамура заплатил за свой.
Ну и черт с ним. Все равно больше галстуков не осталось.
Ник Боттом родился в предпоследнем десятилетии прошлого века и помнил песенку из образовательной телевизионной программы своего детства. Теперь эти глупые стишата снова зазвенели в его больной, жаждущей флэшбэка голове: "Что-то одно здесь не отсюда, что-то одно здесь не то…"
"Ну и черт с ним", - снова подумал Ник и на мгновение запаниковал - уж не произнес ли он эти слова вслух?
Ему было все труднее и труднее сосредоточиваться на чем-либо в этом несчастном мире без флэшбэка, который становился все более нереальным.
Немного спустя (Накамуру, казалось, вполне устраивало затянувшееся молчание, Сато активно им наслаждался, Ник Боттом же чувствовал себя крайне неловко) он добавил:
- Конечно, "Черри-Крик-молл" вот уже несколько лет как не молл и никаких магазинов там больше нет. С самого ДКНТ.
Ник произнес этот старинный акроним как "дык не туда" - так его все произносили и сейчас, и раньше, но выражение лица Накамуры оставалось непроницаемым, или пассивно-вызывающим, или вежливо-любопытным, а может быть, и тем, и другим, и третьим сразу. В одном Ник был уверен: японский магнат не собирается облегчать для него ни одну из частей разговора.
Сато, который здесь, в Штатах, немало времени проводил на улицах города, не стал переводить это своему боссу.
- До того, как настал трындец, - пояснил Ник, но не добавил, что используемое чаще "дык не туда" означало "день, когда настал трындец".
Он не сомневался, что Накамуре знакомы оба выражения. Японец уже пять месяцев жил в Колорадо в качестве федерального советника четырех штатов. И он наверняка знал все американские разговорные выражения - хотя бы от того же сына, убитого шесть лет назад.
- Так, - сказал мистер Накамура и опять посмотрел на листок электронной книги.
Картинки, видео, колонки текста сменялись на единственной странице, гибкой, как бумага, прокручивались и исчезали при малейшем движении наманикюренных пальцев. Ник обратил внимание, что пальцы старика были короткими и сильными, как у рабочего. Правда, мистер Накамура вряд ли хоть раз пользовался ими для физического труда, если только тот не был частью отдыха. Например, плавания на яхте. Или поло. Или скалолазания. Все три этих вида спорта были упомянуты в его гоу-вики-биографии.
- И как долго вы проработали в денверской полиции, мистер Боттом? - продолжил свой допрос Накамура.
Нику показалось, что это чертово собеседование идет задом наперед.
- Я девять лет был детективом, - сообщил Ник. - А вообще в полиции прослужил семнадцать лет.
Он подавил искушение рассказать о своих наградах - все это имелось в базе данных внутри электронной книги Накамуры.
- Вы были детективом в отделе по особо важным делам, а потом в отделе по расследованию убийств и грабежей? - прочел Накамура, лишь из вежливости добавляя вопросительную интонацию.
- Да, - подтвердил Ник, думая: "Давай уже к делу, черт побери".
- И вас уволили из полиции по причине?..
Накамура замолчал, словно причина не указывалась на листе, который он держал перед собой и уже успел прочесть. Вопросительная интонация теперь обозначалась лишь вежливо приподнятыми бровями Накамуры.
"Вот говнюк", - подумал Ник, втайне испытывая облегчение оттого, что они наконец дошли до этой части собеседования.
- Моя жена погибла в автокатастрофе пять лет назад, - бесстрастно произнес Ник, понимая, что Накамура и его шеф безопасности знают о его жизни больше, чем он сам. - И мне было трудно… пережить это.
Накамура ждал, но теперь уже Ник решил осложнить жизнь собеседнику.
"Ты ведь знаешь, почему собираешься нанять меня для этой работы, скотина. Давай уже к делу. Да или нет".
Наконец мистер Накамура вполголоса сказал:
- Значит, причиной вашего увольнения из денверской полиции после девятимесячного периода, когда вам делали поблажки, стало злоупотребление флэшбэком.
- Да.
Ник вдруг понял, что впервые улыбается двоим японцам.
- И эта пагубная привычка стала впоследствии причиной закрытия вашего частного детективного агентства через два года после того, как вас… как вы ушли из полиции?
- Нет, - солгал Ник. - Не совсем так. Просто сейчас настали трудные времена для малого бизнеса. Вы же знаете - страна двадцать третий год выходит из депрессии.
Эта старая шутка, казалось, не произвела ни малейшего впечатления ни на одного из японцев. Раскованная поза стоявшего чуть внаклонку Сато напомнила Нику - невзирая на все различия в телосложении - Джека Паланса в роли стрелка из фильма "Шейн". Немигающие глаза. Выжидающие. Наблюдающие. Надеющиеся, что Ник сделает шаг и Сато-Паланс сможет пристрелить его. Будто Ник мог пронести оружие через столько колец безопасности: его машина, пройдя магнитно-резонансное сканирование, осталась в полумиле внизу, а "глок" девятого калибра у визитера изъяли (даже Сато счел бы глупостью ездить по городу без оружия).
Сато смотрел с убийственной, абсолютной готовностью профессионального телохранителя. Или киллера Джека Паланса из "Шейна"?
Мистер Накамура неожиданно оставил тему флэшбэка.
- Боттом. Очень необычная фамилия для Америки, - сказал он.
- Правда, сэр, - ответил Ник, уже привыкавший к почти беспорядочным вопросам. - Тут такая смешная история. Вообще-то фамилия была английской - Бэдхам, но какой-то клерк в эмиграционном бюро на Эллис-Айленде не расслышал. Это как в сцене из "Крестного отца-два", когда юный, не знающий языка Вито Корлеоне получает новое имя.
Мистер Накамура, судя по всему, вовсе не был любителем старого кино. Он снова посмотрел на Ника своим пустым и совершенно непроницаемым японским взглядом.
Ник громко вздохнул. Попытки завязать разговор уже утомили его. Он заявил без обиняков:
- Боттом - необычная фамилия, но мы ее носим уже примерно полтораста лет - ровно столько, сколько моя семья живет в Штатах.
"Хотя у моего сына другая", - подумал он.
Накамура словно прочел его мысли:
- Ваша жена скончалась, но, насколько я понимаю, у вас есть шестнадцатилетний сын, которого зовут…
Миллиардер помедлил, опуская взгляд на электронную книгу, так что Ник увидел его идеальные, выровненные бритвой седые волосы. - …Вэл, - закончил он. - Вэл - это уменьшительное от чего-то, мистер Боттом?
- Нет, - сказал Ник. - Просто Вэл. Был такой старый актер, которого мы с женой любили, и… ну, в общем, его зовут просто Вэл. Я несколько лет назад отослал сына к деду в Лос-Анджелес. К моему тестю, он был профессором в Калифорнийском университете. Там больше возможностей получить образование. Но Вэлу пятнадцать лет, мистер Накамура, а не…
Ник замолчал. День рождения у Вэла был второго сентября, восемь дней назад. Он забыл об этом. Накамура прав - сыну уже шестнадцать. Черт побери! Горло его внезапно сжал спазм, он откашлялся и продолжил:
- Да, вы правы, у меня один ребенок. Сын по имени Вэл. Он живет с дедом по матери в Лос-Анджелесе.
- И вы по-прежнему злоупотребляете флэшбэком, мистер Боттом, - сказал Хироси Накамура. На этот раз ни в выражении лица миллиардера, ни в его интонации не было вопросительного знака.
Ну вот, приехали.
- Нет, мистер Накамура, не злоупотребляю, - твердо ответил Ник. - Было дело. У департамента полиции имелись все основания уволить меня. Через год после гибели Дары я стал полной развалиной. Да, я все еще злоупотреблял им, когда накрылось мое агентство - примерно через год после того, как я ушел… как меня выгнали из полиции.
Сато по-прежнему стоял в свободной позе, а Накамура - прямо, с непроницаемым лицом ожидая продолжения.
- Но я по большому счету справился с пагубной привычкой, - добавил Ник, затем поднял руки и вытянул пальцы.
Он был исполнен решимости ни о чем не просить (при нем все еще оставался козырной туз - причина, по которой его вынуждены нанять), но по каким-то нелепым соображениям нуждался в том, чтобы ему поверили.
- Послушайте, мистер Накамура, - продолжил он, - вы должны знать, что почти восемьдесят пять процентов американцев, по оценке, сегодня используют флэшбэк. Но если коротко, не все из нас наркоманы. Многие из нас прикладываются лишь время от времени… чтобы расслабиться… в обществе… точно так же здесь пьют вино, а в Японии - сакэ.
- Вы всерьез считаете, что флэшбэк облегчает дружеское общение?
Ник набрал воздуха в грудь. Японское правительство восстановило смертную казнь для всех, кто продавал, использовал или просто хранил флэшбэк. В Японии его боялись, как и в мусульманских странах. С той разницей, что в Новом Всемирном Халифате за употребление или хранение флэшбэка шариатские трибуналы выносили лишь один приговор: немедленное обезглавливание, транслируемое на весь мир одним из круглосуточных каналов "Аль-Джазиры". По ним показывали только мусульманские наказания: побитие камнями, отсечение головы и так далее. Тот канал вел трансляции без перерыва и имел обширную аудиторию. Его смотрели и днем и ночью во всем Халифате - на Ближнем Востоке и в Европе, а также в американских городах, где имелись сообщества хаджи, то есть сторонников Халифата, совершивших хадж. Ник знал, что многие немусульмане в Денвере смотрят эти трансляции для развлечения. Когда у Ника выдавалась особенно пакостная ночь, он тоже смотрел.
- Нет, я не хочу сказать, что флэшбэк способствует общению. Я имею в виду, что при умеренном потреблении флэшбэк не вреднее, чем… скажем… телевидение.
Серые глаза Накамуры продолжали сверлить его.
- Значит, мистер Боттом, вы больше не злоупотребляете флэшбэком так, как это было сразу после трагической гибели вашей жены? И если я найму вас, чтобы расследовать убийство моего сына, вы не станете отвлекаться от расследования, используя наркотик для расслабления?
- Именно так, мистер Накамура.
- А вы употребляли наркотик в последнее время, мистер Боттом?
Ник задумался всего на одну секунду.
- Нет. Ни разу. Нет ни желания, ни потребности.
Сато извлек из кармана сотовый телефон - гладкий кусок полированного черного дерева размером меньше, чем НИКК, Национальная идентификационная и кредитная карта. Он положил телефон на полированную поверхность верхней ступеньки тансу, и пять стенных панелей темного дерева в строгом кабинете тут же превратились в экраны. Картинка высочайшего разрешения, хотя и не трехмерная, была четче, чем та, что видна сквозь абсолютно прозрачное окно.
Перед Ником и двумя японцами появились изображения, снятые несколькими камерами меньше четверти часа назад: тайный флэшбэк-наркоман сидит в своей машине на глухой улочке, примерно в четырех милях от особняка.
"О черт", - подумал Ник.
Началась прокрутка изображений.
1.01
Японская зеленая зона над Денвером
10 сентября, пятница
Первая реакция Ника была чисто профессиональной - недаром же он столько лет проработал оперативником в полиции: "Это снималось пятью камерами, по крайней мере две стояли на невидимых беспилотниках. Две - с очень мощными длиннофокусными объективами. Одна камера была ручная, и находился оператор невероятно близко".
На экранах, конечно, был он сам в своем убитом мерине, с опущенными окнами, потому что сентябрьское солнце уже разогрело воздух. Машина стояла под развесистой кроной дерева, в тупике, на заброшенной стройплощадке, где когда-то собирались возвести дорогущие дома. Меньше чем в четырех милях вниз по холму от Японской зеленой зоны, где-то в миле от съезда с I-70 на Эвергрин и к "Дженезису". Ник трижды перестраховался, проверяя, нет ли слежки, - хотя зачем потенциальному нанимателю следить за ним до собеседования? Впрочем, это не имело значения. Ему нравилось перестраховываться. Эта привычка неплохо ему послужила за время работы в полиции. Он даже вылез из мерина, оглядел небо и обследовал близлежащие кустарники и сорняки, росшие из недостроенных фундаментов, с помощью старого тепловизора, датчика движения и бинокля с функцией обнаружения невидимых объектов. Ничего.
Ник смотрел на самого себя: вот он сидит на водительском месте и вытаскивает из помятого пиджака единственную ампулу с флэшбэком, которую взял с собой этим утром.
Все трое - он и японцы - наблюдали, как Ник на экранах закрывает глаза, сжимает ампулу, глубоко вдыхает, вышвыривает ее в окно и расслабляется, откинувшись к подголовнику. Через секунду его глаза закатились, как обычно, - начинались видения; рот слегка приоткрылся, как и теперь, когда он смотрел на экраны.
Ник поехал на холм из Денвера рано утром, и у него еще оставалось почти полчаса до того времени, когда он должен был появиться на блокпосту колорадской полиции перед зеленой зоной - первом из трех колец безопасности, которые, насколько он знал, окружали зону. Поэтому он взял только десятиминутную ампулу. "Платишь десять баксов - и десять раз трахаешь", как говорили уличные распространители флэшбэка.
Видеть себя в пяти разных ракурсах (три из них - крупным планом) было все равно что смотреть на тысячи флэшбэкеров, которые клевали носом, сидя чуть ли не на всех перекрестках города. Веки Ника были опущены, но приблизительно треть радужки закатившегося глаза оставалась видимой; глаза метались туда-сюда в ритме быстрого сна. Тело и лицо Ника подергивались на пяти экранах, по мере того как эмоции и реакции почти (но всегда - лишь почти) доходили до соответствующих мышц. Ближайшая из камер засняла серебристую ниточку слюны из левого уголка рта, который судорожно подергивался. Затем последовал крупный план - беззвучно двигающаяся челюсть: флэшбэкер, глубоко погруженный в свои ожившие воспоминания, пытался что-то произнести. Он не договаривал слова - обычная идиотская бормотня наркомана. Микрофон был настроен хорошо, Ник слышал мягкий шорох утреннего ветерка и шелест веток над машиной. Пятьдесят минут назад он ничего этого не замечал.
- Я вас понял, - сказал он через пару минут японцам, казалось поглощенным картинкой на пяти экранах. - Вы хотите досмотреть это дерьмо до конца? Все десять минут?
Да, японцы хотели. Вернее, хотел мистер Накамура. И потому они втроем простояли все десять минут, пока Ник Боттом на экране, такой же помятый и потный, как в реальной жизни, ронял слюну и подергивался, а его черные расширенные зрачки на глазных яблоках, словно сваренных вкрутую под полузакрытыми веками, метались в разные стороны, как две жужжащие мухи. Ник заставлял себя не отворачиваться и не отводить взгляда.
"Здесь ад. И я всегда в аду". Это была одна из немногих некиношных цитат, известных Нику: ее когда-то выдала жена, в университете специализировавшаяся по английской литературе. Даже под страхом смерти Ник не вспомнил бы, откуда эти слова, но подозревал, что это имеет отношение к Фаусту и Дьяволу. Дара, как и ее отец, знала немецкий и несколько других языков. А кроме того, дочь и отец, казалось, знали все пьесы, романы и хорошие фильмы на этих языках. Ник имел диплом судмедэксперта, - довольно необычно для полицейского, даже для детектива из отдела убийств, - но рядом с Дарой и ее отцом он всегда чувствовал себя так, будто получил его обманным путем.
В машине он флэшбэчил на их медовый месяц восемнадцать лет назад, в отеле "Хана Мауи", и теперь радовался, что не выбрал для своего мимолетного удовольствия тогдашних любовных сцен. Он предпочел вновь пережить другое: как они плавали в панорамном бассейне, глядя на Тихий океан, над которым поднималась луна; как бегом неслись под душ, а потом быстро одевались в своем хале, потому что опаздывали к обеду; как шли в обеденный ланай между потрескивающими факелами и разговаривали, поглядывая на звезды, что зажигались в темнеющем небе. Воздух был насыщен ароматом тропических цветов и чистым запахом океанской соли. Ник исключил из сеанса сексуальные воспоминания, меньше всего желая, чтобы во время собеседования брюки его были заляпаны семенной жидкостью. Но теперь он просто радовался тому, что на этом дегенеративном лице не отражаются оргазмы восемнадцатилетней давности.