Старушка, не обращая внимания на Любо, гнула свою линию. Похоже, это ей доставляло удовольствие - на ее белых щечках появился румянец. Она достала из футляра другие очки, надела их и уставилась на меня. Наверно, очки, лежавшие рядом с книгой, были предназначены только для чтения.
- Жених есть. Маргарита Львовна, - я решила сразу перейти к делу, - посмотрите на эту фотографию. Вам знаком этот человек?
Старушка взяла фотографию, внимательно ее изучила, отрицательно покачала головой и протянула снимок мне:
- Нет, впервые вижу. А почему, милочка, вы считаете, что я могла его знать?
- Он был знакомым Ларисы Сигизмундовны, это Григорий Метелкин.
Старушка вздрогнула, взяла в руку фотографию и вновь стала ее рассматривать.
- Вот он какой - Гриша Метелкин! Нет, я его не знала, но от своего мужа Дмитрия много слышала о нем. - Теперь старушка с жадным любопытством рассматривала фотографию, затем перевернула ее и громко, с видимым удовольствием прочитала имя на обороте: - Григорий Метелкин.
Я ощутила внутреннюю дрожь, сердце забилось чаще, как, наверное, у охотника, выследившего дичь, или рыбака, заметившего по поплавку поклевку.
- Раз вам имя знакомо, вы, наверно, что–нибудь сможете рассказать об этом человеке?
Старушка задумалась.
- Дмитрий считал его исчадием ада, из–за него в конечном итоге погибла его мать. Мария Сигизмундовна по советским законам не была замужем - она обвенчалась с Владиславом Панкратовым в церкви, и никакого другого документа у нее не было. Это произошло здесь, тогда этот город назывался Петроградом, по улицам ходил одурманенный, ликующий народ: царизм пал и наступила эра свободы, демократии и всеобщего благоденствия. Но почему–то эра благоденствия очень скоро переросла в эру бесконечных проблем: стало совсем плохо с продовольствием и топливом, порядка не было. Вечерами было опасно выходить на улицу. И виноватым оказалось переходное Временное правительство. Мария родила Диму, а Владислав Панкратов, боевой офицер, награжденный двумя Георгиями, когда начались репрессии против бывших офицеров и дворян, ушел воевать в Добровольческую армию - сначала к Корнилову, а затем к Колчаку. С тех пор она его не видела. Уже в тридцатые годы к ней стал захаживать Григорий Метелкин, он сообщил ей по секрету, что служил вместе с ее мужем и что тот погиб в Сибири, сражаясь в отряде капитана Сатунина.
То, что рассказывала Маргарита Львовна, вызвало у меня ассоциацию с моим недавним путешествием в прошлое. Проводником у бежавших блатных был Панкрат, знающий, где спрятано серебро капитана Сатунина. Может, Панкрат - это прозвище человека по фамилии Панкратов? Но тогда выходит, что он погиб значительно позже и об этом было хорошо известно Григорию Метелкину. Вот только зачем ему надо было являться к его жене с явной ложью? Чего он хотел добиться?
- У Марии закрутился роман с Метелкиным. Диме в то время было уже пятнадцать, и он прекрасно понимал, что этот мужчина - проходимец и подлец. Неожиданно приехала из Киева сестра Марии Лариса, объяснив, что хочет спасти ее и Диму от грозящей смертельной опасности, о которой ей сообщили карты. Мария, по уши влюбленная в Метелкина, ничего не хотела слушать. Она согласилась только на то, чтобы Дима уехал вместе с Ларисой на летние каникулы в Киев. Дима был рад увидеть новые места, он не знал, что прощается с матерью навсегда и вернется в Ленинград после войны будучи уже взрослым, самостоятельным человеком.
Дима до конца жизни не мог себе простить, что покинул мать. Он был уверен, что, если бы тогда остался дома, она была бы жива. Я его так и не убедила в том, что тогда, возможно, сгинул бы и он. - Старушка замолкла, видимо, мысленно споря с давно умершим супругом.
- Как его мама погибла? - не утерпев, я отвлекла ее от размышлений.
- Метелкин был замешан в темные дела, и его арестовали. На допросе он назвал Марию Сигизмундовну своей пособницей, и ее тоже арестовали. Она получила десять лет лагерей и оттуда не вернулась.
- Какова же судьба Метелкина?
- Ему грозил расстрел, но во время следствия он как–то неожиданно сошел с ума и был отправлен в психиатрическую лечебницу.
- Возможно, он лишь симулировал сумасшествие, - высказала я предположение. Мне вспомнился допрос Метелкина и то, чем он закончился для следователя.
- Возможно, по крайней мере Дима так думал. В молодые годы у него возникла навязчивая идея - покарать собственными руками виновника гибели матери. Поэтому он поступил в медицинский институт на отделение психиатрии, чтобы таким образом добраться до Метелкина. Учеба у него затянулась на долгие годы - с предпоследнего курса его мобилизовали, он был военврачом всю войну и окончил институт в сорок восьмом. Но ни диплом врача, ни воинские награды не помогли ему поступить на работу в "психушку" закрытого типа, где содержались преступники, - мешала судимость матери. Только в конце шестидесятых годов ему, уже известному врачу, профессору, удалось попасть туда в качестве консультанта. Идеи убить подлеца у него уже не было - ведь этим он только бы навредил себе и нашей семье, но желание высказать тому все, что о нем думает, осталось. Но Дмитрий увидел перед собой дряхлого старика с пустыми глазами, уже в состоянии "овоща" - ни о каком разговоре не могло быть и речи. Просмотрел его медицинскую карточку и поразился - тот пребывал в этом состоянии с момента поступления в лечебницу и никаких признаков улучшения у него не наблюдалось. Лечащие врачи тоже недоумевали: у больного не было обнаружено никаких нарушений в функционировании мозга. В период "перестройки" и всеобщей гласности Диме удалось добиться реабилитации матери и получить доступ как к ее уголовному делу, так и к делу Метелкина. Выяснилось удивительное - Метелкин сошел с ума, превратившись в "овощ", буквально через несколько дней после ареста. Судя по протоколам допросов, он с самого начала стал давать следователю нужные показания, и вряд ли к нему применялись особые физические воздействия. А затем вдруг стал "овощем" и потерял способность говорить. Подобное могло бы произойти в том случае, если бы Метелкин получил тяжелую травму головного мозга, однако об этом в его медицинской карточке не упоминалось. Дима вновь отправился в "психушку", но Метелкин к тому времени умер, а результат патологоанатомического исследования поверг в шок. Мозг Метелкина не имел никаких изъянов, не считая изменений, присущих его возрасту. Хотите посмотреть? - предложила старушка. - Дима сделал копию.
С необычной для ее возраста живостью она встала из–за стола и, достав из шкафа кипу ксерокопий, положила их на стол. Начала их перебирать, комментируя вслух:
- Вот ксерокопия протокола допроса Метелкина, а вот - допроса Марии Сигизмундовны, эти дела вел один и тот же следователь - Кайсаров. А вот и само заключение патологоанатома.
- Спасибо, не надо, - пробормотала я, оглушенная обилием ненужной мне информации, но, чтобы не обидеть старушку, взяла предложенный листок и, не вникая в смысл, пробежала глазами. Следователь Кайсаров за свои прегрешения понес жестокое наказание.
- Спасибо, Маргарита Львовна, вы очень мне помогли. - Мне хотелось как можно быстрее покинуть эту комнату и говорливую хозяйку, я здесь словно задыхалась.
Разговор этот мне ничего не дал, кроме ощущения того, что я прикоснулась к чему–то нехорошему и омерзительно скользкому. Мне захотелось выпить, алкоголем заглушить неприятные ощущения. Любо в очередной раз продемонстрировал свою прозорливость и сразу увел меня из комнаты мамы, говоря при этом:
- Продолжим наше пиршество - лазанья с соусом бешамель заждалась нас. Под нее лучше пить кьянти.
На этот раз, не ожидая рекомендаций хозяина, прежде чем отведать блюдо, я почти до дна осушила бокал красного сухого вина. Любо одобрительно улыбнулся и подлил мне вина. От количества выпитого и съеденного у меня слегка закружилась голова, возникло ощущение необыкновенной легкости. Настроение улучшилось. Мне нравилось все - то, что я приехала сюда, сам Питер, хотя я его толком не рассмотрела, его жители, из которых я знала только двоих: таксиста, привезшего меня из аэропорта, и гостеприимного хозяина этого дома. Нет, троих - я же познакомилась с мамой Любо!
Когда Любо заговорил о десерте, я потребовала сделать перерыв. Мы перешли в гостиную на г–образный диванчик, Любо подкатил к нему стеклянный столик на колесиках, весь уставленный всевозможными бутылками. Смеясь, я заявила, что такие передвижные столики - отстой, пережиток прошлого. Мы пили ликер "Бейлис" и курили сигару, одну на двоих. Я всего раз, еще в школе, попыталась начать курить, но сигарету так и не докурила. Вот сигара - совсем другое дело, ее дым мягче, и его не надо вдыхать в легкие, а нужно только ощущать приятный вкус во рту и аромат.
Вместо десерта я потребовала съездить на Гороховую, намереваясь пройти инициацию, подружиться с городом. Любо вызвал личного водителя - у него оказался классный черный джип "Гранд Чероки" с шестилитровым двигателем. Мы прокатились с ветерком по опустевшему вечернему Петербургу; в окошке мелькали, словно нарисованные, разноцветные дома старого города, не задерживаясь в памяти. Немного не доехав до устремившегося золотым шпилем ввысь Адмиралтейства, мы остановились возле шестиэтажного каменного здания и вошли в расположенную по центру фасада арку. На выходе нас встретил каменный мешок прямоугольного двора, стиснутого со всех сторон стенами. Помню, как поднимались по широкой лестнице, как вышли на чердак, а оттуда по узкой лесенке - на "пятачок" и оказались в окружении всевозможных форм и цветов крыш, раскинувшихся во все стороны, как море. Очень много было декоративных башенок, а вдали, подобно скале среди бушующей стихии, вздымались купола Исаакиевского собора. Я радовалась, что–то кричала, загадывала желания.
На обратном пути Любо завез меня в ночное казино со стриптизом. Я ему стала доказывать, что у меня ноги не короче, чем у танцовщиц, которые только своими ногами и могут похвастаться. А я - особенная, так как могу путешествовать во времени. Я ему рассказала прошлогоднюю историю, связанную с Феликсом Проклятым, о том, как случайно стала владелицей уникального анкха. И о том, что совсем недавно побывала в горах Алтая, где сопровождала группу беглых урок, у которых в качестве заложника находился Григорий Метелкин. Любо поддакивал мне, но по его глазам я видела, что он всему этому не верит. Потом я, понимая, что слишком много выпила, потребовала отвезти меня в гостиницу. Любо согласился, но отвез меня к себе домой, отвел в комнату с широкой двуспальной кроватью, сказал, что я могу здесь жить сколько захочу и направился к двери. Дальнейшее смазалось, и я вскоре отключилась, провалившись в сон.
- Боже, зачем мне надо было столько пить? - шепчу я, очнувшись. В комнате темно. - Сейчас ночь?
Я лежу поперек двуспальной кровати, полностью одетая, правда, коротенькая юбка задралась чуть ли не до талии. Это действует на меня подобно удару тока, лихорадочно, начинаю вспоминать события, предварявшие мой отход ко сну, и с ужасом понимаю, что НЕ ВСЕ ПОМНЮ. Любо… Любомир Дмитриевич не возвращался после того, как я заснула мертвым сном? Меня начинает подташнивать, и я спешу в ванную. Берусь за ручку двери спальни, дергаю - она не поддается. Меня закрыли? Ужасные подозрения начинают лезть в голову, и без того плохо соображающую. Я - пленница?
Нервно дергаю за ручку двери - добротной, дубовой - и тут замечаю ключ, торчащий в замочной скважине. Поворачиваю его - и я свободна! Выходит, зря я переживаю, возвожу напраслину на гостеприимного хозяина квартиры. Меня стала мучить совесть. Видно, уже действуя "на автомате", из последних сил я закрыла изнутри дверь и заснула.
Посмотрела на наручные часики - полшестого утра. Значит, иллюзию ночи создают плотные шторы.
Вспомнила вчерашний вечер и свое поведение, особенно во второй его части, и мне стало стыдно. Вместо того чтобы узнать что–нибудь полезное для поисков Егора, я наговорила Любомиру Дмитриевичу много лишнего. Ах да, он просил называть его Любо! Рассказала ему про анкх и путешествия во времени. Хотя не думаю, что он мою пьяную болтовню принял всерьез.
Переодеваюсь в халатик, тихонько выхожу в коридор и направляюсь в ванную. Контрастный душ приводит меня в чувство. Делать мне здесь больше нечего. Запланированные на сегодня экскурсии отменяю - наказываю себя. Решено - лечу в Улан–Удэ и встречаюсь с приятелями Егора, а там будет видно, как действовать дальше.
Выхожу из ванной и нос к носу сталкиваюсь с Любо - свеженьким, бодреньким, как будто вчера он со мной не пил. Он в спортивном костюме, не скрывающем слегка выпирающее пузико любителя покушать.
- Доброе утро, Иванна! Я думаю заказать на завтрак пиццу. . Вот меню с их наименованиями - помоги мне сделать выбор.
"Опять есть!" Воспоминания о том, сколько вчера было съедено, вызывают у меня желудочные колики и отвращение к какой бы то ни было пище.
- Заказывайте… что хочешь, Любо. Мне будет достаточно чашки кофе без сахара и сливок.
- Позавтракать можно и попозже. Сейчас - небольшая обзорная экскурсия, увидишь город при свете дня. Затем перекусим в ирландском пабе - ив Эрмитаж. Там будем, сколько выдержишь, - за один день его невозможно обойти, разве что бегом иди на велосипеде.
- У меня другой план - лететь в Улан–Удэ. - У Любо от удивления тут же вытянулось лицо. - Если сможешь доставить меня в аэропорт - хорошо, если занят - не обижусь. Ты и так для меня много сделал.
- Я не знаю твоих планов и не вправе вмешиваться, но, если задержишься здесь на денек, думаю, это ничего не изменит.
- Любо, не обижайся, но я прилетела сюда не ради развлечений. У меня есть проблемы, и их нужно решать. Вчера было здорово и весело. - Лицо Любо засияло от этих слов. - Уверена, что и сегодня было бы не хуже, но мне надо срочно лететь.
- Вначале узнаем, когда рейс на Улан–Удэ, а потом будем строить планы. Может, сегодня его вообще нет.
Любо набрал номер справочной и включил громкую связь, чтобы я могла слышать разговор. Прямого рейса на Улан–Удэ не было, только с пересадкой. Я выбрала промежуточным пунктом Красноярск, оттуда "всего" два часа лета до Улан–Удэ. До ближайшего рейса оставалось мало времени, надо было торопиться, и я забегала, как сумасшедшая, собирая вещи. Любо тяжко вздохнул и молча покорился. Сидя за чашкой черного кофе и с ненавистью поглядывая на сладости, выставленные хозяином на стол не иначе как с намерением меня искусить, я решилась.
- Любо, мне стыдно за вчерашнее, я наговорила кучу глупостей. - Я отвела взгляд.
- Ты имеешь в виду путешествия во времени?
Я кивнула и насторожилась. Какая–то незнакомая интонация появилась в голосе Любо.
- Да, эти фантазии.
- Это не совсем фантазии, - ошарашил меня Любо.
"Что он хочет этим сказать?"
- Когда вчера ты мне об этом рассказывала, в твоем голосе ощущалась убежденность в реальности происшедшего. Я верю, что все это ты пережила, увидела. И все это мне знакомо.
У меня перехватило дыхание, и я ждала продолжения, которое явно должно было сразить меня наповал. Самые невероятные предположения зароились в моей голове.
- Дело в том, что я, как и мой покойный отец, посвятил себя психиатрии. Не обижайся, Иванна, но у тебя наблюдаются явные признаки галлюцинаторного синдрома, или галлюциноза. Ты находилась во власти галлюцинаций и, как все, кому поставлен этот диагноз, пребываешь в уверенности, что это действительно с тобой происходило. Старая фотография из альбома лишь подтолкнула твои фантазии в определенном направлении. Предполагаю, что твое воображение связало исчезновение жениха и эту фотографию. Не хочу пугать, но это очень серьезно, хотя и излечимо. Тебе обязательно надо показаться психиатру. По правде говоря, твое желание полететь на розыски пропавшего жениха какое–то сумбурное. Помочь там ты ничем не сможешь и только усугубишь свое душевное состояние. Лучше было бы тебе остаться здесь на несколько дней, отдохнуть, познакомиться с городом, а я выпишу тебе необходимые лекарства.
- Спасибо за совет, Любо, но я должна лететь. - Я встала из–за стола.
Любо развел руками, как бы говоря: "Все, что должен был сделать, я сделал".
- Все же я советовал бы прислушаться к моим словам, а по возвращении домой обратиться к психиатру.
- Обязательно так и сделаю. - Я согласно кивнула.
А чего еще я могла ожидать? Как бы я сама отреагировала на то, что есть люди, путешествующие во времени? Любо выказал свое отношение к этому с максимальной деликатностью.
На пути в аэропорт я решила позвонить Виктору Кизиме, пригласившему Егора на злополучную охоту, где тот исчез, и договориться о встрече в Улан–Удэ.
- Приезжай, раз надумала. Позвонишь из аэропорта. Пересечемся, - безразлично и как–то буднично отреагировал Кизима на мой звонок, как будто к нему часто летят за тысячи километров в связи с пропажей приятеля.
Я прикинула, что мне предстоит преодолеть путь не меньший, чем до Мачу–Пикчу, но впечатления при этом будут совсем другие.
Лишь в самолете, следующем в Красноярск, я удосужилась узнать разницу во времени - плюс пять часов. По всему выходило, что если мне повезет и я сразу пересяду на самолет, следующий до Улан–Удэ, то прибуду в конечный пункт глубокой ночью. Почему–то мне сразу представилась необозримая степь с желтыми песчаными барханами и шарами высохшего перекати–поля, страдающие от жажды верблюды и люди в полосатых халатах, сидящие на корточках и подогревающие чай на небольшом костре из верблюжьей колючки. Я высаживаюсь из допотопного "кукурузника" возле дощатого здания аэропорта, окруженного войлочными юртами, занимаюсь поисками ночлега. У меня будет выбор: провести ночь, сидя на сумке, или поднять среди ночи Кизиму. Явственно ощутив такую перспективу, я решаю: как только окажусь в Красноярске и возьму билет, позвоню ему.
В течение пяти часов перелета я вроде ничего не делала, а чувствовала себя так, будто копала картошку. Сразу ощутила разницу во времени: вылетела в полдень, а прилетела поздним вечером. В Красноярске уже темно и довольно холодно. Моя короткая летняя курточка здесь явно не по сезону. В кассах узнала, что первый самолет прибывает в Улан–Удэ ранним утром, поэтому половину ночи мне придется провести в гостинице при аэропорте. Этот вариант лучше, чем барханы, верблюды и ночь на чемодане, тем более что дозвониться Ки–зиме не получилось - его телефон "вне зоны действия сети". У меня голова идет крутом: перепуталось время местное, время московское и то, что выставлено на моих часах. В номере сразу стелю постель, а спать не хочется. Можно перевести стрелки часов, но организм настроить на новый ритм сложно. Накрываюсь одеялом с головой и начинаю считать баранов. Сразу вспомнился Егор с его маниакальной приверженностью к счету. Где он? Что с ним? Удастся ли мне ему помочь? Может, его уже нашли и без моего участия?
Бараны не помогают, и почему–то хочется плакать. Еле сдерживаюсь и решаю, что, раз сон не идет, встану и включу телевизор. В номере холодно, а пульт лежит возле телевизора, до которого надо сделать несколько шагов. Неожиданно засыпаю.
"Ты моя королева вдохновения!" - надрывается Стае Михайлов, и я не сразу понимаю, что это звонок мобильного. Беру телефон - номер звонившего засекречен. Кто бы это мог быть?
- Але! - хриплю в трубку голосом не совсем проснувшегося человека.