Не успела еще кобыла остановиться и успокоиться, как Кадаль спрыгнул с нее, накинул поводья на сук и склонился надо мной.
- Мерлин - милорд Мерлин - ты не ушибся?
Я перестал прикусывать губу и осторожно начал обеими руками выпрямлять ногу.
- Нет, только лодыжка, немного.
- Дай-ка мне глянуть… Нет, не двигайся. Клянусь псом, Амброзий спустит с меня за это шкуру.
- Что это было?
- Я полагаю, вепрь. Для оленя зверь был слишком мал, для лисы слишком велик.
- Я тоже думаю, что вепрь, до меня донесся его запах. А мой пони?
- На полдороге домой, не иначе. Тебе, конечно, пришлось отпустить поводья, верно?
- Извини. Перелом? - Его руки осторожно обследовали мою лодыжку.
- Не думаю… Нет, я уверен, перелома нет. А кроме этого ничего не болит? Ну, давай, попробуй, если сможешь, встать на нее. Кобыла увезет нас обоих, и я хочу вернуться, если удастся, раньше, чем этот твой пони возвратится с пустым седлом. Если Амброзий увидит его, то, без крупицы сомнения, скормит меня миногам.
- Твоей вины здесь не было. Разве он так несправедлив?
- Он сочтет, что была, и не очень-то ошибется. Ну, давай, попробуй подняться.
- Нет, подожди минутку. И не волнуйся насчет Амброзия, пони не убежал домой, он остановился чуть дальше на просеке. Лучше бы тебе пойти и привести его.
Он стоял надо мной на коленях, и я мог слабо различать его силуэт на фоне неба. Он повернул голову, вглядываясь в просеку.
Рядом с нами стояла кобыла, уже успокоившаяся, если не считать прядания ушами да блеска белков глаз. Было тихо, разве что захлопала крыльями сова и где-то далеко, едва различимо, другая - как эхо первой.
- Уже в двадцати футах отсюда темно как в яме, - сказал Кадаль. - Я ничего не вижу. Ты слышал, как он остановился?
- Да. - Я солгал, но для правды было не время и не место. - Иди и поймай его, быстрее. Иди пешком. Он ушел недалеко.
Мгновение он смотрел на меня сверху вниз, затем без единого слова поднялся на ноги и направился вдоль просеки. Я различал его озадаченный взгляд так же явственно, как если бы дело было днем.
Мне вдруг отчетливо вспомнился Сердик в тот день у Королевской Крепости. Я оперся спиной на пень. Ушибы давали себя знать, болела лодыжка, но несмотря на это, во мне что-то заструилось подобно глотку теплого вина, то чувство возбуждения и свободы, что приходит вместе с магической силой. Я знал теперь, что должен был поехать этой дорогой; что это один из тех часов, когда ничего не значат ни тьма, ни расстояние, ни время. Надо мной через просеку бесшумно проплыла сова. Кобыла насторожила уши, но посмотрела на нее без испуга. Сверху донесся тонкий писк - крик летучих мышей.
Вспомнился кристальный грот и глаза Галапаса, когда я поведал ему о своем видении. Он не был озадачен, ни даже удивлен. Я вдруг подумал, а как выглядел бы Белазий? И знал, что он тоже не удивился бы.
Копыта тихо ступали по мягкому дерну. Сначала я увидел наплывавшего серым призраком Астера, затем и Кадаля, тенью маячившего у головы пони.
- Там он и был, - сказал Кадаль, - и по важной причине. Охромел он. Должно быть, растяжение.
- Ну, по крайней мере он не вернется домой раньше нас.
- Когда бы мы не вернулись, неприятностей из-за случившегося этим вечером нам не миновать, будь уверен. Что ж, давай я подсажу тебя на Руфу.
Опираясь на его руку, я осторожно поднялся на ноги. Когда попытался осторожно ступить на левую ногу, я почувствовал сильную саднящую боль, но по боли этой понял, что то всего лишь вывих и что скоро станет лучше. Кадаль забросил меня на спину кобылы, снял с сука поводья и сунул мне в руку. Затем щелкнул языком Астеру и медленно повел его вперед.
- Что ты делаешь? - спросил я. - Она ведь вполне может увезти нас обоих?
- Так, да не так. Посмотри, как хромает пони. Его нужно вести на поводу. Если я поведу его впереди, то шаг будет задавать он. Кобыла пойдет следом. Как ты там наверху?
- Прекрасно, спасибо.
Серый пони и на самом деле безнадежно охромел. Он медленно плелся, понуро свесив голову, рядом с Кадалем, в сумерках он казался клубом дыма от костра. Кобыла спокойно двигалась следом. Я прикинул, что домой добраться меньше чем за пару часов вряд ли удастся, даже если не считать то, что поджидало впереди. Здесь снова создалось некое подобие одиночества, никаких звуков, кроме тихой поступи лошадиных копыт, поскрипывания кожи да редких шумов окружающего нас леса. Кадаль был невидим, всего лишь тень рядом с шагающим сотканным из тумана призраком, которым казался Астер. Громоздясь на неторопливо шагающей большой кобыле, я оставался наедине с темнотой и деревьями.
Мы прошли, может быть, с полмили, когда я увидел горевшую ровным белым светом звезду, она как будто запуталась среди ветвей громадного дуба.
- Кадаль, а разве нет домой пути покороче? Я помню, что как раз у этого дуба на юг отходит тропа. Туман совсем рассеялся, небо все в звездах. Посмотри, вон Медведица.
Из темноты донесся его голос:
- Нам бы лучше побыстрее выбраться на дорогу.
Но через шаг-другой он остановил пони у отходившей на юг тропы и подождал, пока приблизится кобыла.
- На вид ничего, правда? - спросил я. - Прямая, и куда суше той, по которой мы едем сейчас. Нам лишь нужно держать Медведицу за спиной и через милю-другую уже запахнет морем. Ты что, не знаешь здешних лесных троп?
- Знаю, и неплохо. Верно, тут выйдет короче, если будет видно куда идем. Что ж… - Я услышал, как он расстегнул застежку, державшую в ножнах его короткий меч. - Вряд ли здесь можно ждать неприятностей, но лучше быть наготове, поэтому постарайся говорить потише и держи нож наготове. И позволь, юный Мерлин, сказать тебе вот что: если что-нибудь случится, то ты поскачешь домой и не станешь дожидаться меня. Понял?
- Опять приказ Амброзия?
- Можно сказать и так.
- Хорошо, если тебе это будет приятно слышать, обещаю, что брошу тебя и умчусь во весь опор. Но неприятностей не будет.
Он хмыкнул.
- Можно подумать, ты знаешь.
Я рассмеялся.
- Ага, знаю.
Свет звезд на мгновение высветил белки его глаз и быстрый жест руки. Затем без разговоров он обернулся и повел Астера по ведущей на юг тропе.
8
Хотя тропа была достаточно широкой, чтобы по ней могли ехать два всадника в ряд, мы двигались гуськом, гнедая кобыла подстраивала свой длинный размеренный шаг к более короткому и заметно неровному шагу пони. Стало холоднее; чтобы согреться я закутался в складки своего плаща. С падением температуры исчезли последние остатки тумана, небо очистилось и придерживаться тропы стало проще. Деревья здесь росли огромные, главным образом, дубы; те из них, что побольше, были в несколько обхватов и широко раскидывали кроны, а между ними густо и беспорядочно росли молодые, обвитые плющом дубки, оголенные кусты жимолости и заросли терновника. Местами на фоне неба непроглядно чернели очертания сосен. Время от времени до меня доносился стук капель - влага скапливалась и скатывалась с листьев, и один раз раздался крик какой-то мелкой твари, умирающей в когтях совы. Воздух был полон запахов сырости, мха, прелых листьев и гнили. Кадаль, стараясь не шуметь, продвигался вперед; он не отрывал глаз от тропы, на которой путника местами поджидали опавшие или гнилые ветки. За ним, удерживая равновесие в седле большой кобылы, я, все еще находящийся во власти какой-то светлой, возбуждающей силы.
Впереди, я знал, было нечто, к чему меня вели, точно так же, как тот сокол привел меня к пещере у Королевской Крепости.
Уши Руфы встали торчком, и я услышал, как ее мягкие ноздри затрепетали. Голова поднялась. Кадаль ничего не слышал, и серый пони, поглощенный своей хромотой, никак не показал, что чует других лошадей. Но я знал, он их заметил даже раньше Руфы.
Тропа повернула и пошла чуть под гору. По обе стороны от нас деревья слегка отступили так, что ветви их не сходились более над головой и стало светлее. Теперь тропа шла между насыпей с обнажениями горных пород и взрыхленным грунтом, где летом должны расти наперстянка и папоротник, а ныне лишь сплетались в беспорядке безжизненные, похожие на проволоку стебли ежевики. Кони осторожно двигались вниз по склону, их копыта царапали камень и позвякивали.
Неожиданно Руфа, не меняя шага, задрала рывком голову и испустила долгое ржание. Кадаль, вскрикнув, остановился как вкопанный, и кобыла протиснулась вперед мимо него, подняв голову и навострив уши в сторону чащи справа от нас. Кадаль вцепился в уздечку, пригнул ей голову и прикрыл ноздри согнутым локтем; Астер тоже поднял голову, но не издал ни звука.
- Кони, - сказал я тихо. - Разве ты не чувствуешь их запах?
Я услышал, как Кадаль пробормотал что-то вроде:
- Учуял, значит; похоже, ты и правда так можешь, нос у тебя, должно быть, что у лисицы, - и потом, стараясь побыстрее увести Руфу в сторону от тропы: - Возвращаться поздно, они уже слышали эту проклятую кобылу. Нам лучше свернуть в лес.
Я остановил его.
- Нет необходимости. Уверяю, неприятностей не будет. Поехали дальше.
- Говоришь ты так складно да уверенно, да откуда же тебе знать-то?..
- Знаю. В любом случае, замысли они недоброе, мы бы сейчас это уже знали. Они давно слышат, как мы подъезжаем, и должны были понять, что здесь всего две лошади и одна из них хромая.
Но он по-прежнему колебался, не убирая ладони с рукоятки короткого меча. От возбуждения кожу покалывало, словно иглами. Я видел, куда наставляла уши кобыла - на большую сосновую рощу шагах в пятидесяти перед нами, она возвышалась над тропой на склоне, справа и несколько в стороне. Кроны сосен чернели на фоне и без того темного леса. Вдруг я почувствовал, что больше ждать не в силах и сказал нетерпеливо:
- Как бы то ни было, я еду. Можешь следовать за мной или нет, как хочешь.
Натянув узду, я поднял голову Руфы и отвернул ее от Кадаля, а потом ударил ей в бок пяткой здоровой ноги так, что она рванулась вперед мимо моего серого пони. Я направил ее вверх по склону, прямо к сосновой роще.
Лошади были там. Через просвет в непроницаемом своде сосновых крон ярко сияли звезды, в их свете лошади были отчетливо видны. Их было всего две, и они стояли неподвижно - головы пригнуты вниз, а ноздри зажаты: их прижимала к груди плотно закутанная в плащ с накинутым от холода капюшоном хрупкая фигурка. Когда она обернулась, чтобы посмотреть на нас, капюшон упал и в сумерках стал виден бледный овал лица. Больше здесь никого не было.
Я был озадачен, и на мгновение мне показалось, что стоящий ближе ко мне черный конь - это большой жеребец Амброзия, затем, когда животное высвободило голову из-под наброшенного плаща, я увидел белую звездочку на его лбу, и падучей звездой вспыхнула во мне догадка, зачем привел меня сюда мой бог.
Поднявшись следом по склону с испуганными проклятиями, Кадаль втащил в рощу Астера. Тускло блеснул его обнаженный меч.
- Кто это?
Я ответил спокойно, не оборачиваясь:
- Оставь. Это Белазий… По крайней мере, это его конь. Рядом еще один, а с ними этот мальчик и больше никого.
Кадаль приблизился. Меч его уже возвращался в ножны.
- Клянусь псом, ты прав, я узнаю эту белую звездочку где угодно. Эй, Ульфин, рад видеть тебя. Где твой хозяин?
Даже за шесть шагов было слышно, как мальчик облегченно вздохнул.
- А, это ты, Кадаль… Милорд Мерлин… Я услышал ржание вашей лошади… Я удивился, по этой тропе никто не ездит.
Я тронул кобылу вперед. Лицо его казалось обращенным вверх бледным пятном, на котором меньшими темными пятнами выделялись огромные глаза. Он все еще боялся.
- Белазий, кажется, ездит, - сказал я. - Зачем?
- Он… он мне не говорит, господин.
Кадаль сказал напрямик:
- Нам-то можешь не врать. Если ты чего-то о нем не знаешь, так совсем немного, ты ведь ни на шаг от него не отходишь, ни днем, ни ночью, все знают. Ну, давай, выкладывай. Где твой хозяин?
- Я думаю, он скоро вернется.
- Мы не можем его дожидаться, - сказал Кадаль. - Нам нужен конь. Иди и скажи ему, что мы здесь, что милорд Мерлин ушибся, его пони охромел и нам нужно побыстрее добраться домой… Ну? Чего не идешь? Клянусь милостью господней, что с тобой?
- Я не могу. Он сказал, что я не должен покидать это место. Он запретил мне уходить отсюда.
- Так же, как он запретил нам съезжать с дороги, чтобы мы не поехали этой тропой? - спросил я. - Да. Тебя зовут Ульфин, верно? А теперь, Ульфин, забудь о коне. Я хочу знать, где Белазий.
- Я… я не знаю.
- Но должен же ты был видеть, куда он пошел?
- Н-нет, мой господин.
- Клянусь псом, - воскликнул Кадаль, - какое имеет значение, где он, если у нас есть этот конь? Послушай, мальчик, будь немного благоразумнее, мы не можем половину ночи ждать твоего хозяина, нам нужно ехать домой. Если ты скажешь ему, что конь был взят для моего господина Мерлина, то на этот раз он не съест тебя живьем, верно? - И добавил, когда мальчик начал было, заикаясь, что-то отвечать: - Ну хорошо, ты хочешь, чтобы мы сами пошли, отыскали его и попросили у него дозволения?
При этих словах мальчик вздрогнул и прижал, как безумный, кулак ко рту.
- Нет… Вам нельзя!..
- Клянусь Митрой, - сказал я; этой клятвой я стал пользоваться, услышав ее из уст Амброзия. - Чем он тут занимается? Убийствами?
Едва я произнес это, как послышался пронзительный крик. Не крик боли, нет, нечто большее, то был крик человека в смертельном страхе. Мне показалось, что в крике скрыто некое слово, как будто породивший его ужас имел имя, но слова этого я разобрать не смог. Крик достиг невыносимой высоты, словно кричавший стремился вложить в него все свои силы, и затем резко прервался, как от удара в горло. В ужасной наступившей следом тишине слабым эхом крика прозвучал вздох мальчика Ульфина.
Крик застал Кадаля, когда тот поворачивался, и он замер, сжимая в одной руке меч, а другой вцепившись в уздечку Астера. Я развернул голову кобылы и хлестнул ее поводьями по шее. Она ринулась вперед, чуть не сбросив меня, и помчалась под соснами в сторону тропы. Спасаясь от проносившихся мимо ветвей, я прижался к ее шее, просунув руку под оголовье и повиснув на нем, как клещ. Ни Кадаль, ни мальчик не шелохнулись и не издали ни звука.
Кобыла спускалась по склону, продираясь через кусты и скользя, и, когда мы добрались наконец до тропы, я увидел - и настолько был готов к этому, что даже не стал особо раздумывать - еще одну тропу, узкую и заросшую, ведущую в другую от дороги сторону и выходящую к ней как раз напротив сосновой рощи.
Я повернул кобылу туда, и когда она стала упираться, норовя направиться в сторону дома по широкой тропе, снова стегнул ее уздечкой. Кобыла поджала уши и галопом понеслась по тропинке.
Тропа изгибалась и поворачивала, так что почти сразу бег лошади замедлился и перешел на трусцу. Именно с этого направления донесся тот ужасный звук. Даже при свете звезд было заметно, что по тропе кто-то недавно прошел. Тропой пользовались так редко, что она почти полностью заросла зимними травами и вереском, но здесь кто-то проходил - или что-то, - продираясь через растительность, совсем недавно. Дерн тут был таким мягким, что даже бегущая лошадь почти не производила шума.
Я прислушался, стараясь определить, не следует ли за мной Кадаль, но его не было слышно. Лишь тогда до меня дошло, что и он, и мальчик должны были подумать, что крик напугал меня и я сбежал домой - как о том и просил Кадаль.
Я пустил Руфу шагом. Она охотно замедлила бег, подняв голову и настороженно прислушиваясь к чему-то впереди. Ее била дрожь, она тоже слышала тот крик. Шагах в трехстах впереди, среди деревьев показалась прогалина, такая светлая, что мне подумалось: вот я и достиг конца леса. Когда мы приблизились к ней, я начал всматриваться, но за прогалиной на фоне неба ничто не двигалось.
Затем я услыхал монотонное пение, оно звучало очень тихо, и мне пришлось напрягать слух, чтобы удостовериться, что это не шум ветра или моря.
Кожу стало покалывать. Теперь я знал, куда направился Белазий и почему так испугался Ульфин. И понимал, почему Белазий сказал: "Не съезжайте с дороги и возвращайтесь до наступления темноты".
Я выпрямился в седле. По коже маленькими волнами заструилось тепло - как гонимая ветром по воде рябь. Я задышал мелко и часто.
На мгновение я подумал, что просто боюсь, но тут же понял - это все еще возбуждение. Я остановил кобылу и, тихо выскользнув из седла, завел ее шага на три в лес, привязал уздечку к ветке и оставил там. Нога болела, когда я опирался ею на землю, но приступы боли казались терпимыми, и скоро я забыл о них, быстро, хотя и прихрамывая, двигаясь туда, откуда доносились звуки пения и где светлела полоска неба.
9
Я не ошибся, предполагая, что до моря недалеко. Лес выходил прямо к берегу, подступая к нему так близко, что увидев среди деревьев гладь воды, я поначалу решил, что это берег большого озера, но тут до меня донесся запах соли и бросились в глаза темневшие на узкой полосе гальки слизистые пятна морских водорослей. Лес кончался как-то сразу, высоким обрывом, где из глины торчали обнаженные корни деревьев - год за годом обгладывали приливы этот глинистый склон.
Узкую полоску берега почти сплошь покрывали камешки, но местами виднелись и полоски бледного песка, а между ними - серовато поблескивавшие ленты сбегавших к морю мелких ручейков.
Залив был очень тих, словно морозы прошедших недель все еще сковывали его льдом, а дальше, где бледной линией в густой тьме виднелся просвет между далекими мысами, белел морской простор.
Направо, к югу, взбегал к гребню холма черный лес, на севере же, где местность была поровнее, возвышались большие деревья. Бухта могла показаться прекрасной - пока не обратишь внимания, насколько она мелка, и взгляд не наткнется на выступившие из воды во время отлива черные силуэты скал и валунов, покрытые блестящими при свете звезд пятнами водорослей.
Посреди залива, в самом его центре, так точно, что поначалу показался мне творением рук человеческих, лежал остров - вернее, островом он был, наверное, во время прилива, а теперь - всего лишь полуостровом, овалом суши, соединенным с берегом неровной каменной дамбой. Уж она-то точно была сделана людьми.
Дамба стремилась к острову, как пуповина, соединяя его с полосой гальки. В ближней ко мне бухточке, образованной дамбой и берегом, тюленями лежало несколько наполовину вытащенных на сушу плетеных рыбацких лодок.
Здесь, у самого берега, по-прежнему был туман, он свисал тут и там среди ветвей развешенными для просушки рыбацкими сетями. Над поверхностью воды он плавал клочьями, медленно рассеиваясь, истаивая и исчезая совсем - чтобы снова сгуститься в другом месте и дымком струиться над водой. На острове, у самого берега, он лежал так плотно, что этот клочок суши, казалось, покоился на облаке; висевшие над ним звезды лили на туман свой сероватый свет, и остров был виден вполне отчетливо.