- Почему? - Я посмотрел на Тануку и осторожно кинул пробный шар: - Мне сказали, он искал звук.
- Звук? Не знаю. Саунд, м-может быть? Он блюз любил. А чуваки г-готику играли.
- Ну и что?
- П-послушай, - Сито заглянул мне в глаза, - ты хоть немного в музыке рубишь?
- Ну, сколько-то, - осторожно сказал я. - А что?
Не говоря ни слова, Ситников поставил стакан, встал, принёс футляр, утвердил его на полу и щёлкнул замками. Извлёк блестящую вишнёвым лаком гитару и протянул мне:
- Сыграй.
- Что сыграть?
- Что хочешь играй. П-покажи, что умеешь.
Я осторожно принял инструмент. Тронул струны. Даже по виду гитара была очень дорогая, какой-то известной фирмы. Классическая шестиструнка, полуакустика. Звучала она великолепно, хотя, на мой взгляд, несколько глуховато. Я похрустел пальцами, взял для пробы несколько аккордов, поиграл арпеджио. Хвастать мне особенно нечем. Я сыграл вступление и первый куплет из "Музыканта" Никольского, потом перешёл на Митяева, а под конец выдал импровизацию на тему "Дыма над водой", на полминуты, очень быструю. Честно говоря, я гордился, что могу чисто, без помарок сыграть эту вещь. Сито слушал, подперев голову рукой и задумчиво полуприкрыв глаза. Казалось, он где-то далеко.
- Ну, что ж, - сказал он, когда я закончил. - П-пальцы бегают, слух есть… Т-техники, конечно, не хватает, но… учиться можешь. Д-должен понимать. Где учился?
- У друзей, - признался я. - Вообще-то, я врач. У меня была травма. - Я показал рубец на правой. - На восстановиловке хирург велел разрабатывать пальцы, приятель посоветовал играть на гитаре. Ну, я попробовал и почувствовал, что пальцы стали гибче, ловчее… вот и не бросаю.
- Т-ты хирург?
- Терапевт.
- Инт-тересно… Дай-ка мне. И послушай.
Он взял гитару, пристроил её между колен почти вертикально, грифом вверх, как делают музыканты с классическим образованием, положил руки на струны и выдал лёгкий пассаж, зацикленный сам на себя. Мелодия ходила по кругу. Не переставая играть, музыкант посмотрел на меня.
- Что я играю?
- Что-то из классики, - неуверенно предположил я.
- П-правильно. А сейчас?
Пальцы его двигались в прежнем темпе, мелодия осталась та же, но звучание неуловимо изменилось, совсем чуть-чуть - сменились какие-то оттенки, может, Сито просто перешёл в другую тональность, я в этом не разбираюсь, только звук стал другим - растянутым, плывущим, мягким. Если раньше мелодия была отчётливо холодной и бесчувственной, то сейчас будто солнце выглянуло из-за туч. Ошибиться было невозможно.
- Блюз, - определил я. - Это блюз.
Почему-то, разговаривая с ним, тоже хотелось начать заикаться.
- Верно. - Сито отложил гитару, взял бутылку и разлил по второй. - А тема-то та же. Это и называется саунд. Общая к-картина звука.
- Это её искал Игнат?
- Н-не обязательно эту, - уклончиво ответил он. - Говорю ж тебе: те парни г-готику играли. А она от симфонизма. Европейская традиция. К-классика в основе. Блюзу там не место. А у Сороки был талант нэ-а… находить границу. В-вот назови мне хоть одну г-готическую группу, которая играет блюз? Назови!
- "Пикник", - подумав, уверенно предложил я.
- Ну, это ещё как сказать. А ещё?
- Ник Кэйв.
Я сказал и понял: десятка! Яблочко! Ник Кэйв, несомненно, проходил по ведомству готики, но основой его стиля всегда были дельта-блюз, криминальное кантри и госпел.
Сито надолго задумался, потом тряхнул головой.
- Ну… всё равно, - продолжал упорствовать он, хотя чувствовалось, что мне удалось пробить брешь в его рассуждениях. - Это ед-диничные примеры, можно их не считать. А Сорока… Т-ты ведь слышал их? Ведь дрянь команда! Одна долбёжка и много д-дешёвого понта. Только морды к-красить мастера. Но… - Он прищёлкнул пальцами. - Что-то в них б-было. Никто этого не понимал, а у них фишка была: пацаны клепали к-каркас: классику, индастриэл, немного хэви, а п-потом, поверх всего, Игнат накладывал живой блюз. От этого пёрло, понимаешь? Группа играла попсу. А Игнат - не попсу. Вот увидишь: без него они ничего не будут стоить. Он был как бог. Душу в них вд-дыхал. Я задумался. Вечный спор насчёт "попса - не попса" меня, если честно, всегда раздражает. Что характерно - у каждого свои критерии этой самой "попсы".
- Не понимаю, - признался я. - То есть готика - это попса, а блюз - нет?
- Да нет же! - Сито завертел руками. - Блин, как тебе объяснить… П-песня может быть хорошей или плохой, это б-без разницы - попса или не попса. Но песню можно просто собрать на заказ. У музыки свои законы, если их знаешь, сочинить песню - п-плёвое дело. П-приходит какая-нибудь Маша Распутина и говорит: хэ-ачу песню про Г-гималаи… Автор ей: о'кей, но проблем, через неделю п-приходи. Садится за рояль и лепит песенку конкретно под неё. Но бывает, когда песня сама идёт, рождается в-вот здесь. - Он постучал себя по груди. - И тогда это - не попса. Даже если по всем другим п-признакам она попса. П-понял?
Я ни хрена не понял, но для виду кивнул.
- Так что же, все эти неврозы, дёргания - от поисков саунда? Может, он и в реку сиганул от этого?
- Н-не смейся, чувак, - серьёзно сказал Сито, глядя мне в глаза. - На этом многие с ума сходили. Д-держи. П-пей.
Он протянул мне стакан.
Ну не бред ли? У моей подруги брат погиб, а мы сидим и треплемся о природе поп-музыки! В своём советском детстве одно время я думал, что термином "поп-музыка" называют церковные песнопения. Ладно бы так - сейчас вообще хрен разберёшь, что им называют…
Пока мы пили, Танука встала, вышла, погремела на кухне, вернулась забрать чайник и снова ушла.
- Вот, слушай, что скажу. - Сито наклонился ко мне и понизил голос, словно опасался, что девушка нас услышит. - Бывает так: живёт-живёт чувак и вдруг однажды понимает: всё, что он до этого мгновения делал, - полное говно! Понимаешь? Всё - говно. Во всём нет смысла. И хуже того - не будет. Это нельзя объяснить, это просто сразу становится ясно. Это как откровение. Б-бац! - и ты всё понял. Что тогда? Один махнёт рукой. Второй за что-нибудь д-другое возьмётся. А третий подумает-подумает, потыкается носом и решает: хватит жить. Всё равно ни хера не получается. На кой тогда?
- А почему не получается?
- А хрен его знает. Потому, что нот всего семь, или струн шесть, или потому, что до тебя уже всё сделали… А м-может, потому, что это на фиг никому не нужно.
- Что не нужно?
- Да всё не нужно… - Он махнул рукой.
- Погоди, погоди, - осадил его я. - Как так? Ты ж сам говорил, что у Игната получалось. Они даже в Москву собирались ехать!
- Да не поедут они ни в какую М-мэ… Москву, - равнодушно сказал Сито и потянулся за бутылкой. - А поедут, так ни фига не получится. К-кому они там нужны? Будут играть в к-кабаке за харчи. Назови мне хоть одну известную группу из Перми. Не можешь? Это п-потому, что в Перми нет хороших групп. А знаешь, почему в Перми никогда не было и не будет нормального рок-н-ролла? П-потому, что в этом городе н-никому ничего не нужно.
- Но у Игната получалось! - продолжал настаивать я.
- Да толку… - Ситников съёжился, будто из него выпустили воздух, осунулся и погрустнел. - Один в поле не воин. У них у всех одна беда - они сперва начинают бабки делить и только потом песни сочинять. Слушай, врач, т-ты кем вообще работаешь, а?
- Фотографом. - Я указал подбородком на кофр.
- А т-твои фотографии тут многим нужны? П-пойми, ты ж не знаешь, сколько музыкантов травится, спивается и с ума сходит, особенно г-гитаристов…
- Да отчего гитаристов-то?
- Слушай, чувак, я наверняка не скажу, у каждого свои тараканы, - резонно заметил Сито. - В каждой профессии есть свой бзик. Наверно, уже в Египте была такая работа, от которой люди сходили с ума, т-только там это по-другому называлось. Представь, сидит к-какой-нибудь мудак, день за днём долбит в камне иероглифы, или воду черпает, или, там, мумии пеленает, потом в один прекрасный день - раз! - и чокнулся. А с г-гитарой шутки плохи. Ей надо душу продать, а иначе и начинать не стоит. Пока ты тренькаешь п-песни у костра - это одно, а глубже нырнёшь - совсем другое. Знаешь, что это? - Он тронул стоящую возле дивана гитару, и та отозвалась мягким звоном. - Это жизнь. Шесть струн и двенадцать ладов. А между ними - вся жизнь.
Сито подержал стакан, подумал и очень осторожно поставил его обратно.
- Мне иногда кажется, что я вижу, к-кто чем кончит, - серьёзно сказал он. - П-приходит ко мне пацан, ему т-тринадцать, он сидит, играет Цоя, знаешь, морда такая серьёзная, одухот-творённая, поёт: "Белый сне-ег… серый лё-о-од…", а я смотрю на него и думаю: блин, куда ж ты лезешь, сопляк, ты же через год с моста сиганёшь, если играть не бросишь… Д-держи.
Я тоже взял стакан и вдруг задумался. Сказать, что разговор принял странный оборот, значит ничего не сказать. Я посмотрел на занавешенное окно. Вдруг дико захотелось посмотреть, как там, снаружи.
- А те… в которых ты это видишь, - вдруг спросил я, - их ты тоже берёшься учить?
Сито помотал головой:
- Б-было пару раз. Б-больше не хочу.
- Кто?
- Т-ты их не знаешь.
Пока мы говорили, на кухне снова засвистел чайник. Через минуту вернулась Танука с чаем и свежими бутербродами, посмотрела на меня, на Аркадия, снова на меня, сделала бровями: "Ну, как?" Я пожал плечами, дескать, сам пока не знаю.
- Я вот иногда думаю, - вдруг абсолютно трезвым голосом сказал Сито, - если в раю играют на арфах, то на чём играют в аду? Так прикину и этак, всяко получается - на электрог-гитарах… А?
Он подмигнул и криво ухмыльнулся. А у меня по спине побежал холодок. На миг возникло чувство продавливания реальности. Мы оба явно были не в себе. Должно быть, "Боровинка" виновата. И то сказать - полбутылки на голодный желудок… Жуткая дрянь!
Я замахнул последний стакан, заел сыром и вспомнил ещё одну вещь.
- А Игнат?
Сито поднял голову:
- Ч-что Игнат?
- Когда ты брался его учить, у тебя было то чувство? Возникло? А?
Аркадий задумался. Потёр лоб.
- Не помню, - наконец признался он. - Вроде да, а вроде и нет… Точно помню, будто что-то промелькнуло, но я не понял, что это. Сейчас, если бы ты не спросил, даже и не вспомнил бы. Я ещё тогда подумал: далеко пойдёт. Он ведь шарил в музыке, Сорока… по-настоящему шарил.
Мы ещё о чём-то говорили, но ничего существенного я больше не услышал. Напоследок, уходя, я решился спросить, что за дурацкий пенопластовый шар у него на серванте.
- Это буй, - ответил Сито. - От кошелькового трала. М-морского. Мне его один друг подарил, художник-к-концептуалист. Ты его не знаешь.
- А он-то где его взял?
- Н-нашёл. На Дэ-альнем Востоке. Его на берег выбросило. А он там практику проходил или ещё что. Д-давно, лет десять назад. Говорит, самое прикольное было, когда в аэропорту таможенники пытались запихнуть его в просмотровый аппарат.
Тут неожиданно оживилась Танука, поинтересовалась, есть ли у меня компьютер и работает ли, потом повернулась к Ситникову:
- Аркаш, у тебя ведь есть "Мертвец" на DVD?
- Кто? А… Д-да. Зачем тебе?
- Дай посмотреть, я занесу через недельку.
- Бери.
Напоследок Сито собрался проводить нас до остановки.
- Схожу до м-магазина, - объявил он, влезая в брюки и застиранную джинсовую куртку. - Вдруг чего…
К моему удивлению (и немалому облегчению), на улице распогодилось. Тучи ещё остались, но дождь прекратился. На востоке уже синело ясное вечернее небо. Я глянул на мобильный - полвосьмого.
Автобуса ждать почти не пришлось.
- Ну, б-будь здоров, - сказал на прощание Сито, протягивая руку. - Надумаешь поучиться или к-кто знакомый захочет - приходи. Возьму недорого. Ну, м-мочи краба…
Народу почти не было, мы спокойно уселись. Автобус ехал быстро, через остановку.
- Держи. - Танука протянула мне компакт. - Посмотришь дома.
- Слушай, может, завтра? - вяло запротестовал я. - Вымотался я, да пил ещё…
- Как хочешь. - Она пожала плечами. - Как тебе Сито?
- Аркаша? Занятный тип, - признал я. - Он действительно хороший гитарист?
- Классный, - подтвердила Танука.
- У него ж пальцы почти не гнутся. Артрит в начальной стадии, зуб даю. Как он играет?
- Ну да, долго не может. Да долго и не надо - не на сцене же. Он когда-то выступал, у него своя группа была, потом заболел и стал преподавать. Он рассеянный. Сядет играть - и обо всём забывает. Даже о еде. Этот его ремонт уже два года тянется. А видел чайники на шкафу? Он себе нарочно чайник со свистком купил - я посоветовала, а то они у него всё время выкипали и сгорали… Раньше лучше было. А сейчас от него жена ушла.
- Он поэтому пьёт?
- Да не пьёт он! Чего пить-то? Это так - для разговора и вообще. Что двум мужикам сделается с бутылки "Боровинки"… Помирятся. Лучше скажи: ты что-то разузнал?
- Ты ведь всё слышала, - буркнул я. Танука сердито надула губки.
- Я на кухне была, - объявила она. - Нарочно вышла, думаю, вдруг он меня стесняется… Так что?
- Ничего. Если он не врёт, Игнат был способный малый. Мне теперь понятно, почему они так поднялись. Но, знаешь, есть кое-что… Хотя… Нет.
Я умолк. Не говорить же ей, в самом деле, что Ситников уверен, что Игнат ни в коем разе не мог сам прыгнуть со скалы или утопиться.
- Что-то не так?
- Так, ничего. Ерунда.
Девушка пристально посмотрела мне в глаза.
- Дай свой номер.
Мы обменялись телефонами.
- Позвони, если что надумаешь, - сказала она.
- Завтра тоже куда-то пойдём? - поинтересовался я. - Мне взять отгул?
- Как хочешь, - отрезала та, - всё зависит от тебя. Промолчишь - пойдём в одну сторону. Скажешь что-нибудь - пойдём в другую.
Я опять почувствовал раздражение.
- Слушай, я не понимаю, чего ты добиваешься? Игната уже не вернуть.
Танука прищурилась:
- Ты уверен?
Так… Я откинулся на спинку сиденья. Всё ясно! Меня окружают сумасшедшие. Надо скорее кончать с этим делом, иначе я и сам тронусь. Танука сказала: не больше недели. Ну что ж, неделю я потерплю. Посмотрю, как будут развиваться события. Я сунул диск в кофр, меланхолично подумал, что за весь день не достал камеру из сумки, и до самого города продремал под мокрый шелест колёс. Танука не стала меня тревожить, лишь разбудила, когда мы подъезжали к ЦУМу.
- Я домой, - объявила она. - Придёшь завтра?
- К тебе, что ли?
- Ты же адрес не даёшь.
- Ладно. Во сколько?
- Чем раньше, тем лучше. Только с утра не звони: я поздно встаю.
- Ты "сова"?
- Я не сова! - отчего-то опять рассердилась девушка. Посмотрела в окно. - Моя остановка. Обязательно позвони! Или лучше нет, я сама тебе позвоню. Пока-пока.
И она вышла. Дверь зашипела, хлопнула, и автобус покатил дальше. Некоторое время я ещё видел среди прохожих спину Тануки, обтянутую чёрным и блестящим, потом она пропала из виду, а я стал бороться со сном, чтобы, не дай бог, потом не проснуться без денег, без камеры и телефона.
Вечерний город с подозрением заглядывал в автобусные окна.
Дома я для начала забрался в ванну, потом сварил макароны, залил их яйцом и соорудил простенький ужин. На глаза попалась жёлтая обложка "Дэнс, дэнс, дэнс". Герой Харуки Мураками в перерыве между рефлексией и банальным ничегонеделанием готовит зверские, чудовищные блюда и закуски - мясо вперемешку с рыбой, овощами, морепродуктами… Когда я это читал, мне вспоминался наш пермский баламут Капризка и его "французский суп бурдэ". М-да, ничто не ново под луной… Однако не по нашим кошелькам такие кулинарные извраты. Вот разве только соевый соус…
Я добавил соевого соуса. Аппетит был просто волчий. Я слопал всё, почистил зубы и полез под одеяло. Однако только моя голова коснулась подушки, сон исчез. Я лежал, ворочался и размышлял.
Дневной разговор, казавшийся ещё недавно пустым и бессмысленным, вдруг начал раскрываться, как чемодан с двойным дном. Нельзя не признать, что Сито в чём-то прав насчёт души и расчёта. Конечно, смастерить хорошую песню тоже надо уметь. И "вкладывать душу" можно по-разному. Я думаю, бывает, в процессе "сборки" песни в ней происходит "самозарождение" жизни - люди ж сочиняют-то, в конце концов! И насчёт группы Игната он, пожалуй, тоже слишком резок: в готике главное - выдерживать стиль, а уж в этом они преуспели.
Я задумался, почему в последние годы я совсем перестал слушать наши новые группы. До того я списывал всё на годы - говорили же, что с возрастом душа просит другой музыки, но сейчас я поймал себя на мысли, что старые записи любимых групп - того же "Пикника", "Кино", "Калинова моста", "Аквариума", "Нау" я по-прежнему слушаю с удовольствием. Последней была "Агата Кристи" - эти нарушали все правила, таскали мелодии, идеи и слова у всех, до кого могли дотянуться, поднимали жуткие темы - каждая их песня была как подпись под новым диагнозом, но сквозь эту маску проступал гештальт, от которого мурашки шли по коже. Вся эта дичь, недофашизм, антиэстетика и высокоорганизованная пошлость, декаданс и садо-мазо слушались на порядок интереснее всего, что делали другие. Но почему? Не потому ли, что их демоны были реальны, а в песнях нынешних ребят слишком много той самой расчётливости? Ведь какую группёху сейчас ни возьми - всё без труда раскладывается на кирпичики, так и видится, как музыканты сидят и говорят: "А давайте напишем обалденный хит и загребём кучу бабок!"
Пишут, гребут… Огребают. А музыка где?
Интересно, если подумать, когда началась эта бодяга. Наверное, с появлением FM-радиостанций, когда одни мэтры "забронзовели", зажрались и впали в манию величия, другие - побились, потравились или спятили, а на их место пришли энергичные молодчики с пачками баксов, прошедшие лондонские студии, не пишущие песни, а знающие, как сделать хороший хит. Ага. Know how. И вот результат: в считанные годы радиостанции затопило качественное звуковое дерьмо - любовницы бандитов и банкиров, серенький блатняк, богатенькие панки и воинствующие лесбиянки, клоуны-травести, матерящиеся мудаки и "сессионные эмигранты", неспособные связать два слова в осмысленный текст, - пустые, выверенные, бездушные поделки. А может, первой ласточкой был еще тот безобидный "Форум", для которого писал Морозов - профессиональный композитор-попсовик? Кто знает…
И второй довод не давал мне покоя. У Игната Капустина, Сороки, был талант. Он слышал музыку, чувствовал её. И если он зашёл в тупик, это не тот тупик, от которого бросаются с моста. Он в любой момент мог уйти и начать всё сначала: девятнадцать лет - не тридцать пять, время есть.
Я лежал и думал о гитаристах, сходящих с ума - поодиночке и группами. Я даже представил себе особый дурдом для гитаристов… Полный бред, если вдуматься.
Или не бред?
Я посмотрел на часы: 10:32. Сон ушёл окончательно.
Я встал, включил компьютер и достал из кофра диск с "Мертвецом". DVD был пиратский. На обложке - сидящий Джонни Депп в какой-то дремучей, невообразимой шубе, в цилиндре, с револьвером в руке. Выглядел он сущим дистрофиком. У фильма был эпиграф из Генри Митчелла: "Желательно никогда не путешествовать с мертвецом".