– У нас есть гейши, но они не удовлетворяют столь высоким требованиям, как ваши. Есть несколько молодых людей, которые могли бы оказаться вполне достойными. – Глаза Райко прищурились, и кожа вокруг них покрылась сеточкой морщин, когда она улыбнулась, вспомнив, как чудесно они проводили время в дни своей юности. – Или, может быть, майко?
Мэйкин хохотнула и сделала глоточек бренди.
– Это было бы приятным развлечением и напомнило бы мне о старых временах, Райко-тян. Она поможет мне думать, поможет мне разобраться, смогу ли я предоставить вам то, о чем вы просите. Хорошо. Я согласна, на сегодня довольно серьезных разговоров. Давайте поболтаем о старых днях, о том, как идут дела, и о том, как поживает ваш сын?
– У него все хорошо, он по-прежнему поднимается все выше и выше в Гъёкояме.
– Позвольте мне замолвить за него словечко, хотя я уверена, что в этом нет нужды. Отличный банк, самый лучший, я получаю у них самый высокий процент, и мои вклады распределены для большей безопасности – наступает голод, поэтому я закупила много риса из будущего урожая. Ваш сын, ему ведь теперь двадцать четыре, neh?
– Двадцать шесть. А ваша дочь?
– Благодарение всем богам, бедным и богатым, я успешно выдала ее замуж за госи, так что ее дети будут самураями, у нее уже есть один сын, но, ииии, ее муж дорого мне обходится! – Мэйкин покачала головой из стороны в сторону, потом рассмеялась. – Однако я не должна жаловаться, я лишь превращаю жалкие, ни на что не годные капли, истекающие из нескольких богатых стариков, в наследство, о котором мы и мечтать не могли. Neh?
К их смеху примешался звук шагов. В сёдзи легко постучали.
– Госпожа?
– Да, Цуки-чан?
Майко чуть-чуть сдвинула сёдзи в сторону и, сидя на коленях, посмотрела на них в щелку с невинной улыбкой.
– Прошу прощения, но сёя Рёси, старейшина деревни, умоляет о разрешении повидать вас и вашу гостью.
Брови Райко выгнулись дугой.
– Мою гостью?
– Да, госпожа.
Мэйкин нахмурилась.
– Он всегда приветствует гостей?
– Только наиболее важных, а вы, без сомнения, самая важная гостья, ваше присутствие – большая честь для всех нас. Разумеется, его предупредили о вашем приезде. Сеть его осведомителей раскинута широко. Мэйкин-чан, ему можно доверять безоговорочно… и он также является главой Гъёкоямы в Иокогаме. Мы примем его?
– Да, но только ненадолго. Я притворюсь, что у меня болит голова, тогда мы сможем продолжить нашу беседу, пока не подадут ужин.
– Маленькая, – распорядилась Райко, – приведи сею сюда, но сначала скажи прислужницам, чтобы принесли свежий чай и горячее саке… и пусть уберут эти чашки и спрячут мое бренди. Мэйкин-чан, если бы он узнал, что у меня водится такое вино, его визиты стали бы каждодневным проклятием для нас!
Ее приказания были быстро исполнены, со столика всё убрали и привели его в безукоризненный вид, обе дамы прополоскали рот настоем из ароматических трав и только после этого сею с поклоном пропустили в комнату.
– Прошу вас извинить меня, дамы, – сказал он с непонятным для них беспокойством, сев на колени, кланяясь и принимая поклоны. – Пожалуйста, извините мои дурные манеры, я пришел незваным и без предупреждения, но я хотел поклониться столь высокой особе и поприветствовать ее в моей деревне.
Обе женщины были удивлены тем, что он оказался столь невоспитанным, ибо этот повод нельзя было счесть уважительным. Мэйкин никогда раньше не встречалась с ним, но ее собственный чиновник Гъёкоямы упоминал о нем как о человеке достойном, поэтому ее ответ был вежливым и полным восторженных впечатлений, как приличествовало важной персоне из самого большого города в мире: она похвалила то, как выглядит его Йосивара и та небольшая часть деревни, которую она видела по дороге сюда.
– Вы человек большой репутации, сёя.
– Благодарю вас, благодарю вас.
– Чай или саке? – спросила Райко.
Он нерешительно замолчал, начал говорить, умолк. Настроение в комнате переменилось. Райко произнесла среди наступившего молчания.
– Пожалуйста, извините меня, сёя, но что случилось?
– Прошу прощения… Он повернулся к Мэйкин. – Прошу прощения, госпожа, вы самый высокочтимый клиент нашей компании. Я… я… – Трясущимися руками он достал из рукава и протянул ей маленький кусочек бумаги. Она посмотрела на него, прищурившись.
– Что это? О чем тут говорится? Я не могу прочесть, почерк такой мелкий.
– Это за… записка, присланная с почтовым голубем. – Сея попытался заговорить снова, не смог и тупо потыкал пальцем в послание.
Потрясенная, Райко взяла его и передвинулась ближе к свету. Ее глаза пробежали ряды крошечных иероглифов. Она побледнела, покачнулась, едва не потеряв сознание, и осела на коленях.
– Здесь говорится: «Попытка покушения на князя Ёси на рассвете в деревне Хамамацу провалилась. Сиси-одиночка убит его рукой. Госпожа Койко также погибла в этой схватке. Передайте дому Глицинии нашу глубокую печаль. Подробности сразу же, как только возможно». Наму Амида Буцу…
Лицо Мэйкин стало болезненно желтым. Ее губы задвигались: Койко мертва?
– Это, должно быть, ошибка! – воскликнула Райко в горе. – Должно быть! Койко умерла? Когда это случилось? Тут нет никакой даты! Сея, как вы… Это должна быть ложь, должна быть ложь от начала…
– Мне очень жаль, дата в этих знаках наверху послания, – пробормотал он. – Это произошло вчера перед рассветом. Придорожная станция на Токайдо, Хамамацу. Ошибки нет, госпожа, о нет, очень жаль.
– Наму Амида Буцу! Койко? Койко мертва?
Слезы текли по щекам Мэйкин, она посмотрела на нее, словно не видя, и потеряла сознание.
– Девушки!
Прислужницы вбежали, принесли нюхательные соли, холодные полотенца и захлопотали вокруг нее и Райко, пока та пыталась собраться с мыслями и наугад определяла, как это может затронуть ее. Впервые в жизни у нее появились сомнения, стоит ли теперь доверять Мэйкин, или всякая связь с ней стала опасностью, которой следует избегать.
Сея неподвижно сидел на коленях. С самого начала он должен был, и эта необходимость пока сохранялась, притворяться, что он напуган, что роль дурного вестника ужасает его; втайне же он радовался тому, что дожил до этих дней и может наблюдать столь поразительные события.
Он не показал им второй кусочек бумаги. Он предназначался ему лично, был зашифрован и гласил: «Убийцей была Сумомо. Говорят, что Койко замешана в заговоре, ранена сюрикеном, а потом обезглавлена Ёси. Приготовьтесь закрыть счета Мэйкин. Избегайте упоминать Сумомо. Оберегайте Хирагу как национальное богатство, его информация не имеет цены. Надавите на него, пусть он расскажет еще, кредитование его семьи возобновлено, как мы договорились. Нам срочно требуются военные планы гайдзинов, цена не имеет значения».
Получив это послание, сёя сразу же проверил в своих книгах счета Мэйкин, по которым его отделение было ей должно, хотя и помнил эту сумму наизусть до сотой доли бронзовой монеты. Беспокоиться не о чем. Пошлет ли князь Ёси ее к предкам, или она сумеет вывернуться из этой ловушки – в любом случае банк останется в выигрыше. Если у нее ничего не получится, другая мама-сан займет ее место – они используют ее остатки по счетам, чтобы профинансировать такую замену. Гъёкояма монополизировал всю банковскую деятельность Йосивары – это был огромный и постоянный источник дохода.
Как смеется над нами жизнь, подумал он, гадая, что бы сказали эти женщины, знай они подлинную причину всевластия Гъёкоямы в их денежных делах. Одним из самых глубоко хранимых секретов их зайбацу было то, что их основателем являлась не просто мама-сан, но женщина гениального ума.
В начале XVII века, с полного одобрения сёгуна Торанаги, она разметила большой, обнесенный стеной район, предназначенный, в будущем, для всех увеселительных домов Эдо, как богатых, так и бедных – в те времена дома веселья были разбросаны по всему городу, – и назвала его Йосиварой, тростниковым болотом, из-за тростника, который в обилии рос на выделенном Торанагой участке земли. Отныне только здесь могли они заниматься своим делом. Далее она создала новый класс куртизанок, гейш. Их тщательно обучали искусствам, и они обычно не предлагались для плотских удовольствий.
Затем она начала ссужать деньги, сосредоточившись главным образом на Ёсиваре Эдо, и скоро ее щупальцы протянулись к другим таким же поселениям, по мере того как они стали появляться по всей стране: Сёгун Торанага мудро рассудил, что в таких поселениях их обитателей и их клиентов будет легче контролировать и облагать налогом.
И наконец, вещь невероятная в те дни, каким-то непостижимым образом – никто до сих пор не знал, каким именно, – ей удалось убедить Сёгуна Торанагу сделать ее старшего сына самураем. За короткое время ее другие сыновья достигли процветания: кораблестроители, торговцы рисом, саке, пивовары – их потомки сегодня владели или тайно контролировали широкую сеть самых разных предприятий. Через несколько лет она получила разрешение для самурайской ветви своего рода принять имя Симода. Теперь Симода были потомственными даймё небольшого, но благоденствующего удела, носящего то же имя, в Изду. Это она выбила надпись над воротами Йосивары: «Страсть не может ждать, она должна получить удовлетворение». Ей было девяносто два года, когда она умерла. Как мама-сан она носила имя Гъёко, госпожа удача.
И наконец, вещь невероятная в те дни, каким-то непостижимым образом – никто до сих пор не знал, каким именно, – ей удалось убедить Сёгуна Торанагу сделать ее старшего сына самураем. За короткое время ее другие сыновья достигли процветания: кораблестроители, торговцы рисом, саке, пивовары – их потомки сегодня владели или тайно контролировали широкую сеть самых разных предприятий. Через несколько лет она получила разрешение для самурайской ветви своего рода принять имя Симода. Теперь Симода были потомственными даймё небольшого, но благоденствующего удела, носящего то же имя, в Изду. Это она выбила надпись над воротами Йосивары: «Страсть не может ждать, она должна получить удовлетворение». Ей было девяносто два года, когда она умерла. Как мама-сан она носила имя Гъёко, госпожа удача.
– Сея, – произнесла Мэйкин между судорожными всхлипываниями, – пожалуйста, посоветуйте, что мне делать, прошу вас.
– Вы должны подождать, госпожа, набраться терпения и ждать, – нерешительно проговорил он, все еще не снимая маски обеспокоенности. Он сразу отметил, что хотя плач был громким и разрывал сердце, ее глаза были более безжалостными, чем он мог припомнить.
– Ждать? Чего ждать? Разумеется, ждать, но что еще?
– Мы… мы еще не знаем… не знаем всех подробностей, госпожа, того, что случилось. Прошу прощения, но есть ли хоть какая-нибудь возможность, что госпожа Койко может оказаться участницей заговора? – спросил он, поворачивая нож в открытой ране просто ради того, чтобы повернуть его. Хотя Гъёкояма и не располагали доказательствами, Мэйкин подозревалась в опасных симпатиях делу сонно-дзёи и связи с Вороном – вопреки их осторожным предупреждениям, – это было еще одной причиной, по которой ей посоветовали приобретать рис будущего урожая: это было не только дальновидным капиталовложением, но также и подконтрольным банку залогом на тот случай, если ее обвинят и осудят.
– Койко в заговоре? Моя красавица, мое сокровище? Конечно же, нет, – выпалила Мэйкин. – Разумеется, нет.
– Мэйкин-сан, когда князь Ёси вернется, нет сомнения, что он пошлет за вами, ибо вы ее мама-сан. В случае, прошу прощения, в случае, если враги нашептали ему на вас, было бы мудро подготовить… подготовить знаки… вашего уважения.
Ни одной из женщин не нужно было спрашивать, Какие враги? Успех повсюду плодил зависть и тайную ненависть – особенно среди ближайших друзей, – а в Плывущем Мире, мире женщин, это проявлялось сильнее, чем где бы то ни было. А им обеим сопутствовал успех.
Мэйкин уже преодолела первое потрясение, и теперь ее разум сосредоточенно отыскивал средства спасения – на случай, если у Ёси есть подозрения, или Койко обвинила ее, или у него есть доказательства, что они обе, и она и Койко, поддерживали сонно-дзёи, сиси и знали Кацумату. Спасения, по сути, не было, нельзя было ни поменять имя, ни скрыться, страна Ниппон была слишком хорошо организована. По всей земле десять глав семей образовывали круг низшего порядка, отвечавший за их собственное поведение и законопослушание, десять таких групп образовывали следующий круг с теми же обязанностями, десять этих – еще один, и так далее, до верховного повелителя, дающего им закон: даймё.
Ей некуда бежать, негде прятаться.
– Что я могла бы предложить такому великому князю, как Ёси? – хрипло спросила она, испытывая невыразимую дурноту.
– Может быть… может быть, сведения?
– Какие сведения?
– Я не знаю, прошу прощения, – ответил он с притворной печалью. Завтра все уже может быть по-другому, сегодня же он еще должен притворяться, сохраняя им лицо, что бы ни думал при этом о их глупости. Глупо соединять бунтовщичество с пенисом, особенно когда обладающих последним сиси так мало, большая их часть рассеяна или убита и они продолжают совершать единственный грех, которому нет прощения: терпят поражение. – Я не знаю, госпожа, но князь Ёси должен быть обеспокоен, крайне обеспокоен тем, что намеревается делать флот подлых гайдзинов. Они ведь готовятся к войне, neh?
Он заметил, что, едва он произнес это, взгляд Мэйкин стал тверже кремня и уперся в Райко, которая тут же слегка порозовела. А, радостно подумал он, они уже знают – да и как им не знать, ведь они спят с ненавистными гайдзинами! Клянусь всеми богами, если боги существуют, то, что им известно, разумеется, должно быть без промедления пересказано Гъёкояме.
– Такое известие могло бы… нет, даже наверняка уймет его боль, – сказал он, кивая с мудрым видом, как и пристало банкиру. – И вашу тоже.
В ста шагах от них в небольшом домике, уютно расположившимся в том же саду, сидел, скрестив ноги, Филип Тайрер, вымытый, плотно поевший и выпивший изрядное количество саке, в одной юкате, накинутой на голое тело; сидел и умирал от наслаждения. Фудзико сидела на коленях позади него; ее опытные пальцы массировали его шейные мышцы, выискивая точки боли-удовольствия. Она была в ночной юкате, ее волосы рассыпались по плечам и падали за спину. Фудзико придвинулась ближе и осторожно сжала зубами мочку уха, рядом с серединой, где находились волшебные точки. Ее язык стократно усиливал наслаждение.
Пальцы чувственно скользнули к плечам, не замедляя движений, прогоняя из головы заботы, мысли о встречах с сэром Уильямом и Сератаром, во время которых он помогал своему шефу справиться с этим французом и его постоянными, идущими от врожденного коварства и изворотливости попытками выгадать какие-то мелкие преимущества, когда, давайте скажем прямо, думал он тогда про себя, у этого слизняка только и есть что два посредственных суденышка, тогда как у нас здесь целый флот линейных кораблей и служат на них настоящие ребята, а не какие-нибудь лизоблюды!
Он записывал все на бумагу, потом перелагал два альтернативных военных плана на правильный английский и французский для их правительств и на более простой язык приказов для адмирала и генерала; время летело незаметно и голова болела все сильнее. А вот Андре действительно блестяще проявил себя на утренней встрече, он прекрасно подготовился и без конца предлагал идеи и даты, направляя обоих министров к взаимному соглашению и принятию решений, которые все четверо поклялись держать в тайне.
Потом наконец-то он выскользнул из миссии, перешел мост и постучал в дверь, которую тут же открыла ему сама Райко. Его приняли с поклонами, проводили через сад, вымыли и накормили, но до этого Райко начала относиться к нему так, как было должно относиться к важному чиновнику.
Давно, черт подери, пора, подумал он, весьма этим довольный; каждый его нерв был созвучен движениям пальцев Фудзико…
Ее мысли главным образом кружились вокруг предупреждения, полученного от Райко: «Какая-то подлая и алчная особа низкого ранга из дома Лилии соблазнила нашего господина, и он отвернулся от нас. Большой ценой я залучила его сюда, сделав много уступок посредникам. Не подведи меня сегодня ночью, это может оказаться твоей последней возможностью привязать его к нам шелковыми веревками. Используй каждый прием, каждый способ… даже Луну, Встающую За Горой.
Фудзико передернулась. Она никогда не пробовала этого раньше, даже в самых безумных порывах страсти. Ладно, стоически сказала она себе, лучше пережить несколько неизведанных моментов причудливого поведения, чем остаться без платы гайдзина за сегодняшний вечер и без платы за целый год блаженного безделья.
Когда ее пальцы опустились ниже, и она начала тихо нашептывать что-то, в ее сознание стали вторгаться картины собственного дома в деревне, детей, прекрасного мужа, зреющего риса на их полях, такие великолепные, добрые…
Она твердо отложила их в сторону.
Пока этот клиент не уснет, приказала она себе.
Сегодня ночью ты навсегда привяжешь к себе этого неблагодарного пса! Это вопрос лица для всего дома Трех Карпов! Соблазнен особой низкого ранга из дома Лилии?
Бр-р!
44
Клипер «Гарцующее Облако» качнулся на якоре при вечерней смене прилива.
– Якорь в порядке, сэр, – доложил первый помощник. Капитан Стронгбоу кивнул и продолжил попыхивать своей трубкой.
Они стояли на квартердеке. Над их головой поскрипывали на ветру реи и блоки. Стронгбоу был плотным, крепким человеком пятидесяти лет с чистыми глазами.
– Ночь будет свежая, мистер, прохладная, но не слишком. – Он улыбнулся и добавил тихо: – Хорошая ночка для наших гостей, а?
Первый помощник, такой же высокий, крепкий и обветренный, но вдвое моложе, тоже смотрел на них и широко улыбнулся.
– Да уж, сэр.
Анжелика и Малкольм стояли рядом на главной палубе внизу, облокотившись на фальшборт, и смотрели на огни Иокогамы. Малкольм был в пальто, надетом поверх удобной рубашки, брюках и мягких туфлях, и на борту клипера, впервые без особых неудобств, пользовался только одной тростью. Она, в длинном свободном платье, накинула на плечи теплую красную шаль. Они стояли возле палубной пушки. Клипер нес десять тридцатифунтовых орудий по правому и по левому борту, а также нарезные пушки на носу и на корме, и его канониры были не хуже, чем в Королевском флоте. Так утверждал Стронгбоу. Это не распространялось на все их клиперы, торговые суда или пароходы.