– Попутного тебе ветра, «Гарцующее Облако».
Еще один глоток. И тогда она улыбнулась.
– Филип!
– Да, сэр Уильям?
– Вот, возьмите вот это. Наши остальные депеши готовы?
– Да, сэр. Я снял дополнительные копии с обоих дознаний, свидетельств о смерти и так далее. Я заберу из сейфа ваши послания губернатору с пометкой «лично и конфиденциально», и это будет все. Мне лучше самому доставить почту на «Облако».
– Да, это разумно. У меня есть еще одно письмо. Дайте мне пару минут. – Уставший от долгого писания, неослабного напряжения последних дней и грызущего сердце сознания того, насколько Иокогама открыта для нападения, сэр Уильям встряхнулся, прогоняя головную боль, задумался на мгновение, взглянул, чист ли кончик пера, выбрал наиболее представительный из официальных бланков и твердой рукой написал:
Дорогая миссис Струан. Я посылаю вам это письмо с правительственной почтой на борту «Гарцующего Облака» по особым причинам, как официальным, так и личным.
Во-первых, я бы хотел принести вам свои глубочайшие соболезнования по поводу несчастной кончины вашего сына, коего я числил своим другом, а также коллегой. Во-вторых, обстоятельства и факты его брака и смерти изложены под присягой в официальном дознании, полная копия которого прилагается.
По моему убеждению, их бракосочетание на борту корабля является вполне законным – я обратился к главному стряпчему за официальным постановлением по этому вопросу.
Я глубоко убежден, что миссис Анжелика Струан ни коим образом не причастна к смерти своего мужа и не несет за нее никакой ответственности – факт, подтвержденный медицинским свидетельством, которое подписали доктора Хоуг и Бэбкотт (оно является частью документов проведенного дознания) и которое, без сомнения, будет передано вам лично.
По моему глубокому убеждению, причиной смерти вашего сына стали раны, нанесенные ему во время неспровоцированного нападения на Токайдо, где он фактически и был убит. Король, или даймё, отдавший приказ о нападении, до сих пор не предстал перед судом. Я заверяю вас, что он не уйдет от правосудия.
По моему глубокому убеждению и личным наблюдениям, ваш сын был влюблен в мадемуазель Ришо до степени одержимости и склонял ее к браку всеми мыслимыми для него способами. Она отвечала на его чувства самым достойным образом, являя нам образец истинной леди. Она храбрая молодая женщина, и все уверения в противном могут быть только ложью, распространяемой негодяями.
И последнее, по моему убеждению, ваш сын хотел быть похороненным в море, как и его дед. Его…
Сэр Уильям остановился на мгновение в нерешительности; все это время он подбирал слова с большой осторожностью. Он сформулировал свою мысль, потом тем же твердым, сильным почерком продолжил:
Его вдова упорно настаивала на том, что это должно быть сделано, здесь, желая выполнить его последнюю волю (мы пока не обнаружили ни завещания, ни другого официального документа за его подписью, указывавшего бы на это), но я верю, что он хотел именно этого. Я отклонил просьбу вдовы и решил, что его останки должны быть отосланы в Гонконг к вам. – Он снова замешкался, перебирая в уме многочисленные варианты, потом написал: – Я настоятельно рекомендую исполнить эту просьбу. Остаюсь, мадам, вашим покорным слугой.
Некоторое время он раздумывал, потом подошел к буфету, налил себе бренди, выпил и снова сел к столу. Теперь он внимательно прочитал письмо. Дважды.
Он сделал несколько исправлений и изменений и переписал письмо набело, поставив внизу подпись: Посланник Ее Королевского Величества в Япониях. Перечитал еще раз. Теперь он был удовлетворен. Ключевыми изменениями были следующие: после «она храбрая молодая женщина» он вычеркнул «и все уверения в противном могут быть только ложью, распространяемой негодяями» как инспирирующее вопрос: «какие уверения?», добавив вместо этого и я настоятельно препоручаю ее вашей доброте. После слов «похороненным в море» он убрал «как его дед», не зная доподлинно, правда ли то, что он услышал.
– Гораздо лучше, – сказал он вслух. – Получается уже не так колюче. Весьма удачное выражение: «я препоручаю ее вашей доброте», – подумал он, хотя одному Богу известно, что эти две женщины в конце концов сделают друг с другом. Неделю назад я был готов поспорить, что равного поединка не получится, однако сейчас я уже не так в этом уверен.
С благодарным вздохом он открыл свой настольный дневник и добавил имя Тесс Струан к длинному списку лиц, которым отправил письма сегодня с «Гарцующим Облаком». В глаза ему бросилась пометка, сделанная 9 числа, во вторник: «Малкольм Струан обвенчался с Анжеликой Ришо на «Жемчужине» при попустительстве Кеттерера». Это было написано по-русски, как и весь дневник, – привычка всей жизни, которую воспитала в нем его русская мать, – это позволяло ему держать записи в секрете от большинства глаз, а также не терять беглость в языке. Мысль о матери напомнила ему о другом. Его пальцы отыскали в новом, на 1863 год, дневнике страницу с 11 января, и он поставил на ней знак вопроса, сопроводив его записью: 11 января Примерно в это время мы должны уже знать, находится А в положении или нет. Ребенок Малкольма значительно облегчил бы ей жизнь, хмурясь, подумал он.
Он уже решил сделать все, что в его силах, чтобы помочь Анжелике, из-за того достоинства, с которым она держалась вчера, и сегодня на причале, из-за того удовольствия, которое она доставила ему танцами, и смехом, и радостной легкостью, привезя все это с собой в Иокогаму, и еще потому, что она была француженкой со всей утонченной кокетливостью, в которой француженки не знают себе равных.
Он улыбнулся. И в самом деле, Анжелика, вы француженка. А мы британцы, и не дураки – вот почему мы правим всем миром, а французы – нет.
– Филип!
Сэратар и Андре стояли у окна. «Гарцующее Облако» развернул фоковые паруса, марсели, брамсели и бом-брамсели и теперь на всех парусах, с попутным ветром, устремился в просторы океана. Много других людей тоже провожали его глазами, завидуя, ревнуя, страстно желая плыть сейчас на этом красавце, владеть им или быть его капитаном. Многие раздумывали о его грузе, об Эйнджел, которая уезжает завтра, и о том, какой станет жизнь здесь без нее, и о судьбе писем, отправленных с ним.
– Даст ли посол де Жеруар свое согласие, Анри? – спросил Андре.
– Да, он обязан мне многими услугами, деятельность нашей миссии здесь становится с каждым днем все эффективнее, и тот тайный визит Ёси, который вы обещали мне и который я обещал ему, состоится. Не так ли?
– Меня заверили в этом, – ответил Андре, чувствуя, как у него внезапно пересохло в горле. Райко поклялась, что он может рассчитывать на этот визит, что переданные ей тайные военные планы уже осели в головах доверенных посредников в Эдо, которые будут вести переговоры о вознаграждении. – Сначала Ёси должен прибыть назад, Анри, тогда мы сможет назначить дату. Мне обещано, что он поднимется на борт флагмана. У меня сегодня назначена встреча, и первая выплата как раз закрепит все дело.
– Я передумал насчет выдачи денег вперед. Лучше… – Андре открыл рот, чтобы возразить, и Сэратар повысил голос, – лучше подождать. Я решил, что лучше подождать! – Он отошел от окна, сел за стол и знаком предложил Андре сесть напротив, жест не был сердитым, но сама его гладкость пресекала всякие протесты. – Как только я буду точно знать, что он вернулся, вы сможете заплатить этим… этим посредникам.
– Но я обещал им деньги сегодня, вы же согласились.
– Ну так объясните, что я им не доверяю, – произнес Сэратар с пренебрежительной улыбкой. – Пусть они докажут, что им можно верить. Так я говорил, де Жеруар возьмет ее под опеку государства, Андре, и она таким образом станет частью государственной политики, а?
Сегодня вечером Андре ненавидел Сэратара, ненавидел, потому что тот был опасен и коварен и слишком много знал, слишком многое помнил и был абсолютно бесчувственен. Сегодня утром за завтраком Сэратар, прищурившись, пристально посмотрел на него.
– В чем дело, Анри?
– Ничего, у вас на шее появилось пятно, которого не было раньше, и я подумал, не… Как вы себя чувствуете, Андре?
Это заставило его в панике бежать к зеркалу в спальне, леденея от ужаса, что первый признак болезни проявился. С того самого времени, когда он начал встречаться с Хинодэ, он стал болезненно чувствителен к малейшим пятнышкам или самому легкому повышению температуры. В большинство из вечеров она раздевала его при свете, говоря ему, как ей нравится смотреть на него, касаться его, разминать мышцы или ласкать, ее пальцы и руки всегда были чувственными, но он все равно был уверен, что она отыскивала предательские знаки.
– Ни одного, пока ни одного, хвала Создателю, – пробормотал он своему раздражению, весь в поту от облегчения, что легкая краснота на шее оказалась всего лишь укусом насекомого.
– Андре, – продолжал говорить Сэратар, – сегодня за ужином мы должны вместе с ней разработать план. Я рекомендую, чтобы сразу после того, как государство возьмет над нею опеку, она переехала жить в посольство и… – Стук в дверь прервал его. – Да?
Дверь открыл Вервен.
– Послание от Варгаша, мсье. Мадам Струан сожалеет, но она чувствует себя недостаточно хорошо для ужина.
– Если она в достаточно добром здравии, чтобы проводить гроб, – вспылил Сэратар, – она, конечно же, могла бы выкроить и для нас время. Благодарю вас, Вервен. Андре, мы обязательно должны поговорить с ней до ее отъезда.
– Не беспокойтесь, завтра утром я первым делом повидаюсь с ней. Только ходят слухи, что она может задержаться. Полагают, что Хоуг высказался против морского путешествия, по медицинским соображениям; Небесный же Наш Скай открыто настроен против ее переезда в Гонконг.
Уголок верхней губы Сэратара пополз вверх.
– Мне этот человек омерзителен, он неотесан, груб и совершенно отвратительно британец.
Анжелика наблюдала за отходом клипера из апартаментов тайпэна наверху. Редкие прохожие видели ее в окне, потом спешили дальше, сырые и продрогшие, гадая, что с ней теперь станется. Одним из них был Филип Тайрер, вернувшийся на берег после доставки депеш на «Облако». Она выглядела такой одинокой, такой траурной во всем черном; раньше он никогда не видел ее в черном, она носила только весенние цвета. На мгновение он остановился, испытывая искушение заглянуть к ней, спросить, не нужна ли ей какая-нибудь помощь, но решил пройти мимо, до его встречи с Фудзико оставалось еще столько дел, месячная плата Райко за «прошлые услуги в ожидании заключения контракта», а потом еще урок с Накамой, который пришлось отложить из-за переписывания депеш и документов для сэра Уильяма.
Он простонал, вспомнив все фразы и слова, перевод которых хотел получить, и новую ноту Андзё, которую сэр Уильям специально отдал переводить Накаме не столько потому, что не доверял ему, сколько чтобы проверить реакцию японца на краткую, лишенную дипломатических прикрас, англо-саксонскую прямоту выражений. Хуже того, он заметно отстал со своим дневником и не успел написать еженедельное письмо домой. Что бы ни случилось, оно должно было отправиться с пакетботом.
С последней почтой его мать написала ему, что отец болен:
… ничего серьезного, дорогой Филип, обычный кашель и грудная немочь, которую доктор Фельд, как всегда, лечит кровопусканиями и слабительным. Мне жаль это говорить, но, как всегда, мне кажется, что это только еще больше ослабляет его. Твой отец всегда ненавидел ромашковый отвар и пиявок. Брр!
Эти доктора! Болезни и боль словно следуют за ними по пятам. Четыре дня назад твоя кузина Шарлотта собралась стать матерью, она легла в постель здоровее здорового. Мы договорились с повивальной бабкой, но ее муж настоял на том, чтобы роды принял доктор, и вот теперь у нее родильная лихорадка, и она вряд ли выживет. Малыш тоже постоянно плачет. Так печально, такая милая юная леди, ей нет еще и восемнадцати.
Новости из Лондона: новая подземная железная дорога, опять первая в мире, откроется через четыре или пять месяцев! Конные трамваи пользуются жуткой популярностью, и рождественский сезон обещает быть лучшим за все годы, хотя в некоторых фабричных городах рабочие бунтуют. Парламент сейчас обсуждает и примет закон, запрещающий всем тележкам без конной тяги двигаться быстрее двух миль в час, и перед ними должен идти человек с флажком и всех предупреждать!
Корь повсюду, много смертей, тиф в этом году не слишком свирепствует. «Таймс» пишет, что в Уоппинге и в районе доков опять вспыхнула холера, привезенная торговым кораблем из Индии.
Филип, я все же надеюсь, что ты плотно укутываешь грудь и носишь шерстяные носки, шерстяное белье и держишь окна закрытыми от ужасных хворей, коих множество витает в ночном воздухе. Твой отец и я хотели бы, чтобы ты вернулся в здравомыслящую Англию, хотя из твоих писем видно, что ты, кажется, доволен своими успехами в японском языке. Работает ли пенсовая почта (какое это чудо!) из твоих Японий так же хорошо, как от нас к тебе?
Твой отец говорит, что правительство губит нашу страну, наш дух и нашу славную империю. Не помню, писала ли я тебе, что теперь в Англии одиннадцать тысяч миль железных дорог. Едва за пятнадцать лет дилижансы исчезли совсем…
Письмо продолжалось на четырех страницах, включая самые разнообразные эпизоды, которые казались ей интересными, и они были интересными. Как чудесно, думал Филип, я в курсе всего, что делается дома. Но между строк он прочел, что болезнь отца была весьма серьезной. Его тревога усилилась. Он, может быть, умер уже, а я и знать ничего не знаю, думал он, глубоко озабоченный.
Стоя под дождем на променаде, он почувствовал, как в желудке остро кольнуло. Внезапно лоб его покрылся потом, может быть, это были дождевые капли, он не знал точно, но был уверен, что у него жар. Может быть, я действительно подхватил что-то – женскую болезнь или еще что-нибудь! О, боже мой, что если Бэбкотт ошибается и это не просто бремя белого человека – «египетское брюхо», или обычный понос, или какая-нибудь другая такая же немочь. О, боже мой, даже хотя Андре поклялся всем, что свято, и Райко тоже, что Фудзико чище чистого, может быть, это не так!
– Ради Бога, Филип, – сказал ему Бэбкотт сегодня утром, – у вас нет женской болезни, вы просто съели или выпили что-нибудь несвежее. Вот, держите, здесь немного микстуры Коллиса. Это завтра же поставит вас на ноги, а если нет, не волнуйтесь, мы устроим вам приличные похороны! Черт побери, сколько раз я должен повторять вам: пейте только кипяченую воду или чай.
Он промакнул лоб. Кругом быстро темнело, но ветер не ослабевал. Нет сомнения, он чувствовал себя лучше, чем в ту ночь, когда его скрутило. Если бы не Бэбкотт и не эта волшебная микстура, я бы пропустил сегодняшние похороны – нет, не похороны, проводы Малкольма. Черт возьми, как ужасно! Бедный парень! Бедная Анжелика! Что будет теперь, спросил он себя, встревоженный, оторвал от нее взгляд и заспешил к миссии.
Анжелика заметила его. Когда клипер проглотила тьма, она задернула шторы и села к столу. Ее дневник был открыт. Три письма были запечатаны и готовы отправиться с пакетботом: ее тете, с векселем Английского банка на предъявителя на пятьдесят гиней, второе Колетте, с денежным переводом на десять гиней – оба документа подготовил для нее Джейми, использовав часть тех денег, которые сэр Уильям разрешил ей оставить у себя. Она подумывала о том, чтобы воспользоваться одной из расписок Малкольма, которые хранились в его столе, пометив ее задним числом и поставив на ней его печать из сейфа, но решила, что в данный момент это будет неразумно. Деньги для тети посылались просто как помощь, для Колетты – чтобы купить лучшие лекарства на время родов.
Я могу успеть к тому времени, могу и не успеть, подумала она. Надеюсь, что успею.
Последнее письмо нужно было вручить лично. Оно гласило:
Мой дорогой адмирал Кеттерер, я знаю, что лишь благодаря вашей доброте наша свадьба стала возможной. Я благодарю вас от всего сердца и клянусь, что какая бы власть в дальнейшем не выпала на долю сей несчастной женщины, и в компании Струана, и вне ее, я использую ее, дабы навсегда покончить с продажей опиума и столь же подлой продажей оружия туземцам, как поклялся это сделать мой муж. Еще раз, с самой искренней теплотой, Анжелика Струан.
Подписываться «Анжелика Струан» доставляло ей огромное удовольствие. Эти два имени хорошо смотрелись рядом. Ей нравилось просто так, ради практики, писать их на бумаге, стремительный завиток «С» каким-то образом помогал ей думать.
Мой замысел с Эдвардом, господи, откуда взялись все эти дивные идеи? Он великолепен, если Эдвард сделает все так, как я хочу. Это должно убедить Тесс, что я не враг. Но ее сын остается ее сыном, и я бы не простила. Если бы это был мой сын, я думаю, я не простила бы.
Будущее чревато катастрофой, столь многое висит на волоске, может пойти не в ту сторону, у Андре по-прежнему с клыков капает слюна, как у голодного пса, ждущего, когда ему оденут ошейник или усыпят. И все же, если судить трезво, столь многое получается, как нужно: нужный гроб уже в пути, Малкольм готов и ждет завтрашнего дня, я все еще могу поехать в Гонконг с пакетботом, если захочу, я уверена, что Эдвард хочет жениться на мне, а уж он-то из всех людей понимает, что богатая жена лучше бедной, у меня есть незаполненные расписки Малкольма и его печать, о которой никто не знает, и двадцать восемь дней впереди, совсем не таких, как в прошлый раз, Пресвятая Дева, благословен будь Всемилостивейший Господь – я молю о его ребенке.