Хорошо, что не стали ругаться, хорошо, что вообще поверили ей. Она не гордилась собой, хотя могла бы — просто радовалась тому, что не подвела. В первую очередь саму себя.
Хотя и дальше продолжала бы любить себя. Учиться любить. Даже такую, которая ошибается.
Пока остальные ставили палатки, она выудила из рюкзака Декстера четыре пластиковые тарелки и четыре кружки и теперь колдовала над котелком. Минуту назад она подошла ко всем провожатым по очереди и задала вопрос: что бы вы хотели получить на ужин? И каждый по — разному "отнекнулся" — мол, ничего, спасибо. Рен сообщил, что готов довольствоваться сухим пайком, Канн соврал, что не голоден, Баал мрачно взглянул и спросил: "Шоколад? Нет, спасибо".
Шоколад. Райна отошла и покачала головой.
Ну и ладно. Она предложит то, что сможет, а не захотят, так выкинут еду в кусты — она не обидится. В конце концов, она им не друг — она все еще убийца, которую ведут "смывать грехи", заказчица с миллионами долларов на счету. Избалованная стерва.
Пусть так. Пусть видят ее такой, какой хотят.
— Котелок — котелок, ты мог бы сделать три куска жареного мяса? Такого, чтобы сочное, но не сырое внутри. Вкусное.
Подумала и добавила:
— Чтобы нравилось мужчинам.
Выждала какое‑то время, открыла крышку и с облегчением вдохнула вырвавшийся из‑под крышки аромат — еда пахла изумительно. А главное, была горячей — и как работает эта посудина? Вот огроменское спасибо Майклу.
Райна поблагодарила котелок, выложила мясо (настоящее! И она не переставала этому удивляться) на тарелки, отнесла туда, где лежал у костра приготовленный коврик. Бросила в подвершенный над огнем котелок заварку и направилась к палатке.
Пусть едят без нее, чтобы не смущались. А она пока отыщет влажные салфетки, отойдет подальше и проведет вечерние гигиенические процедуры, ведь помыться все равно негде.
(Sia — I'm In Here)
К ее возвращению тарелки оказались пустыми — сытый отряд сидел на коврике, обсуждал какого‑то Бойда и те вещи, которые ему предстояло передать. Ей вновь сказали "спасибо" — на этот раз чуть смущенным и даже чуть благодарным тоном.
Райна кивнула.
Поела сама. В чужую беседу не вслушивалась, ополоснула тарелки, плеснула себе в кружку горького чая и уселась на корточках перед костром. Нашла длинную палочку, принялась ворошить ей угли — длинный поход. Сложный. Но он ей нравился. Жаль, что не продлится долго…
Мысли прервались тогда, когда к ней зачем‑то подошел и опустился рядом на корточки Аарон — его она ощущала всем телом, всеми невидимыми глазу нервными окончаниями. Против воли напряглась, подобралась, постаралась не смотреть на него — не чувствовать.
Так и сидела, пока он первый не обратился с вопросом:
— Как у тебя получилось?
— Что?
Она так и не посмотрела на него — не хотела тревожить печальное сердце. Слишком любила до боли знакомый профиль.
— Отыскать путь наружу?
Ответить: "Я умная"? "Видишь, как я умею?", "Логика"?
Вместо этого ограничилась одним словом:
— Повезло.
Ей не поверили.
— Так не могло повезти. Ты наблюдательная, да?
Райна так и не смогла понять, комплимент это или насмешка, и потому промолчала. Зачем он вообще подошел? Что хочет от нее? Держался бы подальше — неужели не ясно, что внутри все болит?
Нет, ему, наверное, не ясно. Что ж, пусть посидит. Посидит и уйдет, все как обычно. А тоска еще долго будет с ней рядом, где бы ни сидела Райна. Жизнь.
Она допила чай, сожгла половину палочки, отыскала новую, отсидела пятки, а Аарон все не уходил; Райне делалось все тоскливее — ей хотелось настоящего разговора. Не о "погоде" — по душам, о чувствах. Но о чувствах нельзя… Нельзя. Они есть у нее — у него нет.
И вдруг он спросил то, чего она не ожидала:
— А как умерла Дора?
Тишина. Треск поленьев; звездное небо над головой — дождь давно кончился.
— Я не знаю.
Она пожала плечами — ведь действительно не знала, ни как, ни почему.
— А как ты узнала о ее смерти?
Зачем ему это все?
— Ко мне пришел ее юрист. С завещанием.
И снова замолчала — к чему подробности? Оправдаться за содеянное в прошлом ей все равно не удастся, изменить о себе его мнение тоже — так зачем?
— Ты хорошо ее знала, да?
— Да. Немного.
— И она оставила тебе деньги?
— Не веришь?
Против воли всколыхнулось раздражение — Райна тут же его подавила. Незачем. Она такая, какая есть, она знает, что не убивала Дору, вообще не причастна к ее смерти.
— Я просто спросил.
— Да, оставила. И я не знаю "почему".
Любила. Она меня просто любила. В отличие от многих…
Наверное, Канн хотел спросить о чем‑то еще, но Райна не дала — поднялась, выплеснула из кружки остатки чая, сунула ее в свой рюкзак и удалилась в палатку.
Не надо разговоров. Не надо сидеть рядом. Больно.
(Nelly Furtado — Star)
Заснуть она так и не смогла.
Ни тогда, когда стихли чужие разговоры, ни тогда, когда уже перестал трещать костер. Тихонько выбралась из палатки, прошла через лес туда, где прежде видела свободный от деревьев пятачок. Уселась прямо на траву, уставилась на звездное небо.
Этот путь будет для нее долгим. Не жизнь без него, но жизнь с самой собой. Одиночество так просто не уходит, нужно уметь самой уйти от него.
Потихоньку. Со временем.
Любовь — сложная вещь. Приходит сама, не уходит, когда потребуешь. Да, с переключателем было бы проще — кто обжегся, никогда бы уже не ставил его в положение "вкл.".
Канн был слишком близко. Слишком. И от этого было хорошо и тяжело одновременно. Однажды их совместный путь закончится, и дороги вновь разойдутся. И, наверное, она снова будет долго вспоминать его.
Она постарается не грустить. Вот только сможет ли…
Как научиться любить себя? Себя без него. Как доказать, что она нужна самой себе, когда его нет рядом?
Ей придется научиться.
"Я себе друг. Я себя люблю".
В этой тихой ночи волшебная мантра не работала.
Позади вдруг послышались шаги, и ее сердце дрогнуло — он?
Ей хотелось, чтобы это был он — Райна боялась этого и одновременно желала этого всем сердцем. Оказалось, не он — Декстер.
— Чего сидишь одна?
Он просто проверял. Бдел. Сохранял ее в безопасности.
Райна не ответила.
Не Канн. Не Канн. А как было бы хорошо, если бы он подошел и просто посидел рядом. Пусть даже молча.
Да, путь к самой себе будет долгим.
— Сейчас пойду спать.
Она еще какое‑то время смотрела на звезды, затем поднялась и отправилась назад в палатку; ассасин проводил ее фигуру мерцающими в неверном лунном свете глазами.
Глава 15
На следующий день — с утра и до самого обеда — Аарон внимательно наблюдал за Райной. Наблюдал скрытно — присматривался, подмечал детали, анализировал.
И удивлялся.
Нет, не тому, что она поднялась раньше всех, каким‑то непостижимым ему образом выпросила у котелка им всем по вкусному завтраку — по три яйца с жареным беконом — и разложила его по тарелкам. Не тому, что вновь сама заварила чай и помогла убрать посуду — она всегда была заботливой. Но тому, как она себя вела, как держалась.
С того самого момента, когда случился их злосчастный разговор, он был абсолютно уверен в том, что их "заказчица" либо продолжит корчить из себя насмерть обиженную жертву — плестись в конце цепочки, присаживаться на каждый пенек и несчастным взглядом смотреть в сторону, — либо начнет рычать на него при каждом удобном случае.
Райна не рычала.
Она, кажется, даже не обижалась. Счастливой тоже не выглядела, но и не кидалась на него с упреками.
Странно.
Ему почему‑то казалось, что уже в тот же вечер после оскорблений, которые он на нее вылил, она попытается ему что‑то объяснить — оправдаться, что‑то доказать, "обелить" себя. Не пыталась. И Канна это интриговало все сильнее. А заодно все чаще закрадывалась в голову предательская мысль о том, что "убийцы" себя так не ведут. Да и стервы тоже.
И тогда он раздражался на самого себя — ведь все же с ней понятно? Разбалованная большими деньгами дамочка — творит, что хочет, унижает, оскорбляет, творит криминал, сорит купюрами. Зачем он вообще думает о ней? Какого хрена не может избавиться от постоянно протекающего на фоне более важных мыслей анализа? Ему бы о Миле думать! Тосковать, черт возьми, ждать, когда же сам вернется домой, желать прижаться к теплому и податливому телу.
Мила в голову не шла. Зато из нее не вылезала Райна и все ее запомнившиеся образы: вот она сидит у костра одна — в руке палочка, в глазах печаль, — вот робко улыбается от того, что вывела всех из пещеры (и ведь вывела ведь, чертовка, сумела!), вот она аккуратно моет ботинки от грязи в ручье с упавшими на лицо волосами. Вот несмело протягивает руку ассасину, чтобы тот помог перебраться через скользкий камень, а после благодарит, вот светится от того, что видит Майкла…
А сегодня она вообще рассмеялась — да — да. Совершенно неожиданно для всех — звонко и радостно. Оказывается, пока они шли мимо странного места, где под ногами то и дело попадались странные золотистые светящиеся листья, ей прямо на нос уселась фиолетовая бабочка (и откуда только взялась?). И Райна расхохоталась!
Канн не смог припомнить, видел ли он ее до сих пор хохочущей. Напряг память — нет, однозначно нет. Грустной, задумчивой, с надеждой в глазах и без оной, печальной, похожей на философа, увлеченной готовкой, робкой, любопытной. Но не смеющейся. И почему‑то ошалел от этой картины.
Райна смеялась.
И делалась при этом похожей на веселую озорную девчонку с красивыми темными глазами — завораживающее зрелище.
Ну, разве убийца может быть такой? Такой… искренней.
"Может. Убийцы могут быть всякими — они психи, и потому непредсказуемы", — убеждал он сам себя и нисколько не убеждался.
Почему она не злилась на него? Почему даже не рыкнула — ведь обиделась? Ну, осыпала бы парочкой ругательств — он бы понял.
А так Канн ничего не понял и потому намертво привязался к вопросу — а какая она — Райна? Где‑то глубоко — глубоко внутри. Какая она — настоящая?
В полдень остановились у чудесного и живописного озера с хрустальной зеленоватой водой. Прежде чем ушмыгнуть за окружившую заводь растительность — "мне бы ополоснуться", — Райна снова всех накормила. Вновь поинтересовалась, что именно каждый желает видеть на тарелке, впервые получила прямой ответ от Баала — "мяса!", — улыбнулась и отправилась колдовать над странной посудиной. Следом за Баалом ожил и ассасин — попросил картошки с подливой. Канн чего‑либо просить постеснялся и потому (совершенно непредсказуемо) получил на тарелке горку лапши с сыром и свиной нарезкой. Чертовски, как оказалось, вкусную. Поблагодарить "повариху" он, впрочем, постеснялся тоже — все выжидал удобного момента, а потом попросту не успел — Райна убежала "купаться".
И они сидели все вместе, неторопливо пили чай, расслабляли ноги — шутка ли то с горы, то в гору, да еще и с тяжелыми рюкзаками, — смотрели на плавные линии холмов у горизонта, щурились от яркого солнца и балдели от ощущения сытых животов. Сухие пайки оказались благополучно забыты. И хвала за это Создателю.
Канн почему‑то глядел туда, где за кустами колыхалась кругами по поверхности вода.
Холодная, наверное.
За его взглядом внимательно следил ассасин.
— Хорошая она, — вдруг неожиданно изрек он, и у Аарона от удивления вытянулось лицо. Декстер редко хорошо отзывался о людях — чаще всего он вообще о них не отзывался. Пускал пулю в лоб и уходил. А тут такие слова.
— Хороший человек, — пояснил Рен.
Канн отвернулся.
— Да, раньше была хорошей. Давно.
— Такой же и осталась.
Странный полдень, странный разговор. Может, Райна и осталась хорошей, вот только зачем идет к озеру "Дхар"? Ведь не просто же так?
— А ты спроси ее, — Декстер читал его мысли. Всегда умел улавливать то, о чем думает собеседник.
— Я бы спросил, да только она не ответит.
— Ну, если ты ее при этом оскорблять не будешь.
— Да иди ты, — незло рыкнул стратег. — Я хоть как теперь спроси, все равно не расскажет.
— Не верю, что она кого‑то убила намеренно. Скорее, случайно.
Он только что озвучил то же самое, о чем Аарон думал последние два дня; Баал слушал их молча — наслаждался овевающим лицо ветерком, прикрыв глаза. Полчаса назад он сожрал столько мяса, что Канн на его месте уже лопнул бы.
— Хочешь, чтобы заговорила? Извинись.
— За что, за правду?
— А ты упертый.
— А ты нет? Тем более, я уже извинялся.
— Попробуй еще раз. Не все является тем, чем кажется на первый взгляд, — глубокомысленно изрек Рен и тоже откинулся на спину и прикрыл глаза; его сосед какое‑то время смотрел на расслабленное лицо друга, затем раздраженно фыркнул.
И все же задумался.
Действительно, спросить бы ее — пусть не сразу о совершенном убийстве, пусть не с места в карьер, — но хоть о чем‑нибудь. Завести разговор, узнать чуть глубже, что она за человек, а там уже и задать главный вопрос — почему идет к озеру? Что такого произошло, что Комиссия разрешила ей совершить столь длинный и опасный поход, для чего?
После того, как тронулись в путь, местность выдалась ровная, хорошая — под ногами трава, ни тебе склонов, ни тебе уклонов — шагай — не хочу.
Поначалу Аарон просто снизил темп и позволил обогнать себя Баалу. Тот бросил удивленный взгляд, без слов понял намек и прошагал мимо тормознувшего коллеги. Затем Канн "отстал" еще, долго ждал, пока приблизится Райна. Но та не приближалась — снижал скорость он, снижала и она — явственно не желала вступать в диалог.
Оно и понятно.
Ему пришлось дожидаться ее стоя — со спины девчонку подгонял ассасин, и совсем остановиться она попросту не могла.
— Я хочу поговорить.
— О чем?
— Просто. Поговорить.
Теперь они шагали рядом. Райна на него не смотрела — глядела то себе под ноги, то вдаль. Ему иногда казалось, что она вообще забывала о том, что, помимо нее, рядом есть другие люди — он сам, Рен, Баал. Она будто ускользала куда‑то одновременно внутрь себя и наружу — любовалась деревьями, пейзажами, небом. О чем‑то думала и все время молчала; ему хотелось вывести ее "на поверхность".
— Райна?
Она удивленно посмотрела на него. Наверное, не ожидала, что скажет не "Марго".
— Я хочу спросить.
— Спрашивай.
Ответила буднично, просто, и он снова подивился тому, что она не рычит.
Удивительная какая‑то.
— А как ты стала богатой? Может, не мое дело — не отвечай, если не желаешь. Но просто интересно.
Теперь она бросила на него другой взгляд, чуть более хмурый, говорящий, "так я и думала, что однажды ты спросишь", но ответить, все же, ответила.
— Это все Рид.
И Канн удивленно притих. Ждал продолжения — мол, Рид — это мой парень, мужчина или кто еще, но не дождался. Спросил сам:
— А кто такой Рид?
И забоялся фразы "Мой мужчина". Сам не понял, почему забоялся — лишь уловил противное чувство — как будто холодная змея по животу.
— Это мой финансовый консультант.
И на сердце тут же отлегло — финансовый консультант, надо же. Райна и финансовый консультант! А, впрочем, чему он удивляется? Она далеко не глупа и очень внимательна — не далее, как вчера в пещере это доказала. Значит, выросла с тех пор, значит, сумела подняться! И почему‑то против воли почувствовал за себя гордость. Ведь когда‑то помог…
— А где ты его нашла?
— Знакомый посоветовал.
Он опасался затянувшегося молчания, но Райна продолжила:
— Нашла в его компании советников по инвестициям. Я тогда выиграла сумму в лотерею — не большую и не маленькую, — не знала, как потратить. А когда услышала про консультанта, решила попробовать. С тех пор он и занимается ведением моих дел: покупает какие‑то акции, во что‑то вкладывается — только приносит мне документы на подпись.
— Которые ты не читаешь, — не хотел язвить, но все равно съязвил.
— Которые я не читаю.
Прозвучало это как — "какая я есть, такая и есть". Аарон, чтобы Райна не успела вновь нырнуть в себя, быстро поинтересовался:
— И как это?
— Как "что"?
— Быть богатой?
Они шагали рядом так просто и буднично, что у него кружилась голова, — она его не винила. Не злилась, разговаривала, не чуралась с обиженными глазами; плыли по бокам пятачки не растаявшего снега — то совсем исчезали, будто лето, то появлялись вновь, напаивая воздух сыростью и ароматом весны. Чудная местность.
— Никак.
— В смысле, никак? Ведь с деньгами что‑то меняется?
— Ничего не меняется.
— Совсем?
— Ну, — она замялась. После посмотрела на него чуть грустно и вопросительно, — а что должно меняться? Деньги не меняют человека, они лишь усиливают то, что в нем есть. Жадный становится еще более жадным, щедрый сделается щедрее. Кто хочет власти, будет опьянен, а кто был добрым, добрым и останется.
Его приятно удивила такая философия. Не ожидал.
Райна продолжала:
— С деньгами можно купить хорошую квартиру и поставить в нее диван, но нельзя купить того, кто на этом диване будет спать. Можно купить яхту, но не того, кто совершит на ней с тобой путешествие. Можно забронировать самый лучший столик в дорогом ресторане, но все равно ужинать одному. Потому ничего и не меняется.
Впервые в жизни Канн почувствовал, как без причины колотится сердце. Почему? Потому что в ее голосе звучит грусть? Или потому, что теперь он точно не верил в то, что она убийца? Убийцы так не рассуждают. Даже очень хитрые и изворотливые.
— То есть для тебя ничего не поменялось?
— Нет. Просто появилась возможность делать то, что я хочу. Только… я все равно не делаю.
— А почему не делаешь?