Еще одна причина богословского упадка – влияние Шоа. Многие авторы заново поставили старый вопрос, сложнейшую проблему классической теологии: как совместить благость и всемогущество Творца с наличием в мире столь ужасного зла?[76] Между тем масштабы зла мешают даже думать о нем. Как заметил Артур Коген, «лагеря смерти – это реальность, которая по самой своей природе стирает мысль и человеческую программу мышления».[77]
Неверно думать, что люди, пережившие Холокост, разуверились в Боге. Напротив, как показывают исследования, многие евреи как были верующими, так и остались. Более того, у некоторых вера даже укрепилась. Не столь уж мало и таких, кто уверовал в Бога именно в концлагере.[78] И все-таки, ни выжившие, ни теологи не смогли решить загадку: «Как всеблагой и всемогущий Бог допустил Холокост?» Этот вопрос не дает покоя еврейским мыслителям. Правда, отмечают, что ничего уникального в нацистском Холокосте нет: абсолютно любой случай страдания ставит все те же вопросы. Данной проблеме посвящена библейская Книга Иова. И все же, то ли вследствие своих масштабов, то ли по какой-то иной причине, Холокост положил конец очень яркому периоду еврейской богословской мысли, начавшемуся в Германии на заре XIX века. Впрочем, некоторые теологи действительно обратились к проблематике Холокоста, но число их невелико, а выкладки осторожны, неуверенны, лишены дерзновения, да и вообще не выходят на уровень еврейской богословской классики прошлого.
Источники еврейской теологии
На каких текстуальных материалах основываются теологи наших дней? Какие произведения им, так или иначе, приходится осмысливать? Какой вес имеют эти тексты? Что они говорят о природе и деяниях Бога? Для обстоятельного ответа на эти вопросы нужно писать отдельную книгу, однако хотя бы вкратце их нельзя не коснуться.
Библия
По целому ряду причин первое место среди таких источников занимает Библия. Пусть даже многие евреи больше не считают ее в буквальном смысле вдохновленной или продиктованной Богом, но большинство евреев испытывают к ней уважение, с каким ни один другой письменный текст не сравнится. Ссылки на Библию обеспечивают общую почву евреям, которые могут расходиться почти во всех остальных вопросах.
Однако Библия не содержит цельного и непротиворечивого учения о Боге. Некоторые обобщения можно сделать, но создается впечатление, что они обязаны случайности, а не какой-то согласованной программе.
В Библии почти нет философского дискурса в греческом смысле слова. Библейский Бог выше человека, но он глубоко личностен. Он один из актеров драмы, в которую вовлечены судьбы людей, народов, да и всего мироздания.
Многочисленные антропоморфизмы в Библии смущали мыслителей, воспитанных в греческой традиции мысли. Скажем, Бог именуется судьей и царем, пастухом и воином. (Заметим, что для сравнения берутся только мужские роли.) Он испытывает эмоции, которые иначе, чем глубоко человеческими, не назовешь: ревнует и сердится, иногда сожалеет о сделанном. Более того, Бог словно бы имеет человеческое тело: восседает на небесах, а подножием ног Его служит земля; воздевает и простирает руку; Его правая рука очень сильна; уста Его говорят, и Он даже восклицает громко; у Него «длинные ноздри» (имеется в виду, что Он терпелив и не выходит быстро из себя). Без сомнения, многое в описаниях можно объяснить как поэтическую метафору, но этих образов столь много, что они неизбежно окрашивают восприятие Бога.
В то же самое время Библия настаивает, что Бог невидим. Правда, иногда люди видят Бога (напр., Исх 24:9; Ис 6:1), но такие случаи редки, а в целом создается впечатление, что для обычных людей это невозможно. Даже Моисею не было дано увидеть Бога, ибо «человек не может увидеть Меня и остаться в живых» (Исх 33:20). Израильтянам напоминают:
Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо гада, ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли; и дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, так как Господь, Бог твой, уделил их всем народам под всем небом. (Втор 4:15-19; с аллюзией на Исх 20:3-5; ср. Втор 5:7-9)
Почитание таких изображений допустимо для других народов, но не для народа Божьего.
Выпадам против поклонения Богу в зримой форме сопутствует критика в адрес многобожия. Если и есть какой-либо богословский принцип, который утверждается в Библии последовательно и неоднократно, это единство Бога. Слова «Господь един» («Адонай эхад») звучат в первой же строке молитвы «Шема» (Втор 6:4). Их повторяет пророк Захария, провидя день, когда «Господь будет Царем над всею землею... будет Господь един и имя Его едино» (Зах 14:9). Это единство понимается не только в количественном смысле (т.е. богов не двое, не трое): речь идет об уникальности Бога. Это единственный истинный Бог, принципиально отличный от всех других богов, которым поклоняются люди.
Еще один распространенный атрибут Бога – вечность. Бог всегда существовал и всегда будет существовать; Бог есть Первый и Последний (Ис 44:6; ср. Пс 90:2; 146:10). Бог как бы пребывает вне пространства и времени, вне нашего мира, – хотя и в то же время повсюду в нем.
Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?
Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты.
Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, —
и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя. (Пс 139:7-10)
Согласно Библии Бог всеведущ и всемогущ: все подвластно Ему (Быт 18:14; ср. Иер 32:27). Поэтические образы Библии рисуют Сущность, которая пребывает столь высоко, что ей видно все, происходящее на земле, сколь угодно сокрытое и даже еще не случившееся, и которая столь могущественна, что ничто не может воспрепятствовать осуществлению ее воли. К счастью, Бог не только следит за честностью, справедливостью и правосудием, но и полон блага, любви и милости. Правда, иногда люди в своем эгоизме и непослушании переполняют чашу Его терпения, и тогда Он сурово карает их. Но случается это нечасто, а когда случается, имеет серьезные основания. Гораздо чаще Бог изливает на людей свою любовь и прощение.
Библия рассказывает, что Бог всегда участвовал в истории человечества. Он создал мир из хаоса и человека «по своему образу и подобию». Впоследствии Он избрал Авраама, Исаака и Иакова и их потомков, народ Израилев, и заключил с ними Завет (Договор). Когда они оказались в египетском рабстве, Он избавил их, кормил их в пустыне, а на горе Синай вручил им Тору. Затем Он ввел их в Землю Обетованную, помог отвоевать ее у местных жителей, и в конце концов поселился в Храме, выстроенном царем Соломоном в столичном Иерусалиме. После Соломона это царство разделилось на две части. Затем в наказание за плохое поведение Северное царство было разрушено ассирийцами, а Южное подверглось нашествию вавилонского царя Навуходоносора. Вавилоняне разрушили Храм, а население угнали в плен. Через семьдесят лет плена победоносный персидский царь Кир разрешил евреям вернуться на родину и восстановить Храм. В будущем Бог завершит цикл истории своим окончательным вмешательством в нее. Тогда установится теократия, при которой Израиль будет править всем миром из Иерусалима, и все народы признают это владычество.
После возникновения библейской критики в XIX веке Библия уже не считается ни достаточным и надежным источником по древней истории, ни непогрешимым рассказом о природе и деяниях Бога. Правда, ученые подтвердили некоторые исторические детали, но зато столько всего опровергли, что библейский авторитет существенно подорван для всех, кроме тех, кто любой ценой хочет доверять Библии, а науку винить в ошибке.
Не надо думать, что евреи отказались от Библии как от пережитка старины, который отслужил свое. Она поныне пленяет и влечет многих, а современная библеистика способствует более глубокому ее пониманию. В государстве Израиль даже безбожные евреи читают ее и не прочь процитировать в подтверждение тех или иных своих взглядов. И все же следует признать, что Библия лишилась былой силы, причем дело не только в отказе от доктрины о божественном откровении. При всей яркости и поэтичности ее языка – благодаря возрождению иврита, эти тексты стали доступны в оригинале широкому кругу людей, – Библия говорит об очень далеких временах. В образе жизни, который она заповедует, есть нечто благородное, а в чем-то даже прогрессивное, но во многих отношениях она коробит читателей своей архаичностью, если не сказать, примитивностью. Даже ортодоксальным евреям случается вздыхать при виде детальных уставов о животных жертвоприношениях, и не надо быть сторонником феминизма, чтобы отдавать себе отчет в невозможности строить еврейское общество на библейских представлениях о роли мужчин и женщин. Многие библейские учения слишком туманны или непоследовательны, чтобы их можно было воплотить в реальной жизни. Целый ряд из них вообще не коррелирует с современными реалиями.
Мидраш и Агада
Многочисленные наблюдения о Боге, хотя и не систематизированные, мы находим в классических текстах раввинистического иудаизма, Талмуде и мидрашах. Некоторые из них представляют собой вариации на библейские мотивы. Другие адаптируют библейские учения, развивают их, а то и косвенным образом противоречат им. Однако практически всегда раввины сопровождают свои ремарки цитатами из Библии. Это очень характерно для мидрашей: перечитывать Библию, как если бы она была современным текстом.
Приведем несколько примеров.
Псалом 65 начинается с не вполне ясного утверждения: «Тебе, Боже, тишина есть хвала на Сионе, и Тебе воздастся обет». Довольно часто подобные туманные места привлекали внимание мидрашистов. Одно из раввинистических объяснений связывает данный стих с апофатической теологией: никакой человеческий язык не в силах описать природу Бога. «Это как бесценный драгоценный камень: во что бы вы его ни оценили, все равно будет мало»[79].
«Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим» (Числ 6:25). Рабби Натан говорит: это свет Шехины, как сказано (Ис 60:1): «Восстань, светись, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою»[80].
«Я, даже Я, есть Он, – и нет бога, кроме Меня; Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю» (Втор 32:39). Этот стих приводится как ответ [трем категориям евреев]: тем, кто говорит, что нет власти на небе; тем, кто говорит, что на небе – две власти; и тем, кто говорит, что нет власти, которая может оживлять и умерщвлять, делать зло или добро.[81]
В отсутствие систематического богословия о богословии раввинов дают представление темы, к которым они возвращаются снова и снова. Одна из этих тем – единство Божие. По-видимому, раввины утверждали ее перед лицом альтернативных воззрений: не только языческого многобожия, но и христианской веры в Троицу, персидского дуализма (при котором мир видится как поле битвы между добром и злом) и еще одной дуалистической концепции, при которой Богу помогает в сотворении и управлении миром своего рода меньший бог. Поэтому раввины непреклонно настаивают: Бог един и уникален, и никаких помощников у него нет.
Опираясь на библейские основы, раввины сочетали представление о божественной трансцендентности с идеей присутствия Бога в мире. Это присутствие они называли словом «Шехина» (существительное женского рода!). Концепция Шехины было попыткой сохранить понятие о любящем и личностном Боге перед лицом философских умозаключений, делавших упор на совершенство и отдаленность Бога. Раввины даже говорили, что Шехина делит с людьми их страдания, уходит в плен вместе с народом Израилевым. Интересно, что это ничуть не мешало им одновременно верить в единство Божие! Как это бывало и в Библии, одна концепция накладывалась на другую, причем никто не анализировал возникшие противоречия и не пытался их решить. Аналогичным образом обстоит дело с образами Бога как безжалостного судьи и как любящего отца. На первый взгляд, перед нами вещи взаимоисключающие, но раввины думали иначе:
Был у царя кубок тончайшего стекла.
– Чем, – думал царь, – кубок этот наполнять? Горячей влаги стекло не выдержит, от холодной потускнеет.
И царь брал кубок только для теплых напитков.
Сотворил Бог вселенную и подумал, как руководить Своим творением: одним строгим правосудием – миру грозит разрушение; одним милосердием – земля в грехах потонет. «Соединю, – решил Господь, – правосудие с милосердием. И то, устоит ли?[82]
Многие евреи, не изучавшие раввинистические тексты, знакомы с их богословием по молитвенникам. Неистощимый материал для проповедей содержит и раввинистическая агада (она во многом и возникла в условиях проповеди, как ясно из многих притч и назиданий). Если читатель ищет логические построения и ответы на философские вопросы о Боге, его не удовлетворит раввинистическая аргументация. Однако в своей непосредственности и интуитивности выкладок, способности извлечь многочисленные и часто удивительные ответы из внимательного вчитывания в тексты, она часто кажется на удивление современной.
Философы
Первым еврейским философом был Филон Александрийский (первая половина I века н.э.). Он написал много книг, и многие из них дошли до наших дней. Правда, на еврейскую традицию они почти не повлияли, а сохранили их для человечества лишь христианские писцы. К философским трудам Филона подтолкнула встреча иудаизма, основанного на Библии, с греческой мыслью (главным образом платонического толка). В своих книгах Филон пытался примирить эти воззрения, понимая Библию как своего рода учебник по платонизму.
После Филона еврейская философия долго молчала, пока не возродилась в контексте мусульманского калама (схоластической теологии) IX века. Самой выдающейся фигурой этого времени был Саадья (882-942), глава («гао́н») еврейской академии в Суре (Ирак). Калам ставил перед собой преимущественно апологетические задачи: обосновывать религиозные верования рациональными доводами. Тогдашние еврейские мыслители, как раббанитские, так и караимские, сочувствовали этим задачам, за вычетом того, что источником богооткровенной истины считали Еврейскую Библию, а не Коран. Еврейский калам просуществовал недолго: на смену ему пришла полновесная философская традиция, основывавшаяся на греческих авторах (посредством арабских переводов).
В средневековой еврейской философии господствовало аристотелианство, но давал о себе знать и неоплатонизм. Ярчайшим неоплатоником был Соломон Ибн Габироль (ок. 1020 – ок. 1057). Мы уже упоминали о поэме «Царский венец» («Кетер мальхут»), а его важнейший философский труд называется «Источник жизни». Самый известный из еврейских аристотелианцев – Маймонид. Свои богословские воззрения он развивал не только в трактате «Путеводитель колеблющихся», но и в ряде других произведений, в том числе «Мишне Тора» (комментарий на Мишну и свод законов). Первая глава последней из вышеупомянутых книг начинается с утверждения о существовании Бога. Это утверждение сочетает библейские и аристотелианские элементы:
Основа основ и столп мудрости – знать, что есть Первичная Сущность, которая является причиной существования всего сущего. И все, что есть на небесах и на земле, и все, что между ними, существует благодаря Истинной Сущности. И если представить, что Его нет – ничто не могло бы существовать. И если представить, что ничего, кроме Него, не существует, – Он один будет существовать и не исчезнет, как все остальное. Ибо в Нем нуждается все сущее, а Он, Благословенный, не нуждается ни в чем. Поэтому Его истинность отлична от истинности всего. («Мишне Тора», 1:1-3)[83].
По мнению Маймонида, об атрибутах Бога мы почти ничего сказать не можем: совершенная инаковость Его природы недоступна нашему разуму. Поддаются описанию лишь деяния Бога, причем по аналогии с человеческим поведением. Когда мы говорим, что Бог соделал благо, то имеем в виду, что сочли бы такой поступок благим, если бы он исходил от человека. Даже тезис о единстве Бога не относится к положительным утверждениям: он лишь исключает альтернативы. Таков путь отрицательного (апофатического) богословия.
Впрочем, апофатика не всем была близка. Например, ее критик Хасдай Крескас (ум. 1412 г.) настаивал, что божественные атрибуты следует понимать в положительном смысле.
Если средневековые еврейские философы находились под влиянием арабской мысли, авторы Просвещения работали в немецкой культурной среде и в условиях эмансипации. Такой еврей, как Маймонид, был уверен в своем положении в обществе: он имел меньше привилегий, чем мусульманин, но зато обладал стабильным и четко очерченным статусом. Это позволяло ему уверенно вступать в диалог с мусульманскими мыслителями, которые имели во многом общий с ним интеллектуальный багаж и не пытались обратить его в ислам. Напротив, в средневековом христианском мире развитие еврейской философии застопорилось потому, что евреи не могли полноценно участвовать в интеллектуальной жизни. Даже в конце XIX века блестящие еврейские мыслители Эдмунд Гуссерль и Анри Бергсон, которые могли бы внести крупный вклад в еврейскую религиозную мысль, уступили давлению и обратились в христианство. Другие предпочитали заниматься не религиозной философией, а «нейтральными» течениями просвещенческой мысли, где еврейская идентичность не мешала. Те же еврейские авторы, которые сохранили верность иудаизму, снова и снова обращались к апологетике, отстаивая еврейские ценности перед лицом ценностей христианских и немецких.
Показательна противоречивая фигура Моисея Мендельсона (1729-1786), современника Канта и друга Лессинга. Сторонник политической эмансипации евреев, он обнаружил, что его карьере мешает отказ креститься и что иудаизм приходится постоянно защищать от нападок со стороны христиан. Между тем, горячо сочувствуя идеалам Просвещения, Мендельсон сохранял верность иудаизму (на свой лад). Он написал книгу под названием «Иерусалим» (1783 г.), в которой противопоставлял иудаизм и христианство: христианство – это религия веры, а иудаизм – религия дела, закона, составляющего его уникальное божественное наследие, причем какие-либо догматы, недоступные для демонстрации с помощью разума, иудаизму чужды.