Как же она ошибалась!
Сейчас, спрятавшись за дверью туалета в малоприятной компании с разорванными на части телами смутно знакомых солдат, Ольга понимала это как никогда. Она чувствовала запах смерти в прямом и переносном смысле, и в больной ее голове боролись друг с другом лишь две эмоции: тупая, не имеющая границ ненависть к людям, привезшим ее в это кошмарное место и так долго издевавшимися над ней и над другими несчастными, и безумная горечь от осознания того, что она уже никогда больше не увидит милое лицо своей Машки. Маленького хрупкого создания, того единственного на всем белом свете существа, которое она любила всем сердцем, чей миниатюрный носик ей так хотелось чмокнуть хотя бы разок, на прощанье.
В прошлой жизни ей обязались солидно «скостить» срок и помочь увидеться с дочкой, но все это было ложью, пустыми, ничего не значащими обещаниями, данными, чтобы она поставила свою подпись на бумагах, подсунутых хмурым молчуном. А старик что-то все бормотал о различиях в хромосомах и о том, как ему необходимы «женские экземпляры»…
С обманщиком-дедом Ольга уже рассчиталась. Пусть он теперь на себе прочувствует то, что испытала она сама, когда начались эти жуткие боли, страшный зуд, заставлявший ее раздирать до крови собственную кожу на самых нежных местах. Пусть ужаснется, как ужаснулась она, увидев, во что превращается ее тело. Пусть сам сходит с ума от обилия чужих мыслей и желаний, поселившихся в голове!
С любителями «острых зрелищ» она также разобралась. Точнее, ее опередили те, кого она мысленно звала своими «собратьями» и «друзьями по несчастью». В огромной лужи крови, растекшейся по полу, плавало то немногое, что осталось от них, но Ольга ровным счетом ничего не испытывала по этому поводу. Солдаты были мелочью, не более чем тупым орудием, а порой и рабочим материалом для Померанцева и капитана. Она знала двоих своих собратьев из числа этих недалеких вояк. Сейчас их трудно было узнать, их лица покрылись зеленоватой коркой, а глаза стали желтыми и лишились зрачков. Ольга читала их мысли и чувства, и прекрасно понимала, что мальчишки, по неосторожности превратившиеся в тех, кого им должно было охранять, уже совсем ничего не помнят о своей человеческой жизни и мечтают лишь о мести… и о свободе.
Когда-то она тоже мечтала о свободе. Но теперь та красавица-блондинка, которую ее умница-дочь звала «мамой Олей», не верила в это слово. Свободы нет на самом деле. То, что тебе кажется ее олицетворением — лишь очередная клетка, прозрачные стены которой ты не видишь, хотя они и ограничивают тебя и никуда не выпускают. За каждым твоим движением внимательно следят невидимые камеры, а время от времени посещающий тебя улыбчивый дядька по имени Бог приходит к тебе лишь для того, чтобы проконтролировать ход своего очередного эксперимента.
Она слышала крики и выстрелы и чувствовала, как погибают ее собратья. Ольга готова была с этим смириться. Разве у кого-нибудь из них был шанс на спасение? Их новоприобретенные инстинкты управляли ими, гнали их в атаку, говорили, что надо убивать, рвать и грызть тех, кто попадался на пути к эфемерной свободе. Разве не точно также поступают все люди, даже и вполне нормальные, в их нормальной, обыденной жизни? Разве не давят они друг друга, чтобы подняться по служебной лестнице, разве не грызут каждодневно себя и своих близких в домашних ссорах? Разве не была она сама когда-то такой же?
Ольга слишком устала от всего этого. Теперь ей не нужно никакой иллюзии свободы, ведь все равно этот спокойный и рассчитанный от и до, упорядоченный мир никогда больше не примет ее. Разве что Маша, милое родное существо, разве только она могла бы встретить мамку с улыбкой, как бы не изменилась та из-за своей болезни… По крайней мере, Ольге хотелось верить, что могла бы.
Еще ей было немного жаль «сестру», прятавшуюся в комнате неподалеку. Она «слышала» страдания и страхи девчонки, и в памяти поневоле всплывали собственные мучения и боязнь неизвестности, когда ее везли сюда, в это проклятое место. И ей хотелось чем-то помочь бедняжке.
Периферией своего слабеющего сознания Ольга видела, как усатый капитан — редкий гость в этом здании — поднимается наверх, на второй этаж. Она попыталась мысленно крикнуть девушке (кажется, ее звали… Дина? или Диана? Слишком далеко, чтобы сказать точно, но что-то похожее) в соседней комнате, чтобы та бежала сейчас, пока еще есть время. Но та оставалась на месте, только страх ее стал еще сильнее, а сердце учащенно забилось, почти также часто, как и Ольгино.
«Милая моя, усач тебя скоро найдет и пристрелит, если ты не побежишь прямо сейчас. Неужели ты не чувствуешь его ненависть, его ярость? Он уже знает, что во всем виновата ты, и даже я не смогу помешать ему, когда капитан решит спуститься за тобой… просто у него еще есть какие-то дела».
Заинтересовавшись посетившей ее догадкой, Ольга напрягла свое второе зрение, открывшееся в тот самый день, когда ее глаза начали желтеть, а зрачки исчезать, тонуть в этой желтизне. Там, наверху, их было двое — усатый капитан и зараженный ее укусом старик… Они ругались из-за какого-то предмета, некой вещи, которая была важна для них и для любого больного. Но ей трудно было понять, что это за вещь, и почему она так важна.
Что-то произошло. Выстрелы, боль… Смутное и неприятное ощущение торжества, которое испытывал капитан. И одновременно — рывок «сестры» к выходу. Все слишком быстро, слишком непредсказуемо…
Сейчас что-то произойдет, поняла Ольга. И сжала кулаки, до крови пропарывая опасно заострившимися ногтями пока еще остающиеся мягкими подушечки ладоней.
23
Военнослужащий Петров в суматохе успел отползти к зданию Лепрозория и, как мог, спрятался там, из-за угла со страхом наблюдая за происходящими событиями одним глазом. Второй почти ничего не мог видеть, расплывшаяся в пол-лица опухоль превратила его в узкую щелочку. Вся голова нещадно ныла от полученных побоев, сломанный нос совершенно не мог дышать, отчаянно болели перебитые пальцы на левой руке, которую он бессознательно прижимал к животу.
Но любая боль была ничем по сравнению с ужасом, творившимся вокруг.
Сначала солдаты, крича благим матом, расстреливали зараженных. Потом появилось еще несколько этих страшных созданий в белых балахонах на уродливых, но физически мощных телах. Они тоже кричали, только их голоса напоминали рев диких животных, да и поведение тоже. Как обезьяны, они прыгали вокруг автоматчиков, и даже если кого-то из нападавших задевали пули, они продолжали бросаться вперед, норовя укусить или разорвать, или выхватить оружие из рук отстреливающихся. Их упорство и ярость заставили Петрова обмочиться в очередной раз, но гораздо сильнее, чем в комнате капитана. И на этот раз он даже сам не заметил, как под ним растеклась теплая лужа.
Тварям удалось уничтожить еще двух солдат. Один рухнул под тяжелым телом монстра, и выстрелы его товарищей, направленные в спину нападавшего, убили обоих. Второй, защищаясь, совершил ошибку, непростительно далеко отойдя от основной группы обороняющихся. Из-за спины у него выскочило нечто, напоминающее прямоходящую ящерицу и вцепилось ему прямо в шею.
Однако автоматчиков все равно оставалось больше, и несколько минут спустя они уже методично расстреливали магазин за магазином в агонизирующие тела.
Потом во двор въехал изрядно побитый джип. Когда машина резко затормозила в темноте, одновременно разворачиваясь правым боком к зданию Лепрозория, слепящий белый свет из разбитой фары едва не выхватил опухшую физиономию Петрова, высунувшуюся из-за угла. Солдат как мог проворно спрятался, вжался в стену, моля бога, чтобы его не заметили. Он чувствовал, что почти уже окончательно сошел с ума, что еще чуть-чуть — и он сам с криком кинется под огонь сослуживцев, лишь бы не участвовать никак во всем этом адском побоище.
— Где комендант, мать вашу?! Что тут творится?!! — раздался по ту сторону стены незнакомый голос — должно быть, того человека, что приехал на джипе. Ответом ему была длинная автоматная очередь.
«Ну вот, — обреченно подумал Петров. — Уже по нормальным людям стрелять стали. Скоро и до меня дойдут…»
Секунду назад готовый умереть, он вдруг страшно захотел жить, пусть даже совесть и будет нещадно терзать за то, что случилось в Лепрозории, пусть и придется мучиться этим всю оставшуюся жизнь. Но зато она у него будет — эта жизнь, в отличие от того парня на джипе, с которым уже все…
Несколько раз грохнуло охотничье ружье, и Петров понял, что ошибся насчет незнакомца.
Весь дрожа от страха и напряжения, он осторожно высунулся из-за своего укрытия посмотреть, что происходит.
Двое бойцов из четверых оставшихся валялись на земле перед входом в здание. Водитель «джипа», прячась за бортом машины, отстреливался из дробовика. У него не могло быть шансов против автоматчиков, но он до сих пор оставался в живых, а вот один из солдат стрелял совсем уже беспорядочно, медленно сползая по стене…
Несколько раз грохнуло охотничье ружье, и Петров понял, что ошибся насчет незнакомца.
Весь дрожа от страха и напряжения, он осторожно высунулся из-за своего укрытия посмотреть, что происходит.
Двое бойцов из четверых оставшихся валялись на земле перед входом в здание. Водитель «джипа», прячась за бортом машины, отстреливался из дробовика. У него не могло быть шансов против автоматчиков, но он до сих пор оставался в живых, а вот один из солдат стрелял совсем уже беспорядочно, медленно сползая по стене…
Петров отвернулся, зажмурившись. Он не знал, кого ему больше бояться — зараженных, бродившего где-то по зданию капитана, собственных сослуживцев или мужика с дробовиком, который оказался едва ли не более опасен, чем все остальные участники бойни вместе взятые.
Почти теряя сознание, Петров сделал то единственное, что ему сейчас оставалось: забормотал вспомнившуюся неизвестно откуда молитву.
24
Не успела Диана и двух шагов сделать, как дорогу ей перегородил появившийся откуда-то сбоку капитан. В одной руке он держал, направив в ее сторону, пистолет, другой прижимал к себе какой-то предмет наподобие саквояжа. Губы растянулись в усмешке, не предвещавшей ничего хорошего.
— Далеко собрались, гражданка Самарина? Стоять! — резко заорал он, когда Диана попыталась дернуться назад, к комнате дежурных.
— Послушайте, Максим Иваныч, если вы думаете, что можете вот так на меня орать…
— Если честно, я сейчас думаю только об одном. Пристрелить тебя сразу или сначала позабавиться?
— Тогда стреляйте, — с отвращением скривилась Диана. — Потому что возвращаться в клетку я все равно не собираюсь.
Капитан засмеялся. Слабое освещение оставляло в тени большую часть его лица.
— Какое там в клетку! Ты хоть понимаешь, что наделала-то, дура? — он неспешно пошел к девушке, не отводя руки с пистолетом ни на сантиметр в сторону. — Весь проект твоими стараниями накрылся. Доктор мертв, половина моих ребят тоже, пациенты разбежались… далеко им правда убежать вряд ли удастся. И знаешь, что самое обидное? Я-то тут не причем! Хотя самого уже давно подмывало расстрелять их всех в чертовой матери и податься куда-нибудь… к исламистам хотя бы. Или на пенсию. И тут появляешься ты, гадина, и портишь мне всю малину! Никогда не любил желтую прессу…
Неожиданно слева от него грохнула, распахиваясь, дверь — та самая, с изображением писсуара — и из-за нее вылетело с пронзительным, полным ненависти криком что-то… Диана увидела вихрь светлых волос и узнала их обладательницу. Девушка из соседней камеры врезалась всем телом в капитана, и они вдвоем отлетели к стене. Блондинка крепко вцепилась в руку с пистолетом, а сама тянулась зубами к шее усача. Тот остервенело отбивался от нападавшей. Они кружили по коридору, напоминая парочку дискотечных завсегдатаев. Соединились в танце смерти под аккомпанемент собственных хрипов и глухих выстрелов, доносившихся снаружи.
«Беги! — пронзила сознание остолбеневшей Дианы чужая, посланная ей мысль. — Скорее, сестра!»
Она кинулась к выходу. В это время капитан, изловчившись, ткнул головой в лицо блондинке, а когда та отшатнулась от удара, добавил по касательной рукояткой пистолета.
Грохнул выстрел, и стена рядом с плечом журналистки брызнула осколочной крошкой. Диана упала.
Но новоиспеченная «сестра» не сдалась. В нечеловеческом прыжке она обрушилась на усача сверху, отталкивая Максима Иваныча к дверям в дежурку. А у того, похоже, не кстати закончилась обойма — Диана видела как остервенело он жмет на курок, но не слышала выстрелов. Подхватив с пола каменный осколок, она кинулась на помощь нечаянной подруге.
— Глупые… сучки! — капитан попятился в дверной проем, ударом ноги в солнечное сплетение заставил скорчиться блондинку и, увидев приближающуюся Диану, поспешно захлопнул дверь.
Она подхватила «сестру» под руки, помогая подняться.
— Бежим вдвоем! Слышишь? Там, у выхода…
«Знаю, — ответил голос в ее сознании. — Беги ты. Одна»
— Что за… К чему сейчас игры в благородство?! Ты спасла меня, я спасаю тебя! — Диана потянула блондинку за собой, но та вырвала руку и всем телом вдруг упала на дверь. Спустя секунду деревянная поверхность сотряслась от могучего удара с другой стороны.
«Он сейчас выйдет! Я задержу, а ты — беги»
— Блин, ну нельзя же так!..
«Можно», — ее вдруг словно коснулась ласковая рука, провела по волосам, успокаивающе погладила по щеке. Диана с изумлением взглянула на стоявшее перед ней существо и прошептала:
— Кто ты?
«Кузнецова Ольга. Если спасешься… найди мою дочь. Ее Машей зовут. Ей четыре годика»
— Но что мне с ней делать?!
Хлопок! И Ольга вздрогнула, а Диана увидела, как чуть ниже груди на белой ткани стало стремительно расплываться красное пятно.
«Уматывай, сестра… Я долго не смогу его сдержать. Машку мою найди… И не ссорься со своим мужиком больше. Беги же!»
— …Вали отсюда! — последние слова блондинка проревела страшным голосом, когда на ее теле стали расцветать все новые и новые кровавые пятна: заменивший обойму Максим Иваныч методично расстреливал дверь.
— Спасибо, — единственное, что смогла сказать Диана, а потом рванула к выходу, выполняя приказание погибающей за спиной «сестры».
25
Долгая автоматная очередь, полосовавшая борт его несчастного джипа пока сам Олег с другой стороны судорожно доставал из кармана очередной патрон, неожиданно захлебнулась. Олег услышал протяжный стон и, решившись воспользоваться моментом, выскочил из-за капота, готовый, если понадобиться, броситься с прикладом на замешкавшегося противника.
— Только не говори, что я как всегда не вовремя.
— Дианка! — он глазам своим не поверил. Но все было именно так: любезная с окровавленным камнем в руке стояла над телом оглушенного солдата. Босая, в дурацком грязном балахоне вроде тех, что были одеты на усеивавших двор мертвых ящероподобных созданиях, с растрепанными волосами — и все же это была его любимая женщина, а не кто-то другой.
Наклонившись, она вырвала из безвольных рук бойца «Калашников» и подбежала к машине.
— Может пригодиться, — распахнув дверцу, кинула автомат на сиденье и забралась внутрь сама. — Ну что, поехали?
— Я уже и не надеялся увидеть тебя живой… — Олег прервался, поняв, что просто теряет время, и резво прыгнул за руль. — Рвем когти!
— К чертовой бабушке! — поддержала Диана.
Завизжав простреленными шинами, «Хаммер» развернулся. Впереди ночное небо освещало зарево от пожара — пылала казарма.
26
Максим Иваныч снова с яростью пнул дверь, и на этот раз она приоткрылась. В образовавшуюся щель шириной сантиметров в двадцать он увидел лежащую на полу белую женскую руку с пальцами, заканчивающимися кривыми черными когтями. Рука уже не шевелилась.
Он ударил ногой еще пару раз, и тело, придавившее дверь с той стороны, удалось оттолкнуть в сторону, освобождая проход.
Капитан вышел из комнаты и склонился над трупом. В нескольких местах выпущенные его старым верным товарищем «Стечкиным» пули прошили тварь насквозь. На шее создания зияло выходное отверстие размером с донышко граненого стакана, а вокруг растекалась солидных размеров красная лужа.
«Сдохла, сука, — подумал Максим Иваныч. Потом взглянул в желтые, лишенные зрачков глаза. — А ежели все-таки нет?..»
Сплюнув в кровавую лужу, капитан устало вздохнул и выстрелил блондинке в голову.
27
Из своего укрытия Петров видел, как вдали занялась и расцвела лепестками пламени крыша казармы, в которой ему довелось провести не одну ночь в компании с такими же военнослужащими, как он сам. Гадать, кто ее поджег и оставался ли сейчас кто-нибудь из его сослуживцев запертым в горящем помещении, как в смертельной ловушке, не хотелось.
Он видел, как один из автоматчиков, прячась за низко растущим диком кустарником, побежал в ту сторону, и понадеялся, что оставшиеся в живых как-нибудь разберутся со случившимся. Без него.
Потом вслушивался в стрельбу за углом, а когда оружие замолчало, до него донесся звук заведенного мотора и громкий шорох спущенных шин, трущихся о землю. Джип уезжал.
Петров еще какое-то время прятался, собираясь с духом, и лишь спустя пару минут выглянул во двор.
Некоторое время он внимательно наблюдал за вышедшим на улицу капитаном. Тот, окинув взглядом картину побоища, подошел к одиноко возвышавшемуся над грудой тел УАЗу. Хлопнула дверь.
Выйти к нему? Рассказать о том, что тут происходило, пока его не было? «Нет», — ответил себе Петров. Это казалось не самой лучшей идеей. Гораздо правильнее было бы ему сейчас, поскольку он ранен, подождать, пока УАЗ не скроется в направлении горящей казармы, а потом пробраться в здание. Где-то там врачи, Арсений Дмитриевич, с которым водили дружбу некоторые солдаты. Старик сможет оказать ему, Петрову, медицинскую помощь и объяснить, что здесь произошло вообще, и каким образом все эти чудища вырвались на свободу, и что делать дальше. И уж точно Арсений Дмитриевич не начнет его бить по голове и по почкам и не станет ломать ему пальцы на руках, крича в ухо что-то сумасшедшее про «любовь к родине».