Д а х н о (опьянен местью). Говорю, что знаю... Он - комиссар!
В е г е р (ровно). Гут.
Уходит, Теесалу и Сепре - следом.
Д а х н о (рванулся за ними). Гер офицер!..
С е п р е. Куда ты, куда? Нельзя...
Д а х н о. Что ж они... ушли. Он не понял, что ли?
С е п р е. Ты молодец, молодец, русский! Герр офицер все понял - ты молодец!
Уходит. Тяжкая тишина.
М е р к у л о в. Коели. У вас есть, чем записать адрес? Нате... (Достает карандаш.) Бумаги нет... ну, хоть на нарах пока, - запишите: Иваново, Советская, 20, Валентина Владимировна Меркулова. И я вас попрошу... вот эта фотография и мундштук... если будет возможность, конечно... перешлите.
Входят Х е м п е л ь, С е п р е и несколько н е м е ц к и х с о л д а т с автоматами.
Х е м п е л ь. Во ист эр?
С е п р е. Ферлецте копф. Небен оффен.
Х е м п е л ь (срывает с Меркулова повязку и бросает на пол). Комиссар?
М е р к у л о в. Комиссар!
Х е м п е л ь. Штее ауф. Ауф, ауф, нун?
Я р о ш (к Сепре). Слушай сюда, полицай. Я, как староста, заявляю: этот человек - простой солдат.
Сепре качает головой, смеется.
Слышишь, полицай? Он заговаривается через жар...
В с е к р у г о м, к р о м е Д а х н о. Солдат он! Солдат! Жар у него! Бредит! Простой солдат!
Х е м п е л ь (выбрасывает автомат). Штиль!
С е п р е. Ты - хороший староста, Ярош. Но не заступайся за комиссара, а то мне прикажут, и я тебя должен повесить.
Х е м п е л ь. Ком'мит.
Входит Б о л ю т и н, застывает у двери.
К о е л и. Александр Данилович!!!
М е р к у л о в. Есть Александр Данилович Меркулов. (Последним усилием подняв голову, идет к двери; обернулся.) Будьте живы, товарищи!
Уходит, за ним Хемпель, солдаты с автоматами. Сепре. Тишина; никто не шевелится. Близко - короткая очередь из автомата; немного погодя - вторая.
Я р о ш (подходит к Дахно). Точка.
Д а х н о (его злобная лихорадка сменяется ужасом и слабостью; растерянно, почти жалобно он повторяет). Точка...
Я р о ш. Точка.
Д а х н о (вздрогнул). Кому точка?..
Я р о ш. Спать.
Он тушит свет, и все укладываются, молча и торопливо. Один Дахно медлит. Прижавшись спиной к колонне, весь настороженный, он прислушивается к молчанию. Он дико улыбается. Медленно поднимает руку и грозит Ярошу.
Д а х н о. Не смотри на меня... Ты что? Ты смотришь или нет? Не смотри на меня глазом...
Ярош молча отворачивается. Дахно отрывается от колонны. Озираясь, присаживается на нары. Долго сидит, вздрагивая и вертя головой; подолгу присматривается к Ярошу. Нерешительно лезет в карман за сигаретой. Зажигает зажигалку... и в этот момент на него на брасываются Гречка, Новиков и Еремеев. Замычав, Дахно валится на спину. Рот ему зажали.
Е р е м е е в (медленно снимает руки с шеи Дахно). Всё.
Кругом сон и неподвижность. Лутс дремлет на стуле, держа винтовку между колен и кивая головой. И, прямая, взявшись обеими руками за барьер, свесив волосы, смотрит с хор Валя.
Г р е ч к а. Давай...
Е р е м е е в. Куда?
Г р е ч к а. На двор.
Еремеев, Гречка и Новиков поднимают Дахно. Коели встает, отворяет им дверь. Дремлет Лутс, усердно кивая головой. Е р е м е е в, Г р е ч к а, Н о в и к о в и К о е л и возвращаются.
Я р о ш (не двигаясь) Где дели?
Г р е ч к а. В сортир.
Я р о ш. Подходяще.
Еремеев, Гречка, Новиков и Коели ложатся. Сон и неподвижность кругом.
Г о л о с р а в в и н ш и (за хорами). Мойше! Шолом! Сара! Рувим!
Голос ближе, скрипят ступени, - раввинша поднимается по лестнице.
Сара!.. Мойше!.. Куда вы ушли? Куда вы увели детей? Где мои внуки? Где мои дети? Люди, отвечайте мне! Бог! Где ты, бог? Отвечай мне, бог!..
Она пытается отворить дверь на хоры и не может; погромыхивает медная ручка.
Люди, отвечайте мне...
П а р х о м о в (вскидывается, дрожа, на нарах). Не могу... Не могу... (Кричит изо всей силы.) Не мо-гу-у-у-у-у-у!..
И несколько человек вскидываются сразу, ругаясь и трясясь.
О ж е с т о ч е н н ы е г о л о с а. Молчи!.. Молчииии!..
- Заставьте его молчать!
- Заткните ему глотку!
- Убейте его!
Г р е ч к а (Пархомову, с покровительственной важностью). Ляжь... ляжь... Ничего.
П а р х о м о в (глуше). Матери наши... жены... товарищи...
Г р е ч к а (укрывает его). Ничего. Ничего, дорогой.
И опять тихо. Только Пархомов стонет, мучаясь.
Г о л о с р а в в и н ш и (удаляется). Бог! Бог! Отвечай мне, бог...
3
Тот же зал; только к окнам приделаны решетки. Время перед вечером; вот-вот начнет смеркаться. Топится печка. Возле печки - К о е л и и В а л я. На Вале поверх пальто большая теплая шаль. Рядом стоит корзинка с покупками. Коели просматривает газету.
В а л я. А другая около вокзала. Я сама видела воронку. Вот такая воронка, как от той стенки до окна. И кругом вся мостовая разворочена.
К о е л и (отбрасывает газету). Ни одного слова правдивого, сплошное кривлянье! Ведь уже ясно, что от Москвы их отшвырнули, а они всё хвастаются и машут кулаками! Дрянь газета!
В а л я. Больше не носить вам газет?
К о е л и. Нет, носите, носите! А то я, честное слово, читать разучусь. Вот сегодня сижу тут... Пока вас не было - такая тоска, кажется - голову бы расшиб об решетку.
В а л я. Так они поверили, что он убежал?
К о е л и. Видимо, поверили.
В а л я. Я раньше, маленькая, думала: какая тюрьма? Как там - в тюрьме? А она вон какая... Слушайте, а если его найдут?
К о е л и. Ну, найдут. Ну, расстреляют пятого, десятого, всех, почем я знаю... А вернее, что никого не расстреляют, ведь он был пленный. Кому нужен пленный, кто будет судить и наказывать за пленного? Одним меньше, одним больше... Удивительно, до чего легко вы говорите о самом страшном и остаетесь светлой, светлой, о чем бы ни говорили... И такой светлой через все это пройдете - и выйдете...
В а л я (после молчания). Так посмотрите, какая воронка около вокзала.
К о е л и. Какая воронка около вокзала?
В а л я. Как от той стенки до окна... Коля, так весело, когда налетают наши! Иду по улице и смеюсь как дура, и совсем не страшно. Как будто это я сама бросаю бомбы.
К о е л и. Мы теперь сидим по вечерам и ждем, когда же застучат моторы. Это - как родные голоса. Ждешь, и сердце стучит: давай!
В а л я. А я теперь по вечерам совсем одна. Сижу в кухне и читаю какую-то книжку, называется "Тайна старой девы". Хозяйка дала.
К о е л и. Вас не обижают там?
В а л я. Нет, за что же? Я все делаю, что им нужно. Вот, шаль дали... Доктор был?
К о е л и. Был. Лутс привел. Скверно.
В а л я. Неужели правда - чахотка?
К о е л и. Скоротечная.
В а л я. Бедный Пархомов, бедный... И пошел на работу?
К о е л и. Ну конечно, пошел.
В а л я. Слушайте, это же возмутительно. Нет, на самом деле, что же это творится.
К о е л и. Творится то, что творится. Лутс заявил этому... Теесалу. Может быть, тот что-нибудь сделает для Пархомова. Хотя бы от работы освободили.
В а л я. Какой-то этот Теесалу - скользкий, мягкий, как слизняк.
К о е л и. И нашим, и вашим. Лавирует. И с немцами страшно поссориться, и к русским хочет подольститься. Немцы-то - дело временное, а с русскими эстонцам жить да жить, этого только Сепре не понимает... Как это (скороговоркой): корабль лавировал-лавировал, да не вылав-и-ровал.
В а л я. У вас не получается. Вот: корабль лавировал-лавировал, да не вылавировал.
К о е л и. Вот здорово.
В а л я. Грузим пароход.
К о е л и. Грузим.
В а л я. Грузим пароход буквой эс.
К о е л и. Сахаром.
В а л я. Слонами.
К о е л и. Супом.
В а л я. Соловьями.
К о е л и. Сестрами.
В а л я. Сиренью.
К о е л и. Стихами.
В а л я. Садами.
К о е л и. Солнечным светом.
В а л я. Хорошая буква эс... Наелись бы мы сейчас супу и сахару, сели бы на слона, в саду сирень цветет, солнце светит, соловьи поют, а мы сидим и читаем стихи.
К о е л и. И кругом сестры.
В а л я. У меня братья.
К о е л и. А у меня четыре сестры. Все уже большие, замужем, и дети есть, мои племянники.
В а л я. Всем хватит места на слоне - братьям, сестрам, племянникам.
К о е л и. Племянники маленькие, могут свалиться.
В а л я. Слон ручной-ручной. Стоит тихо-тихо. Понимает, что на нем маленькие дети.
К о е л и. Почему, собственно, слон? Это происходит в Индии?
В а л я. Почему в Индии?
К о е л и. В Москве?
В а л я. В Москве или в Ленинграде.
К о е л и. В Москве и Ленинграде нет слонов.
В а л я. В Москве и Ленинграде все есть.
К о е л и. И слоны?
В а л я. Конечно.
К о е л и. Девочка, родная девочка...
Молчание.
В а л я. Что вы сказали?
К о е л и. Ничего я не сказал.
В а л я. Ничего?
К о е л и. Ничего.
Валя горько плачет
С моей стороны невероятно глупо. Ну, Валя, ну, посмотрите на меня: ну разве я имею право говорить?
В а л я (сквозь слезы). Имеете!
В а л я (сквозь слезы). Имеете!
К о е л и. Надо быть скотиной, чтобы такой девочке, в таком месте говорить такие вещи...
В а л я. Девочке! Как будто вы - старик!
К о е л и. Я мальчишка; но скотиной быть не хочу.
В а л я. Ну!.. Вот после этого вы самая настоящая скотина и есть!
Входит Т е е с а л у, за ним С е п р е с кипой газет.
Т е е с а л у. Если склеить вдвое и затем краями друг с другом, получатся отличные шторы. Надо закрыть окна, чтобы не было ни малейшей щели. Таков приказ.
С е п р е. Будет исполнено, господин Теесалу.
Т е е с а л у. Пока не затемнено, воздержитесь зажигать свет.
С е п р е. Мы воздерживаемся.
Т е е с а л у (указывает на Валю). Кто это?
С е п р е. Беженка... Она служит у портного Кесккюла.
Т е е с а л у. Почему она здесь?
С е п р е. Пришла навестить своих.
Т е е с а л у (шокирован). Все-таки не следует допускать сюда женщин, вы понимаете, Сепре.
С е п р е. Я понимаю, господин Теесалу, о да! (Вале, подмигивая). Иди, слышала?
Т е е с а л у. У вдовы раввина вчера горело электричество.
С е п р е. Больше не будет гореть: я у нее выкрутил лампочку.
Т е е с а л у. Вы видели ее?
С е п р е. Она уже не встает совсем. Сегодня или, может быть, завтра...
Т е е с а л у. Придется хорошенько убрать и протопить в ее квартире. Там будут жить немецкие солдаты... Итак, Сепре, - затемнение. Не забывайте, что по соседству арсенал.
Уходит, Сепре за ним.
К о е л и. Валя! Валя! Ну, Валя!..
В а л я. Можете не твердить как попугай. Все равно скотина.
К о е л и. Я согласен: самая настоящая скотина на букву эс. (Оба засмеялись.) Опять снег идет...
Смотрят в окно. Смеркается.
Ну, сядьте сюда.
Валя садится.
Тепло вам?
В а л я (печально). Тепло.
К о е л и. Так вот, Валя, мы теперь, вдобавок ко всему, по вечерам сидим в темноте. Но это не самое страшное. Самое страшное то, что нас, по всей вероятности, скоро отправят в Германию.
В а л я. Зачем?
К о е л и. На работы. Вспомним еще синагогу, мороженую капусту и добряка Лутса.
В а л я. Слушайте, а если я попрошу, чтобы меня тоже отправили в Германию?
К о е л и. Нет! Валя, если вы это сделаете, я перестану вас любить, совсем перестану, слышите!
В а л я. Ведь я только для того, чтоб быть там, где вы...
К о е л и. Нет, нет, нет! Я скажу вам, вы должны знать... Я в Германию ни за что не поеду!
В а л я (радостно). Правда?!
К о е л и. Я убегу. Гречка говорит, что надо ждать до весны, но я не буду. Зима - что ж зима! Сколько беглых пленных идет по дорогам, и есть же такие, что доходят! Я уверен... я так, Валя, уверен, что я дойду! Вы не смейтесь, но я чувствую, что мне еще ужасно много жить!
В а л я. Чему же смеяться? Я то же самое чувствую.
К о е л и. А сидеть здесь, и топить эту печку, и ждать, пока не ушлют к фашистам на каторгу, - не хочу больше. Не хочу и не хочу.
В а л я. К Москве?
К о е л и. К Ленинграду; ближе.
В а л я. Через Кингисепп?
К о е л и. Мимо Кингисеппа, мимо Веймарна и дальше - к фронту.
В а л я. Этой дорогой они нас гнали сюда... Как же вы уйдете?
К о е л и. Еще не знаю точно. Знаю только, что уйду.
Слышен топот.
Вернулись наши.
Входят Я р о ш, П а р х о м о в, Е р е м е е в, Н о в и к о в, Б о л ю т и н, Г р е ч к а и другие пленные; за ними Л у т с и С е п р е.
С е п р е (считает по-эстонски). Юкс, какс, кольм...
Л у т с (отряхиваясь от снега). Все тут. Сторожить не надо: мороз самый хороший сторож.
Г р е ч к а. Морозец падает, метель будет большая.
Л у т с. Метель тоже хороший сторож. Куда уйдешь в метель?
С е п р е (Лутсу). Пойди в караулку, погрейся.
Л у т с. Я домой пойду. У меня нет денег на шнапс. Я кофеем буду греться. (К Коели.) Вот, не захотел в семейство Ильмарине - теперь... Я тебя уговаривал, ты не захотел - теперь...
К о е л и. Нас отправляют в Германию?
Н о в и к о в. Не всех.
К о е л и. Меня?..
Н о в и к о в. Есть приказ - до двадцати двух лет отправить всех, а свыше - тех, у кого есть специальность.
Б о л ю т и н (к Сепре). Вы обещали мне листок бумаги.
С е п р е (вырывает листок из блокнота). На.
Болютин садится, пишет.
Г р е ч к а. Пишет, пишет царь турецкий, пишет русскому царю.
Замолчали и смотрят, как Болютин пишет.
Донос на гетмана-злодея царю Петру от Кочубея.
Б о л ю т и н. Я не пишу доносов, товарищ Гречка. (Подает листок Сепре.) Попрошу вас передать, это заявление товарищу Теесалу... господину Теесалу.
С е п р е (прочитав). Молодец русский! Если все будут такие молодцы большевикам капут! Я пошлю сейчас. Молодец! (Уходит.)
Л у т с (к Коели). Я тебя уговаривал, бабушка уговаривала... Надо слушать старых. Молодой человек не должен по-своему жить. Он должен жить как старые велят, тогда ему хорошо будет. А когда станет старый - тогда может тоже учить молодых, как им жить. И им тоже хорошо будет. А потом и они станут старые... (Уходит.)
Н о в и к о в. Болютин. Какой же это секрет ты написал бургомистру?
Б о л ю т и н. Никакой не секрет. Прошу, чтобы меня отправили в Германию с первой партией.
Н о в и к о в. Добровольцем, значит?
Б о л ю т и н (с вызовом). Да. Добровольцем. (Мягче.) Товарищи...
Н о в и к о в. Положим, мы тебе не товарищи.
Б о л ю т и н. Слушайте, давайте поговорим наконец спокойно. Слушайте, мы зерно, летящее под жернов. Нас мелют в порошок... Не пора ли подумать, как выйти из этого положения?
Н о в и к о в. И ты воображаешь, что нашел выход?
Б о л ю т и н. Я рассуждаю так. Немцам нужна рабочая сила. Нас всех в конце концов перебросят в Германию. Так или иначе - ехать придется. И, конечно, добровольно выгоднее, чем принудительно. Добровольцы будут выделены из общей массы; поставлены в лучшие условия...
Н о в и к о в. Ты подумал, для чего туда везут? Оружие делать против своих же.
Б о л ю т и н. Ну, кто нам, пленным, доверит делать оружие, пустяки... Будем выполнять какую-нибудь нейтральную работу.
Н о в и к о в. В военное время нет нейтральных работ!
Б о л ю т и н. Чем мы стали!.. Опустились, не думаем о завтрашнем дне - вообще разучились думать... Протянуть день до сна - и ладно. Спать и стонать от кошмаров - и утром опять просыпаться под этим потолком... Черт, представить себе, что на свете существует зубная щетка, белая скатерть, подушка! Обыкновенная подушка, набитая перьями!.. Неужели мы когда-то спали на подушках? В комнате с нормальными стенами и нормальным потолком? И вечером на столе горела зеленая лампа?.. Я иду по мостовой, за мной полицай с винтовкой, руки у меня одеревенели от стужи, и ногти сорваны до мяса, - а по тротуару идут сытые, чистые, с поднятыми меховыми воротниками, идут и смотрят на меня... А вы верите, что они существуют на самом деле, чистые и сытые? Я не очень верю: скорей всего, это галлюцинация, - а на самом деле весь мир захлебнулся в дерьме и боли... А?
В а л я. Вы с ума сошли, Болютин!
Б о л ю т и н. А знаете, я одно время действительно чуть не сошел с ума. Бог знает что выдумывал - хотел уморить себя голодом, хотел ночью выйти раздетым во двор и замерзнуть...
Н о в и к о в. Чего ж не вышел?
Б о л ю т и н. А потом взял себя в руки - какого черта?! Истерика, чепуха... Надо думать о будущем. Война продлится два года, три, пять - что я буду через пять лет? Недоучка... Я хочу получить специальность. В Германии я ее получу.
Е р е м е е в (вдруг смеется хриплым лающим смехом). Профессора для тебя припасёны в Германии.
Г р е ч к а. Каин Каином и помрет.
Б о л ю т и н. Ах, ерунда!.. Вы что - хотите, чтобы мы все так погибли, как Меркулов?
Г р е ч к а. Ты так не погибнешь.
Б о л ю т и н. Для меня плен тяжелее, чем для любого из вас. И тем не менее я нашел в себе силы, чтобы освободиться от истерии и взглянуть на вещи трезво.
К о е л и. Ни от чего вы не освободились! Вы, Болютин, в плену у вашей трусости - вы в двойном плену! Как будто мы не понимаем, что вы просто-напросто хотите удрать как можно дальше в тыл!
Е р е м е е в. Во, во! От советских бомбовозов тикает в Германию, там ему убежище припасёно...
П а р х о м о в. Товарищи, мы должны заклеймить... выразить презрение...
Б о л ю т и н. Вы! Чахоточный! Сгнивающий заживо! Вы, что ли, дадите мне вторую жизнь?
Я р о ш. Могу тебе дать легкую смерть. Но не дам. Нехай твоя смерть будет трудная. Дежурный! Давай кондёр.
Коели раздает приварок. Трапеза.
В а л я. Я пока пойду, Коля.
К о е л и. Еще зайдете?
В а л я. Да. (Уходит.)
Ярош, Еремеев и Гречка втроем сели ужинать в стороне. Разговор медлительный и негромкий.
Я р о ш. Семнадцать человек хворых.
Е р е м е е в. В дороге холодом вылечатся.
Я р о ш. Нет; падут.
Г р е ч к а. Точно.
Пауза.
Е р е м е е в. Семнадцать, значит, остаются. Десять - идут.
Я р о ш. Не десять, а восемь.
Г р е ч к а. Болютина не считаешь, еще кого?