– Может, конечно, я вас огорчу, но воровство и есть воровство, на крыльях оно летит или просто ногами по земле топает, – плотоядно глядя на спелые сливы, проговорил Сирил, хотя никто пока еще с ним не спорил.
– Вот ты так считаешь, а я, например, сомневаюсь, – бодро откликнулась Джейн. – Ведь если у нас есть крылья, мы вроде как птицы. А разве кто-нибудь обвиняет птиц в нарушении заповеди «не укради»? Может, конечно, некоторые люди и недовольны их поведением, но птицы-то все равно клюют себе преспокойно то, что им нравится, и их не сажают за это в тюрьму.
Сесть на сливу с такими огромными радужными крыльями было совсем не столь просто, как вы могли бы подумать, но в итоге это им удалось. И сливы действительно оказались на редкость сочными и сладкими.
К счастью, они насытились ими еще до того, как увидели тучного мужчину, чье поведение весьма ясно свидетельствовало, что это владелец сада. Он крайне стремительно ворвался в калитку, и массивная палка в его руке радостного знакомства не предвещала. Дети, поторопившись выпутать крылья из веток, усеянных спелыми сливами, спешно взлетели.
Мужчина застыл с разинутым ртом. У него уже несколько лет шла жестокая битва за урожай с циничными юными расхитителями из ближайшей деревни. Именно их он, заметив, как сильно качаются ветви на сливе, и ожидал застукать на месте преступления. Увидав же четыре пары радужных крыльев, взмывающих ввысь, решил, что сходит с ума.
Антея глянула вниз. Несчастный фермер так и стоял с разинутым ртом и выпученными глазами. Лицо его, поначалу пунцового цвета, начало покрываться бледно-зелеными пятнами, которые ширились, решительно вытесняя румянец.
– Ой, не бойтесь, пожалуйста! – прокричала она ему, торопливо нашаривая в кармане трехпенсовую монету с дыркой посередине, которую вообще-то собиралась повесить себе на шею как талисман. – Мы съели немножечко слив, – продолжала она, зависнув над головой мужчины, – нам казалось, что это не воровство, но теперь уже я не так уверена, поэтому вот вам деньги в уплату.
Она спустилась к объятому ужасом садоводу, сунула ему в карман пиджака трехпенсовик и, несколько раз взмахнув крыльями, нагнала остальных.
Колени у фермера подогнулись, он резко осел на траву всей тяжестью своего грузного тела и забормотал:
– Ох, Боже милостивый. Видать, это самое-то и зовется галлюцинацией. А тогда откуда монетка? – Он вытащил из кармана Антеин трехпенсовик, озадаченно поглазел на него, куснул зубами и снова забормотал: – Нет, вот она совершенно всамделишная. Видать, это мне такое знамение подано, и, стало быть, с этого дня мне надобно постараться улучшить свой жизненный образ. Да после такого любой станет трезвым на все оставшиеся годы. Счастье еще, мне в теперешнем-то моем состоянии только крылья представились. Уж лучше увидеть птиц, коих нет да и быть не может, и пускай они себе даже прикидываются, будто с тобой говорят, чем кое-чего похуже, какое подчас является людям в такой вот, как я, кондиции.
И, с усилием встав, он тяжелой походкой прошествовал в дом, где до крайности изумил жену необычайно милым своим поведением, так что ей оставалось только, сияя от счастья и радости, про себя повторять: «Ну и чудо же с ним случилось!» Она даже украсила воротничок своей блузки бантиком из голубой ленточки, и это настолько ей шло, что муж, поглядев на нее, подобрел еще больше. Словом, нашим крылатым детям, возможно, в тот день удался даже поистине добрый поступок, который, впрочем, другими благодеяниями не приумножился. Слишком уж много сил у них отнимали крылья. Ведь с ними у вас на каждом шагу возникает уйма проблем, хотя, с другой стороны, если у вас проблемы уже возникли, ничто не поможет вам их разрешить лучше крыльев.
В этом дети могли убедиться, когда, сложив крылья так, чтобы они не слишком бросались в глаза, подошли к двери фермы, намереваясь попросить корочку хлеба с сыром, потому что от съеденных слив у них осталось только воспоминание, и голод снова уже ощутимо давал себя знать. Прежде чем им открыли, их атаковала свирепейшая цепная собака.
Будь они в тот момент просто детьми без крыльев, исходящий от ярости черный пес, без сомнения, выкусил бы солидный клок из ноги Роберта, который стоял ближе всех остальных к нему. Но при первом же грозном рыке крылья расправились и взмахнули, а пес до того натянул свою цепь, что встал на задние лапы, словно тоже собрался взлететь.
Они попытали счастья еще на нескольких фермах, но даже там, где не было злых собак, люди, пугаясь их вида, с криками гнали их прочь. К четырем пополудни, налетавшись до боли в уставших крыльях, дети сели на колокольню церкви, где стали держать военный совет.
– Если не пообедаем или хотя бы не выпьем чаю, обратно до дома не долетим, – в полном отчаянии проговорил Роберт.
– Боюсь, ни обедом, ни ужином, ни даже чем-нибудь с чаем нас здесь никто уже не накормит, – глянул с тоскою на остальных Сирил.
– А может, священник из этой церкви? – еще не теряла надежды Антея. – Его-то уж ангелы не должны испугать.
– Любому понятно, что мы не ангелы, – возразила Джейн. – Достаточно глянуть на ботинки Роберта или на клетчатый галстук Сирила.
– Ну, если страна, где ты оказался, тебе отказывает в пропитании, ты вынужден взять его сам, – заявил вдруг Сирил. – Я совершенно точно знаю, что именно так поступают во время войны. А если уж командиры не позволяют себе обречь отряд солдат на голодную смерть, то мне как старшему брату тоже нельзя допустить, чтобы младшие мои сестры умерли от голода среди края изобилия.
– Изобилия? – переспросил голодным голосом Роберт, окинув унылым взглядом пустую крышу колокольни.
И остальные тоже ее окинули точно такими же взглядами и столь же голодными голосами спросили:
– Среди изобилия?
– Да, – уверенно подтвердил Сирил. – Только оно не тут, а с другой стороны. В доме священника есть кладовка, а в ней есть окно. И я видел там еду. Пудинг с заварным кремом, и холодную курицу, и язык, и пироги, и джем. Это окно высоко над землей, но с крыльями…
– Какой же ты умный! – воскликнула Джейн.
– Вовсе нет, – всем своим видом явил пример воплощенной скромности Сирил. – Любой стоящий полководец, ну там Наполеон или герцог Мальборо, наверняка заметил бы то же самое.
– Только, по-моему, так нельзя, – одолевали сомнения Джейн.
– Чепуха, – резко провел рукой в воздухе Сирил. – Вспомните, что сказал великий поэт Филип Сидни, когда, умирая на поле боя, отдал свою воду раненому солдату: «Ему это нужно больше, чем мне»
– Тогда давайте вместо того, что возьмем в кладовке, оставим священнику все, что у нас сейчас есть из денег, – уже чуть не плакала от охватившей ее растерянности Антея. Ужасно ведь трудно чувствовать такой голод и в то же время осознавать греховность пути к его утолению.
– Ну почему обязательно все? Достаточно будет и части, – подкорректировал ее план экономный Сирил.
Они высыпали из карманов монеты на свинцовую крышу колокольни, сплошь испещренную именами, фамилиями с именами или инициалами многочисленных посетителей, а также их близких друзей и любимых, которые старательно вырезали все это перочинными ножиками последние полтораста лет. После подсчета финансов выяснилось, что у них есть пять шиллингов, семь пенсов и полпенни. Тут даже правильная Антея признала, что это слишком большая сумма за обед на четверых, и дети, немного посовещавшись, решили священнику заплатить полкроны, которые, по их мнению, полностью компенсируют нанесенный его кладовке ущерб.
Антея вынула из кармана передника давно там лежавший без дела табель с отметками за последний семестр и, старательно оторвав его верхнюю часть со своей фамилией и названием школы, написала на обороте того, что осталось:
Дорогой уважаемый преподобный священник!
Мы очень голодные, потому что целый день летали. И нам кажется, что когда так, как мы, умираешь с голоду, взять еду совершенно не воровство. А попросить ее мы у вас не решаемся, потому что ведь вдруг вы ответите: нет. Потому что про ангелов-то, конечно, вы знаете, но не подумаете на нас, что мы ангелы. А возьмем мы из вашего только самое необходимое для поддержания своих жизненных сил и не тронем ни пудинга, ни пирога, что вам, конечно, сразу докажет: не алчность, а муки голода нас побудили немного убавить запасы в вашей кладовке. И мы совсем не какие-нибудь грабители…
– Завершай! – уже изнывали от нетерпения остальные.
– Сейчас, – торопливо дописывала Антея.
…а идем по праведному пути, и чтобы вы это поняли, оставляем полкроны, как поступают благочестивые и благородные люди. Спасибо за вашу отзывчивость и гостеприимство!
Все четверо.В письмо завернули полкроны, и дети прониклись полной уверенностью, что священник поймет их настолько правильно, насколько способен тот, кто хотя сам ни разу не видел крылатых людей, но получил от них исчерпывающее объяснение.
– Завершай! – уже изнывали от нетерпения остальные.
– Сейчас, – торопливо дописывала Антея.
…а идем по праведному пути, и чтобы вы это поняли, оставляем полкроны, как поступают благочестивые и благородные люди. Спасибо за вашу отзывчивость и гостеприимство!
Все четверо.В письмо завернули полкроны, и дети прониклись полной уверенностью, что священник поймет их настолько правильно, насколько способен тот, кто хотя сам ни разу не видел крылатых людей, но получил от них исчерпывающее объяснение.
– Ну, в общем, так, – начал Сирил. – Риск тут, конечно, определенный есть. Поэтому лучше всего нам слететь с другой стороны колокольни. Церковный двор и кусты пролетим совсем низенько. Похоже, вокруг-то сейчас никого, но пустота иногда бывает обманчивой. Окно выходит на кусты и, прямо как в сказке, обрамлено зелеными листьями. Я влечу в него и возьму, что нам надо. Вы двое, – указал он на Роберта и Антею, – примете у меня груз. А ты, Джейн, постой на часах. У тебя из всех нас самое острое зрение. Если кого заметишь, тут же свисти. Заткнись, Роберт, – предупредил он желание брата высказаться. – Она свистит вполне сносно. И качество свиста сейчас нам совсем не нужно. Чем он прозвучит естественнее, тем лучше. Пусть кажется, будто птичка запела. Ну, полетели.
Если бы речь шла о воровстве, я бы, естественно, самым решительным образом заявила, что они поступают дурно. Но ведь нашей голодной четверке план Сирила воровством не казался, и они самым искренним образом рассматривали его как честный деловой обмен. Да и откуда им было знать, что язык, который хозяин едва отведал, полтора цыпленка, буханку хлеба и сифон с содовой водой никак не удастся приобрести всего за полкроны. А ведь именно это все Сирил, достигший никем не замеченным и без малейших препятствий «края изобилия», передал сквозь окно Антее и Роберту в качестве совершенно необходимого для поддержания жизни. И ему казалось, что он поступил героически, не подпав под соблазн варенья, яблочных пирожков, торта и цукатов, в чем я, в общем-то, с ним должна согласиться.
Актом большого самопожертвования он счел и оставленный в кладовой пудинг с заварным кремом, но здесь лично мне его мужество кажется спорным. По-моему, здесь взяли верх скорее практические соображения. Пудинг-то ведь лежал на тарелке, и потом бы возникла большая проблема с ее возвратом. Потому что порядочный человек, хоть сто раз умирай он от голода, не должен ни под каким видом красть фарфоровых блюд с красивыми маленькими розовыми цветочками по белому полю, на которые выкладывают пироги и пудинги. Сифоны, конечно, тоже воровать грех, но с тем, который взял Роберт, особенных трудностей не предвиделось. На нем стояло клеймо магазина, и так как владелец его все равно неизбежно туда вернул бы для новой заправки содовой, а магазин находился в Рочестере на пути к их дому, то дети не сомневались, что, утолив жажду (а это не меньше, чем пища, являло собою сейчас настоятельную необходимость для поддержания жизни), могут оставить его на дороге, и он обязательно будет доставлен по назначению. Впрочем, они-то даже предполагали сами его занести ему в магазин, когда полетят обратно.
Взмыв с добытой провизией на колокольню, они расстелили поверх свинцовой крыши кухонную бумагу, которую Сирил нашел на полке в «краю изобилия», и Антея по этому поводу не преминула заметить:
– По-моему, это совсем не необходимо для поддержания жизни.
– А вот очень ты ошибаешься, – немедленно возразил ей Сирил. – Эта бумага нам совершенно необходима. Я слышал, как папа недавно сказал, что можно серьезнейше заболеть от мелкокробов в дождевой воде. А на крыше наверняка бывает полно дождевой воды. Она, конечно, сейчас уже высохла, но мелкокробы остались, и если бы мы стали есть прямо на них, запросто умерли бы от скарлатины.
– А что такое мелкокробы? – уставились на него остальные.
– Это ужасно маленькие дрыгающиеся штучки, которые можно увидеть только сквозь микроскоп, – с видом ученого мужа принялся объяснять им он. – И от них заражаются всеми заболеваниями, какие только есть в мире. Поэтому кухонная бумага нам сейчас так же необходима, как мясо, хлеб и вода. Ну, приступаем. Друзья мои, как же я голоден.
Не стану тратить чересчур много времени на описание их пикника. Вы и сами прекрасно его себе представляете. И, разумеется, вам известно, какая требуется сноровка, чтобы нарезать язык и цыпленка затупившимся перочинным ножиком всего с одним лезвием, да и то наполовину обломанным. Вы, наверное, худо-бедно с этим справлялись, и они тоже справились. Вам также не внове, что есть руками – дело, может быть, и приятное, но ужасно грязное, а тарелки, сварганенные из кухонной бумаги, необычайно быстро промасливаются, приобретая весьма мерзопакостный вид. Но одного даже вы представить себе не сможете. Это как поступает с вами сифон, когда он до краев наполнен, а вы попытаетесь выпить воду прямо из его носика. Воображение здесь, сколько ни напрягайте его, бессильно. Такое можно познать лишь на опыте. Попробуйте сами, если, конечно, кто-то из взрослых окажется столь наивен, что предоставит вам право пользоваться бесконтрольно сифоном. Чистый эксперимент у вас выйдет при соблюдении двух условий. Носик сифона нужно засунуть в рот, а потом резко и сильно нажать на клапан. Постарайтесь при этом остаться одни и лучше всего – на улице.
Но в каких бы условиях вы ни ели, язык, курица и свежий хлеб остаются удивительно вкусными, содовая вода, обильно полившая вас, тоже приятна в столь знойный летний денек, а если вы к тому же изрядно голодны, то попросту с удовольствием уплетаете все за обе щеки. Именно это и делали дети на колокольне и, расправившись с трапезой, ощутили себя абсолютно сытыми и довольными жизнью. Ибо, как я уже говорила, язык, курица и свежий пшеничный хлеб – удивительно вкусные вещи.
Здесь я позволю себе подчеркнуть деталь, которую вы, верно, сами не раз подмечали. Если время обеда по какой-то причине затягивается и вам уже невтерпеж ожидание, то съедаете вы потом гораздо больше обычного, после чего, особенно если есть вам пришлось под жарким солнцем на крыше колокольни или в каких-то иных, но похожих условиях, вас до странного настоятельно начинает клонить ко сну. Антея, Джейн, Сирил и Роберт не сильно от вас отличаются в этом смысле. Съев все, позаимствованное в кладовой дорогого уважаемого преподобного священника, и исчерпав до последней капли воду в его сифоне, они почти сразу же ощутили приступ дремоты, и больше других – Антея, которая поднялась сегодня в столь ранний час.
Поначалу они еще переглядывались, затем один за другим начали отпадать от беседы, и не успело минуть еще и четверти часа после обеда, как вся компания, свернувшись клубочками и укрывшись большими мягкими крыльями, крепко заснула. Солнце медленно садилось на западе. (Я просто вынуждена уточнить, что оно садилось именно на западе, ибо сей непреложный факт упорно подчеркивают авторы большинства известных мне книг, опасаясь, по-видимому, как бы кому-нибудь из рассеянных читателей не померещилось, что оно садилось на востоке. На самом-то деле, если хотите уж знать мое мнение, оно садится и не совсем на западе, но все же, пожалуй, ближе к нему, чем к какой-то другой из оставшихся сторон света.)
Итак, повторяю: солнце медленно садилось на западе или, пожалуй, ближе к нему, чем к какой-то другой из оставшихся сторон света. Дети же спали на крыше в теплой неге, потому что такие крылья, как предоставил им Саммиад, уютнее даже самых качественных пуховых одеял. Колокольня уже начала отбрасывать тень. Она делалась все длиннее и гуще, пока целиком не накрыла церковный двор и дом дорогого уважаемого преподобного священника и простиравшиеся за ним поля. А потом солнце и вовсе ушло, и с ним исчезли и тень, и крылья у по-прежнему безмятежно спавших детей.
Сумерки в летний погожий день прекрасны и поэтичны, однако приносят с собой прохладу. И если застали вас спящими, а теплые крылья, которыми вы до этого укрывались… Да что мне особенно это расписывать вам. Сами ведь, сколь бы крепко ни спали, немедленно пробудитесь, стоит сестре или брату, которые поднялись раньше, стянуть с вас одеяло. Вот и наша компания проснулась совершенно продрогшей. Без крыльев. На крыше колокольни. С синеющим в сумерках небом над головой, на котором все ярче разгорались звезды. Во многих милях от дома. С тремя шиллингами и тремя полупенсовиками в карманах. И с аргументом насчет продуктов, необходимых для поддержания жизненных сил, – на случай, если их кто-то застукает с пустым сифоном и потребует объяснений.
Дети переглянулись. Сирил взял в руки сифон.
– Самое время избавиться от этой проклятой штуковины. Спустимся и поставим ее у двери священника. Сейчас ведь уже достаточно темно, чтобы нас никто не заметил. Во всяком случае, мне так кажется. Вот и пошли.