Он вывалил добычу на чемодан. Амалия, не мешкая более, извлекла на свет божий свою находку.
– Кажется, у меня Рафаэль, – произнес Рудольф через несколько мгновений.
– А у меня – Боттичелли. Рудольф! Эта картина принадлежала Висконти, я знаю ее!
– Какой-то портрет, возможно, голландской школы… А у вас что?
– Тициан, но очень маленький… Рудольф, я гений!
– Так. Это…
– Дайте-ка посмотреть… Себастьян, как же его…
– Ну да. Себастьян Секунд, прозванный двуликим Янусом… Помню. Живописец пятнадцатого века. У него еще была манера рисовать половину лица нормальной, а другую – обезображенной. То это была голая кость черепа, то животное, то вообще какое-то немыслимое уродство…
– А мне нравится. Человек ведь двойственен по своей природе… У меня Грез.
– Тут что-то венецианской школы, судя по колориту… Художника не знаю.
– Боже! Арчимбольдо! Лицо, сотканное из цветов. Тоже фантастический художник, как и Секунд.
– У меня… Этого живописца я не знаю. Не бог весть что. Начало века, судя по всему… Натюрморт.
– У меня больше ничего.
– У меня тоже…
Огонек свечи трепетал, волны ревели за бортом, и мыши, притаившиеся во мраке, испуганно пищали. Амалия, убедившись, что в коричневом чемодане больше ничего нет, взялась за баул с железной ручкой. Рудольф сражался с серым чемоданом.
– Вот будет забавно, – пропыхтел он, – если мы и в самом деле ее найдем… А, черт, опять панталоны, чтоб им провалиться! И корсет!
– Два мужских костюма.
– Позвольте, тут какие-то деревяшки…
– У вас?
– Угу… Нет, это не «Леда», она должна быть крупнее.
– Вы знаете, каких она размеров?
– Наш эксперт все измерил… Примерно девяносто сантиметров на семьдесят.
– Погодите, тут какая-то коробка… А, тоже картины!
– Так… Посмотрим… Портрет какого-то из Висконти. Полено.
– Кузен!
– Рожа, как полено, рисовало полено и нарисовано на полене…
– Рудольф, прошу вас… У меня… погодите… черт, плохо видно… Герцогиня Валерия Висконти. 1526 год.
– У меня Мадонна. Говорят, некоторые живописцы придавали мадоннам черты своих любовниц. Глядя на эту картину, верится с трудом…
– Да уж… У меня и вовсе что-то непонятное. Какая-то одалиска из гарема. Из тех времен, когда Восток был в моде… Жуткая мазня.
– Дайте-ка взглянуть… Ну и окорока!
– Рудольф, имейте совесть!
– Не хочу. У этого Висконти начисто отсутствовал вкус. Так, у меня… Не понял…
Наступила тишина.
– Это сюда, а это… Ну и хитрец!
– Что там у вас?
Рудольф глубоко вздохнул.
– Можете убить меня, кузина, но у меня «Леда» Леонардо. Все три части.
Свеча догорала на полу. Амалия, услышав слова своего напарника, медленно повернула голову.
– Правда, «Леда»?
Рудольф развел руками.
– Вы же сами оставили мне серый чемодан. Я не виноват, что она там оказалась.
– Так… – пробормотала Амалия. – Надо зажечь новую свечу… Я сейчас.
Она завозилась, шумно дыша. Щеки ее пылали, прядь волос выбилась и повисла вдоль щеки. Рудольф с беспокойством наблюдал за ней.
Амалия вытащила свечу, зажгла ее от старой, а старую загасила и огарок убрала в ридикюль.
– Покажите…
Рудольф уступил ей место.
Кассиано дель Поццо не солгал. «Леда» действительно была написана на трех досках. Висконти или кто-то из его сообщников окончательно разделил их, после чего их без труда удалось уместить в чемодане. Рудольф сложил три части вместе, прямо на полу, так что картина предстала в своей целостности. На ней была изображена необыкновенно красивая женщина со сложной прической из множества кос. Справа возле ее ног, касаясь их крыльями, стоял белый лебедь, выписанный с удивительной точностью. Слева были изображены два разбитых яйца, из которых вылезали четверо пухленьких младенцев. Позади виднелись горы, окружавшие озеро, и легчайшие облака в вышине. Хотя картина значительно потемнела, как и говорил Амалии Волынский, и часть краски вдоль стыков осыпалась, видно было каждое перышко в воздетых крыльях птицы, каждый волосок на головах детей. Характерная полуулыбка на устах женщины, ее полуопущенные ресницы, тончайшая прорисовка пейзажа – все указывало на то, что на полу трюма судна, следующего из Европы в Америку, действительно лежала работа великого Леонардо.
Амалии не часто приходилось испытывать такое разочарование, как сейчас. Она едва не разрыдалась, и только гордость помогла ей держать себя в руках. Глаза ее сухо блестели.
– Да… Похоже, действительно она.
Девушка взяла одну из панелей, поднесла к лицу и, не удержавшись, осторожно потрогала волосы Леды пальцем. Не каждый день выпадает счастье прикоснуться к работе самого Леонардо… Амалия вернула панель на место, села на пол, осторожно сняла пылинку с крыла лебедя, чуть поерзала, устраиваясь то так, то эдак, чтобы получше рассмотреть композицию. Позади нее Рудольф переминался с ноги на ногу, не находя себе места.
– Поздравляю вас, кузен, – грустно сказала Амалия, поднимаясь на ноги.
– Она принадлежит моему кайзеру, – пробормотал Рудольф, словно оправдываясь.
– Да… – задумчиво сказала Амалия, глядя на прекрасную женщину с неземной улыбкой. – «Леда» воскресла. Кто бы мог подумать!
Она со вздохом поглядела на лежащие рядом другие картины – на надменную Валерию Висконти в жемчугах и на голозадую «Одалиску», таращившую бессмысленные глаза.
– До чего же вульгарная баба, – промолвила Амалия с тоской. Контраст и впрямь был разителен.
Она сложила друг на друга два портрета и начала медленно скатывать четыре холста, которые нашла в коричневом чемодане.
– Кузина, – воскликнул расстроенный Рудольф, – умоляю вас, стукните меня роялем по башке!
– Уй, Рудольф, – сказала Амалия, болезненно морщась, – прошу вас… У нас был уговор. Вы мне ничем не обязаны.
Агент вцепился обеими руками в волосы.
– Но как же… но ведь это вы догадались…
– Рудольф, – сердито проговорила Амалия, – перестаньте. Впрочем, если вам так уж хочется удружить мне, отдайте мне лучше одну картину из ваших, и покончим с этим.
– Рафаэля? – встрепенулся Рудольф. – Я… Амалия, я с радостью!
– Не Рафаэля, а Себастьяна, – уточнила Амалия.
– Но Рафаэль ценится гораздо дороже! – не утерпел агент. – Кузина…
– Я не люблю Рафаэля, – отозвалась Амалия с раздражением в голосе. – Он какой-то… приглаженный, что ли. Себастьян Секунд мне больше по душе… И потом, там изображено совершенно потрясающее лицо.
Рудольф тихо вздохнул.
– Держите, – сказал он, протягивая ей полотно.
Это был портрет человека лет тридцати или около того, поразительно белокурого, красивого, с тонкими чертами лица. Правая его половина была здоровой, левая же покрыта какими-то уродливыми пятнами и походила на лик разлагающегося трупа. Рудольфа передернуло.
– Странный у вас вкус, – заметил он.
– Вы говорите совсем как моя мама, – со смешком ответила Амалия. – Она из всех картин признает только виды озер.
Рудольф замолчал. Амалия бережно свернула Секунда и уложила его в футляр.
– А вы?
Рудольф подобрал галстук миссис Рейнольдс, связал им вместе три части «Леды» и забрал свои картины, после чего агенты водворили платки и сорочки обратно в чемоданы и затолкали их под сетку.
– Вы на меня сердитесь? – неожиданно спросил Рудольф.
– Я? – удивилась Амалия. По-видимому, она совершенно овладела собой, потому что улыбалась как ни в чем не бывало. – За что мне на вас сердиться?
– За «Леду», – коротко ответил Рудольф. – Я знаю, вы бы хотели, чтобы она досталась вам. Я ведь такой же, как и вы, – всегда болезненно переживаю неудачи. Верьте, если бы это зависело только от меня, я бы отдал эту чертову картину вам с легкой душой, но… мой повелитель должен получить «Леду», потому что заплатил за нее огромные деньги и не может себе позволить, чтобы над ним смеялись во всем мире.
Часы в глубине трюма прохрипели половину второго.
– Уже поздно, – сказала Амалия просто. Держа под мышкой футляр с холстами и два громоздких портрета, она нагнулась и отлепила свечу от пола. – Пора возвращаться.
На их счастье, страж дремал, и они смогли выбраться из трюма незамеченными.
Стояла глубокая ночь, когда Амалия наконец вернулась к себе. Затылок у нее ломило, глаза слипались. Она бросила футляр с картинами, «Одалиску» и портрет Валерии Висконти на кровать, села, обхватила пальцами виски и задумалась.
В номере напротив Рудольф крепко запер дверь, снял с кровати перину и положил под нее все три части «Леды», после чего спрятал остальные картины в декоративный камин, который никогда не топили, вернул перину на место, вновь застелил постель и через некоторое время уже спал крепким сном.
Если бы он не был так утомлен и догадался бы поплотнее задернуть штору, он бы наверняка заметил тень, которая, притаившись сбоку от окна, внимательно наблюдала за его манипуляциями. Убедившись, что Рудольф уснул, тень исчезла. Через некоторое время ручка на двери, ведущей в каюту Рудольфа, начала поворачиваться, но тому, кто стоял снаружи, это ничего не дало. Дверь была закрыта на два оборота, и Рудольф предусмотрительно оставил ключ в скважине. Поняв, что к германскому агенту проникнуть не удастся, тень изрыгнула витиеватое проклятие и канула во тьму.
Из дневника Амалии Тамариной (зашифровано)
«23 ноября. Второй день плавания.
Похороны мадам Эрмелин. Труп Висконти в пустующей каюте.
«Леда» найдена.
С этим делом – все. Но меня волнует другое: не была ли мадам Эрмелин отравлена? И если да, то кем?
2 ч. 15 мин. ночи. Ложусь спать».
– Молись! – страшным голосом вскричал убийца и занес кинжал.
– Ах, сударь, – простонала несчастная герцогиня, падая на колени, – заклинаю вас всем, что вам дорого: не убивайте меня…
«Господи, до чего же глупы эти детективные романы! – подумалось Амалии. – Вместо того чтобы падать на колени и произносить мелодраматические монологи, надо было взять предмет потяжелее и как следует стукнуть им нападающего по голове».
Она захлопнула книгу и откинулась на спинку кресла. По правде говоря, ей даже не слишком хотелось читать. Амалия хорошо знала себя. Бесполезно было даже надеяться на то, что ей удастся отвлечься, пока она не нашла ответа на тот самый, решающий вопрос.
В дверь постучали.
– Войдите! – недовольно крикнула Амалия.
На пороге возник Рудольф фон Лихтенштейн. Вид у кузена был малость смущенный. Он замешкался у двери, не решаясь войти.
– Доброе утро, кузен, – сказала Амалия. – Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, – уныло ответил Рудольф, – просто прекрасно. – Он глубоко вздохнул. – Скажите мне… только честно, кузина! Вы на меня не в обиде?
– Из-за чего? – удивилась Амалия.
– Из-за дамы с лебедем, – лаконично ответил Рудольф.
Амалия улыбнулась. До чего же он мил, бедный Рудольф!
– Нет, – совершенно искренне отозвалась она. – Я на вас не в обиде, кузен.
– Да? – Рудольф смешался. – А то вы тут сидите взаперти и не выходите… Я решил, что вы не хотите меня видеть.
– Я всегда рада вас видеть, кузен, – возразила Амалия, принимаясь за десерт. – Просто я никак не могу выкинуть из головы мадам Эрмелин. Меня не покидает ощущение, что ее смерть вовсе не была естественной. У нее определенно был жесткий характер, и мистер Дайкори считает, что семья не слишком горевала, потеряв ее. Может быть, она кому-то сильно мешала, и тот человек решил, что настал момент убрать ее с дороги раз и навсегда? Тело хоронят в воде, и никто не обнаружит никаких концов. Как вы думаете, кузен?
Рудольф широко улыбнулся.
– Я полностью согласен с вами, кузина, и готов подписаться под каждым вашим словом.
– Значит, вы тоже полагаете… – начала Амалия.
– Совершенно неважно, что я полагаю, – перебил ее кузен. – После того, как вы вчера оказались правы, а я кругом не прав, я готов оказывать вам поддержку в любом начинании, которое вам угодно будет предпринять.
– Вот как? – подняла брови Амалия.
– Да, – серьезно ответил Рудольф. – Значит, по-вашему, ее мог убить кто-то из семьи?
– Пока это только мои догадки, – заметила Амалия.
– А мотив? Полагаете, деньги?
– Возможно, – поколебавшись, согласилась Амалия. – Или чье-то ущемленное самолюбие.
– Хм, – сказал Рудольф. – Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Лично я считаю, что если уж они терпели ее столько лет, то терпели бы и дальше. Домашние тираны всегда выбирают таких жертв, которые не станут сопротивляться. В этом и состоит весь их гнусный расчет. Они ставят на то, что между бунтом и смирением человек почти всегда выбирает последнее, потому что внешне оно не требует таких усилий, как бунт. Но, что бы там ни говорили, смирение – выбор малодушных, и расплата за него бывает очень жестокой.
– А расплата за бунт? – подала голос Амалия.
Рудольф усмехнулся:
– В нашем мире за все приходится платить, кузина. Кстати, я должен сообщить вам кое-что. – Он подался вперед. – Сегодня я совершенно случайно заглянул в ту пустующую каюту…
– Позвольте мне закончить, – сказала Амалия. – Вы не нашли в шкафу… нашего знакомого. Так?
– Именно, – со вздохом подтвердил Рудольф. – Кажется, сам он уйти не мог. Как вы думаете, куда он делся?
– Уплыл, – отозвалась Амалия. – Как и мадам Эрмелин.
Рудольф мечтательно зажмурился.
– Наверное, мерзавец Вернер постарался. Надо бы разок применить к нему ваш метод. Канделябром по голове, связать и кинуть за борт.
– Руди, я нахожу, что вы чересчур кровожадны, – мягко заметила Амалия.
– Это, наверное, во мне заговорил прадедушка Боэмунд, – доложил Рудольф, весело блестя глазами. – Так что вы намерены предпринять по поводу мадам Эрмелин?
– А что бы вы сделали? – напрямик спросила Амалия.
– Для начала, – спокойно ответил Рудольф, – я бы побеседовал с врачом.
Они нашли доктора Ортегу в бильярдной, где он с азартом гонял шары на пару с аккомпаниатором Шенье.
– Доктор, – сказала Амалия, – можно вас на минуточку?
Ортега отложил кий и подошел к ним. Амалия отвела маленького доктора к окну, где, немного смущаясь, завела разговор о мадам Эрмелин. Мол, ее смерть была такой внезапной… Не думает ли он, что мадам могли попросту убить?
– Странно, – заметил Ортега, с любопытством поглядывая на молчавшего Рудольфа фон Лихтенштейна. – Очень странно.
– Что именно? – насторожилась Амалия.
– Да то, – беззаботно ответил доктор, – что вы, мадам Дюпон, не первая, кто задает мне сегодня этот вопрос.
Амалия вся обратилась в слух.
– В самом деле? Значит, кто-то еще спрашивал у вас…
– К вашим услугам, мадам Дюпон, – произнес мягкий баритон в двух шагах от нее.
Амалия резко обернулась и увидела сыщика из страховой компании, Деламара. Он стоял, заложив руки в карманы, и пристально смотрел на нее.
– Доброе утро, месье Деламар, – проговорила Амалия, улыбаясь самой очаровательной из своих улыбок, которой было бы вполне достаточно, чтобы заменить солнце в ненастный день. Однако месье Деламар, похоже, был не слишком чувствителен к женским чарам, потому что смотрел на Амалию с неприкрытым подозрением.
– Все в порядке, Ортега, – сказал сыщик врачу. – Можете идти.
Недоуменно пожав плечами, доктор вернулся к прерванной партии.
– Можно вопрос, мадам Дюпон? – очень вежливо осведомился Деламар. – Что побудило вас, постороннего, в сущности, человека, интересоваться подробностями кончины мадам Эрмелин?
Амалия и Рудольф тревожно переглянулись. Требовалось срочно подыскать какое-нибудь объяснение, и желательно как можно более убедительное. Как всегда, Амалия нашлась первая.
– Видите ли, – сказала она, – дело в том, что мой муж, месье Дюпон, всегда говорил мне… – Она запнулась.
– Молодчина этот Дюпон, – встрял Рудольф, чтобы заполнить паузу.
– Да. – Амалия улыбнулась. – Так вот, месье Дюпон всегда говорил мне, что случайных смертей не бывает, – выпалила она.
Брови сыщика поползли вверх.
– А ваш месье Дюпон… он кто? – спросил он.
– Месье Дюпон – полицейский, – бодро ответила Амалия. И, послав Рудольфу многозначительный взгляд, добавила: – Был.
– Ах вот оно что… – медленно проговорил Деламар. – Да, теперь все понятно, я имею в виду, ваш интерес к этому делу. – Он кашлянул и поправил галстук.
– Значит, дело все-таки есть? – вклинился Рудольф.
Сыщик приоткрыл рот, покосился на Ортегу и Шенье, которые сосредоточенно сражались вокруг обитого зеленым сукном стола, подхватил агентов под локти и не спеша зашагал прочь из бильярдной.
– Не поймите меня превратно, – сказал он, когда дверь за ними захлопнулась. – Я всего лишь представитель страховой компании. И поэтому, когда сегодня утром Кристиан Эрмелин принес мне вот это, я оказался в довольно сложном положении.
– Что принес? – насторожился Рудольф.
– Сейчас вы сами увидите. – Деламар запустил руку во внутренний карман и извлек оттуда маленький голубой конверт. Внутри оказался вчетверо сложенный листок простой бумаги.
– Можно? – спросила Амалия, завладевая листком.
Она развернула его и удивленно моргнула.
На листке черными печатными буквами было жирно выведено: «Ты умрешь первой». И подпись: «Л.».
* * *– Опа! – воскликнул Рудольф, с интересом изучая листок. – Что это?
Деламар вздохнул и вытер вспотевший лоб.
– Кристиан Эрмелин нашел письмо, разбирая вещи матери. Естественно, у него тут же возникло множество вопросов.
– И он обратился к вам, – закончила Амалия. – А вы первым делом отправились к врачу. – Она прищурилась. – Что именно вам сказал Ортега?
Деламар отвернулся.
– Похоже, он и сам ни в чем не уверен, – нехотя признался он. – Немолодая дама поперхнулась шампанским, сильно кашляла, у нее лопнул в горле сосуд, и она скончалась. Это мог быть и просто несчастный случай, но Ортега не отрицает, что некоторые яды могут вызвать схожую картину смерти. Все зависит от особенностей конкретного организма. – Он поморщился. – Странно, впрочем, то, что и Кристиан, и Гюстав в один голос утверждают, что у матери не было абсолютно никаких проблем со здоровьем. А теперь, когда обнаружилась эта зловещая записка, все окончательно стало на свои места. Смерть мадам Эрмелин вовсе не была случайной. Ее убили.