Остров без пальм - Олег Раин 13 стр.

Вот и мама… То есть, если ей на самом деле хорошо с Бизоном, то, может, и нечего гнать волну? Чего мы на нее взвились? Ну не ангел она, и что? Все равно ведь мама. Это Глебушке понять сложно, — салапет еще, а я-то почти взрослая! Через год уже паспорт получу, а там и сама куда-нибудь намылюсь. Не на завод же к Бизону топать… Значит, верняк, сорвусь. Потому что у моря жить все равно не получится. Во-первых, нет вузов с нормальной работой. Во-вторых, понаедут трактора да бульдозеры и срежут мой Слоновий холм к слоновьей бабушке, — закатают в бетон и выстроят какое-нибудь казино-отелево. И смотреть на это будет тяжело и тошно. Так что лучше уж ехать. От семьи, от родимого Глебушки, от любимых кипарисов. А если я готова уехать, то почему не может то же самое сделать мама? Иными словами — чего на маму пенять, коли у самой в голове ветер…

Студенты закончили очередную песню про «Ходят кони над рекою…», и профессор, стянув с головы шлем, шумно и от души высморкался. А после признался, что устал и хочет баиньки. Троица ребят во главе с Романом тут же вызвались проводить деда до палатки. Наевшийся печенья Глеб тоже клевал носом на моих коленях.

— Решили остаться?

Я повернула голову. Это подкрался сбоку Витька Анциферов.

— Куда же нам еще?

— Ну, не знаю… — Витька пожал плечами. — Вообще-то Бизоновские бугаи вас ищут. Каждый день по поселку туда-сюда гоняют. Уже запарили со своим джипом. Даже не знаю, сколько бензина уже сожгли.

— Тебя-то тогда не тронули?

— Здрасьте! Пусть только бы попробовали!

Ответ Витьки мне понравился.

— Ты хорошо того ухаря с ног сбил.

— Ну… — он немного смутился. — Еще разобраться — кто кого сбил.

— Нет, правда, если бы не ты, меня точно бы сграбастали.

Витька довольно запыхтел.

— Тут вот еще что… Батя твой заходил, — сообщил он. — Тоже про вас спрашивал.

— А вы?

— Что мы? Мы ведь не знаем, куда вы затихарились. Так и сказали, — Витька чуть помолчал. — Вы это… Возвращаться-то собираетесь?

— Зачем? Чтобы Глебушку снова отняли?

Витька озадаченно шевельнул бровками.

— Ну… Все равно ведь не пробегаешь всю жизнь.

— Предлагаешь сдаться?

— Зачем сдаться… Подумать надо. И место понадежнее найти.

— А может, у нас надежное!

— Тогда чего сюда заявились?

— Сюда… — я фыркнула. — Сюда нас Роман зазвал. Профессора вашего послушать.

— Профессор — это да… — Витька снова поежился. — Только ты это…

— Чего это?

— В общем, с Ромкой поаккуратнее.

— Это как — поаккуратнее?

— Ну-у… — Витька отвернул лицо от костра, подобрал с земли какой-то обгорелый сучок, завертел в пальцах. И не заметил, что перепачкал все руки.

— Чего аккуратнее-то? — с нажимом повторила я.

Витька в волнении потер лоб и нос, оставив на лице темные полосы. Вид у него стал препотешный, но я даже не улыбнулась.

— Что замолчал?

— Да котяра он, — выдохнул, наконец, Анциферов. — Смазливый котяра.

Я даже задохнулась от возмущения. Ну что за привычка такая — гадить своим ближним? Да еще за спиной! В глаза Ромке, небось, такого не скажет. Да и что тут можно сказать? Не Витька же Романа из моря вытаскивал! И про «Варьку» Анциферов до сих пор не в курсе. А вот Роман догадался. Потому что искал, потому что беспокоился. Еще бы — взяла и уплыла в открытое море! Да еще ночью. Не русалка же, в самом деле…

— Что ты про него знаешь! — вспыхнула я. — Сам здесь без году неделя, а уже судишь людей.

— Я — хоть неделю, а ты вообще первый день.

— Если хочешь знать, чтобы изучить человека, иногда одного дня хватит.

— Вот тебе и хватило…

— Ругаетесь? — Глебушка обернулся. — Про меня ругаетесь?

— Да нет… — сбилась я, — это мы про другого.

Витька хотел сказать что-то еще, но передумал. Видно, прочувствовал мой настрой и отодвинулся подальше. А я приникла к уху Глеба и, напевая недавнюю песню, сделала вид, что никакого Витьки рядом не существует. Да и кто он для меня? Так, пустое место…

Уснувшего Глеба Роман отнес в палатку, укутал в спальник.

— Его не украдут? — зачем-то спросила я.

— Ни в коем случае. У нас тут серьезная охрана, — Роман фонарем осветил брезентовый потолок, — в обоих углах под палаточными коньками сидели богомолы. С мощными передними лапищами, круглоглазые, бдительные. Уж этих степных тараканчиков я знала отлично. То есть многие люди действительно сравнивали их с тараканами, но я-то понимала, что богомолы — существа особые. И не насекомые даже, — скорее уж домовые. Прошлым летом у нас дома тоже жил один такой. Мама его боялась, а мы с Глебом подкармливали мухами и называли Тутанхамоном. Богомол был абсолютно ручной — с удовольствием сидел на ладони и на плече, вращал головой, наблюдая за нашей мимикой, за поведением других людей. Говорить он не умел, но вел себя столь осмысленно, что быстро превратился в члена семьи. К сожалению, богомолы долго не живут, и где-то в середине октября бедный Тутанхамон бесшумно мумифицировался. Мы похоронили его с почестями за садовой оградой, Глебушка даже поплакал немного, и у меня глаза были на мокром месте. Как бы то ни было, но заводить новых богомолов мы больше не стали. Уже знали, что за радостью встреч обязательно следует расставание.

— Это Царь, а это Король, — коротко представил Роман, и я приветливо помахала богомолам рукой.

— Привет, парни! У нас тоже жил ваш собрат. Мы его очень любили.

— Мы их тоже любим, — серьезно кивнул Роман. — Без них в палатку набивалась туча всевозможного гнуса. А теперь, сама видишь, чисто и уютно. Лучше любого пылесоса.

— Да уж, эти ребята уважают чистоту, — подтвердила я.

— Хочешь, ложись прямо здесь. А мы с соседом найдем себе место.

— Да что-то пока спать не хочется.

— Так, может, погуляем?

Именно этих слов я pi ждала. Не приглашать же его на прогулку самой! Юлька, правда, меня бы не поняла. Тем более что где-то во тьме Романа наверняка караулила васильковая красавица. Я даже представила ее непонимающий взгляд. И мысленно успела показать ей язык. Так-то, лапушка! Спасать людей — это тебе не кашу варить! Тут плавать нужно уметь. И к сердцу своему прислушиваться.

Взявшись за руки, мы отправились с Романом прочь. Сначала по какой-то дорожке, а потом и по тропке. С черных деревьев Роман на ходу срывал незрелые яблочки, и мы с удовольствием их грызли.

Потом я набралась храбрости и извлекла из кармашка свой плеер. Новую батарейку я установила утром — и очень вовремя. С Юлькой мы, бывало, развлекались, втыкая друг другу по наушничку от своих плееров. Получалась развеселая какофония. Левое ухо слышало одно, правое — другое, но минут через пять происходило чудо, и мозг начинал отличать мелодии. Папа сказал, что это опасно, что можно даже свихнуться, и на всякий пожарный эксперименты мы прекратили. Сейчас же все было по-другому: один наушничек я нацепила себе, другой — Роману. Совсем как с Глебушкой на палубе «Варьки». И песню выбрала подходящую — с певицей Сандрой, еще совсем молоденькой, почти девочкой. Тогда она еще умела петь, хотя и не знала английского. А потом выросла, возмужала (или как там про женщин положено говорить?), выучила английский и стала петь обычную троечную попсу. Эта песня осталась единственной и неповторимой в ее репертуаре. Настолько неповторимой, что и сама повзрослевшая Сандра уже не сумела бы спеть ее с таким незрелым очарованием.

Эту песню я когда-то так полюбила, что не поленилась перевести со словарем. И вновь оказалось, что текст абсолютно про меня — то есть про маленькую девочку, которая не хочет расставаться со взрослым парнем и спрашивает его, зачем биться сердцу, если нужно уезжать и расставаться. Роман ведь тоже должен был уехать к себе на родину. И это было непонятно. Почему люди встречаются, если все равно приходится расставаться, зачем заводят славных богомолов и милых зверюшек, если те в конце концов умирают, зачем влюбляются, если это так ненадолго?

Слушая Сандру, мы медленно танцевали под каким-то уличным фонарем. Ничего подобного у меня в жизни еще не было. Я обнимала Романа за сильную шею, щекой прижималась к широкой груди. Мой кавалер тоже примолк и ни единым звуком не возразил, когда я перезапустила песню по второму и третьему кругу. Больше я рисковать не стала. Боялась, что очарование пройдет, а милая сердцу Сандра набьет оскомину.

Поняв, что танец завершился, Роман точно кувшин с водой поднял меня к своему лицу и мягко поцеловал в губы. Меня точно током пронзило. Хотя какой там ток! Под напряжение я никогда не попадала, а вот удар ската-хвостокола это отдаленно напоминало. Только от жала ската было безумно больно, а сейчас меня омыло сладким, пузырящимся кипятком. Словно булгаковская Маргарита я на секунду-другую потеряла вес, а с ним и остатки здравомыслия.

Поняв, что танец завершился, Роман точно кувшин с водой поднял меня к своему лицу и мягко поцеловал в губы. Меня точно током пронзило. Хотя какой там ток! Под напряжение я никогда не попадала, а вот удар ската-хвостокола это отдаленно напоминало. Только от жала ската было безумно больно, а сейчас меня омыло сладким, пузырящимся кипятком. Словно булгаковская Маргарита я на секунду-другую потеряла вес, а с ним и остатки здравомыслия.

Взглянув в мои захмелевшие, уже совсем даже не здешние глаза, Роман поцеловал меня снова.

— Жаль, — шепнул он, — жаль, что ты совсем еще девчонка…

Я молча покачала головой. Я не была девчонкой, и мне сейчас было так здорово, что я даже подумала о крамольном: не страшно, если Роман уедет. Главного ему все равно не увезти — этот танец под ночным фонарем и этот поцелуй. Уж их-то я запомню на всю жизнь. И это совсем не мало. Конечно, у той же Юльки, по ее словам, давно были с парнями «серьезные отношения». И целовались они взасос — чуть ли не с языком, и многое другое себе позволяли, но все это было форменной чепухой. Обжиматься по углам успевали и другие мои знакомые, только особой радости от этого, по-моему, не испытывали. Потому и рассказывали потом о своих приключениях с хихами-хахами, да еще пятнисто краснели при этом. Само собой, привирали с три короба. Просто не о чем было рассказывать, вот и сочиняли. Я же совершенно точно знала, что никому про этот поцелуй рассказывать не буду. Разве что маме. Если, конечно, она вернется…

Мысли влекли, утягивали куда-то не туда, точно вырывали из сладкого омута, и я снова включила плеер.

— Объявляется белый танец! — выкрикнула я и быстро прижалась к Роману.

На этот раз пел Валерий Меладзе, и, разумеется, про нас с Романом…

Певец явно накаркал. Только мы потянулись друг к дружке губами, как захрустели сучья. Мы повернули головы. Кто-то явно прятался в кустах.

— Может, собака? — шепнула я.

— Скорее, мишка-медведь, — Роман снова потянул меня к себе, но кусты захрустели сильнее прежнего, заставив нас напрячься.

— А вдруг, действительно, медведь?

— Да какой медведь, их тут еще в палеозое извели.

Я повернулась к кустам, а Роман поднял с земли камень.

— А ну выходи! Давай-давай, а то камнями забросаем и кусты подожжем.

Но все было тихо, никто наружу не показывался.

— Да этот тип просто струсил, — громко произнес Роман. — Эй, трусишка, у тебя шортики часом не мокрые?

Качнулись ветки, и, выдираясь из цепких веток, под свет фонаря выбрался Витька Анциферов.

— Опана! Вот так чудо гороховое!

— Сам ты гороховое!..

— Еще и дерзит, — Роман шагнул к Анциферову, ухватил за плечо. — Попался?

— Кто попался-то! — Витька попробовал вырваться.

— Не трепыхайся, — Роман держал парнишку крепко. — Ты что же, подглядывал за нами?

— Мое дело!

— Ишь ты! Вижу, заигрался в юного следопыта?

— Пусти, я сказал! — Витька толкнул Романа, пытаясь вырваться, но Роман был значительно сильнее, и толчок получился жидким.

— Не дергайся, голубок! Сначала объяснишь свое поведение, а после извинишься перед дамой…

— Фиг тебе!

Анциферов в очередной раз попытался вырваться, но обозленный Роман тряхнул его точно грушу.

— Стоять, я сказал!

— Сам стой, оглобля!

— Что ты чирикнул? — Роман вывернул Анциферову руку. — Повтори!

— Оглобля коломенская… — даже в тусклом свете фонаря стало видно, что лицо у Витьки жутко побледнело. Роман же продолжал выкручивать ему руку.

— Проси прощения! У меня и у дамы…

— Не надо, Ром. Отпусти его, — попросила я, но меня никто не услышал. Наоборот — Витька Анциферов яростно залягался ногами и пару раз в самом деле угодил Роману по щиколотке.

— Ах ты паршивец! — Роман ладонью шмякнул Витьку по затылку — да так, что парнишку швырнуло вперед — чуть ли не до самых кустов. Споткнувшись, он упал на колени, а Роман вновь оказался рядом.

— Значит, пинаться умеем? Посмотрим, что ты на это скажешь… — ухватив Витьку за ухо, он рывком вздернул его с земли.

— Гад! — заблажил Витька. — Котяра! Мало тебе Светки с Галькой? Мало Катьки кашеварихи? Вон как она на тебя смотрит!..

— Заткнись!

— Чего ты от Ксюхи хочешь, урод? И спаивал зачем? Думаешь, не видел, что ты ей в чай подливал?

— Я сказал: заткнись! — Роман наотмашь залепил ему оплеуху, голова у Витьки дернулась, но даже в эту секунду он остался бойцом. Замолотил кулаками по воздуху, пытаясь достать Романа — и достал-таки. Из разбитого носа Романа брызнула кровь.

— Еще хочешь? — Витька пнул раз, другой и снова попал. Роман ударил прямым слева, и голова Витьки дернулась повторно. Не знаю уж, во что могла превратиться драка, но на этот раз я вмешалась в нее совсем не по-девичьи. То есть и по-девичьи и не совсем. С разбега я толкнула Романа в спину и, что есть сил, заверещала:

— А ну, прекратите!!!

Роман изумленно оглянулся, а разошедшийся Витька боднул его головой в живот и чуть не опрокинул на землю.

— Хватит! — гаркнула я.

Оба драчуна замерли.

— Ты чего, Ксюш? — Роман смущенно загримасничал. Такие состояния бывают порой у взрослых. Губы еще гневно кривятся, в глазах растерянность, брови неуверенно подрагивают, не зная, в какой позиции замереть. То есть что-то такое человек уже почувствовал, но еще полностью не осознал.

— Ксюш, он же подглядывал за нами…

— Это не причина, чтобы избивать его. Он слабее тебя.

— Кто слабее-то! — задиристо выпалил Анциферов. — Да еще пару минут, и по асфальту раскатал бы…

— Хватит! — командирским тоном повторила я. — Приводи себя в порядок, и пойдем.

— Куда? — Витька торопливо заправил выбившуюся рубаху в джинсы. Грязной ладонью мазнул по бедру.

— На кудыкину гору, — я одарила Романа гневливым взором. То есть именно так мне хотелось бы взглянуть на него, но скорее всего взгляд получился жалким. Так смотрит собака на предавшего ее хозяина. С обидой и горечью — какой уж там гнев! Брови на лице моего недавнего ухажера повторно прыгнули вверх вниз, губы обиженно дрогнули. Мимика все-таки предала своего хозяина. Верно, и сам Роман понял, что роль свою провалил. В мире кино выражаются чуть иначе: не прошел пробы.

— Ксюш… — умоляюще произнес он и умолк. На этот раз красноречие окончательно ему изменило. Сказать было нечего.

Я же совсем как в детском саду взяла Анциферова за руку и повела прочь. Мы двигались неведомо куда, и самым лучшим было бы попасться сейчас в лапы каких-нибудь инопланетян. Рассказывают же про такие случаи: типа, высаживаются гоблины из тарелок, хватают зазевавшихся, увозят куда-то и память начисто потрошат. То есть позже человек возвращается на Землю, но ничегошеньки уже не помнит. И я бы с удовольствием не помнила. Ни про маму с папой, ни про красавчика Рому.

То есть Витька Анциферов был, наверное, доволен случившимся, но я-то отлично сознавала: все в моей жизни снова оказалось поломано. Казалось, только-только забрезжило что-то, пошли свежие побеги, и опять произошло крушение. Говорят, что снаряд в одну воронку дважды не попадает, так вот я вам скажу, что все зависит от воронки. В иную — глупую да дурную — и два, и три раза может залететь. Был ведь какой-то японец, что пережил сразу два атомных взрыва. После бомбардировки в Хиросиме с потоком беженцев рванул в Нагасаки, не успел дух перевести, как ахнуло и там. А он, бедолага, снова уцелел. Жуть, короче… Вот и у меня снаряд лег в точности на то же самое место. И воронка, надо понимать, стало глубже, обещая со временем превратиться в отменную ямину.

Куда именно мы шли, сказать было сложно. Ноги выбирали направление произвольно, но я ничуть не удивилась тому, что они вывели нас на берег. Спустившись к морю, мы застыли на месте. Море всегда останавливает приближающихся. Точно распятая во весь горизонт икона. С ним молча здороваются, оно загадочно мерцает в ответ. Перед нами же сейчас было не просто море, а водная равнина, именуемая Меотидой. Наглотавшаяся за день света, она не желала быть просто водой — черной и мертвой. Она была живой и думающей — совсем как океан Лема. И тосковала, возможно, о всех разом: о Глебе, обо мне, о наших неуживчивых родителях и моей незадавшейся дружбе с Романом…

— Ты это… Извини, — пробубнил Витька. — Я же понимаю все.

— Ничего ты не понимаешь, — я сердито стянула с себя платьице, кинула на песок плеер и вошла в воду. Мне нужен был транквилизатор помощнее, и таким лекарством было сейчас море.

— Погоди, я с тобой… — Витька, сопя, начал стаскивать с себя джинсы, но мне было все равно. Точно торпеда я вонзилась в глубину и гребла, толкалась руками от воды, пока хватало воздуха. Давление неотвратимо сдавливало уши, но я специально не продувалась. Одна боль вытесняла другую, и мне это сейчас было необходимо. Когда воздух совсем иссяк и голову стало заметно кружить, я стиснула зубы и, сделав последний рывок, попыталась ухватиться за какой-нибудь, поросший мшистыми водорослями камень. Ничего не вышло. Кто-то цапнул меня за щиколотку, бесцеремонно потянул наверх.