Недалеко от длинного здания Александр улегся за плетень и замер. Столовая – не воинский объект, не склад, но часового здесь поставить немцы вполне могли бы. Хотя что там охранять – котлы да ложки?
За плетнем Саша пролежал не менее получаса – никакого движения вокруг. Был бы часовой, он бы уже себя выдал – шумом шагов, покашливанием, металлическим стуком оружия.
Александр направился к задней части здания – туда, где обычно располагается служебный вход. Обычно там двери похуже и запоры.
Однако вопреки его ожиданиям дверь оказалась добротной, и замок – тоже. Ломать замок было нечем, да и шуметь нельзя.
Но рядом Саша увидел небольшое оконце.
Он стянул с себя телогрейку, приложил ее к стеклу и ударил локтем. Стекло треснуло, осколки попадали внутрь, зазвенели. Но снаружи, да еще сквозь прикрытое телогрейкой окно звон слышался приглушенно.
Саша раскачал и вытащил из рамы крупный осколок стекла, бросил его внутрь. Прислушался. Тихо. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и, перевалившись через подоконник, ударился обо что-то. Темновато.
Найдя на ощупь дверь, он открыл ее. Перед ним был обеденный зал: длинные столы, скамейки. Толкнулся в другую дверь – она была заперта на внутренний замок.
Саша надел телогрейку, которую до этого держал в руке, в два прыжка разогнался и выбил плечом дверь, сорвав замок. Ни черта не видно – комната не имела окон.
Саша вытянул вперед руки, сделал шажок, другой. Руки наткнулись на стеллажи. Он двинулся вдоль стеллажа, почувствовал запах. Александр давно не ел, и обоняние обострилось, как у собаки. Пахло хлебом. Он слепо пошарил рукой и наткнулся на армейский кирпичик хлеба. Схватив его, он впился в горбушку зубами, отхватил изрядный кус и стал жевать. Желудок тут же ответил голодным спазмом.
Второпях съел полбуханки.
Держа в левой руке хлеб и откусывая от него, он стал медленно продвигаться вправо, пока не наткнулся ногой на мешок с какой-то крупой. Каши бы сейчас сварить да поесть горяченького! Он провел левой рукой по стеллажу и обнаружил на нем банки. Черт! А у него – ни мешка, ни «сидора». Рисковать головой из-за булки хлеба – неразумно. Надо забрать продуктов сколько можно.
Он вышел в обеденный зал. Что бы приспособить? Из окон – лишь тусклый свет полной луны. Хлопнул себя по лбу. Идиот! С голодухи голова совсем не работает. В кладовой мешок с крупой на полу стоит.
Он вернулся, высыпал крупу на пол. Покидал в мешок шесть – семь банок консервов, туда же отправил четыре буханки хлеба. Полный мешок набивать нельзя, не вещмешок – нести тяжело и неудобно.
Из разбитого окна спустил на землю мешок, выбрался сам и прежним путем отправился в лес. Зайдя за деревья, он поставил мешок с добычей на землю. Желудок сыто урчал, сил прибавилось. Вот теперь можно и оружием заняться.
Через огороды Саша выбрался на улицу. Куда направиться? Судя по всему, часовые могут стоять у кирпичного здания или там, где стоят грузовики.
Саша повернул налево. Здание должно быть недалеко – метров сто. Он лег на землю и пополз.
Часовой обнаружил себя сам. Под его ногами поскрипывал гравий, он шумно сопел и что-то тихо напевал себе под нос. Однако не стоял на одном месте, прохаживался вдоль здания. Это плохо, подобраться трудно.
Саша дождался, когда часовой уйдет к дальнему углу, и ползком, быстро, как ящерица, заполз за ближний к нему угол. Здесь сразу встал в полный рост и вытянул нож из ножен. Однако часовой все не шел. Что он там – уснул?
Наконец послышались неторопливые шаги – немец приближался. Вот он дошел до угла, развернулся и пошел в обратную сторону.
Саша сделал шаг из-за угла. Спина немца была в трех шагах. Он преодолел этот путь в один прыжок и ударил часового сверху, над ключицей. В таких случаях клинок попадает в аорту.
Немец стал валиться вперед.
Саша вцепился рукой в ворот его шинели, чтобы тело при падении не наделало шума. Стянув с плеча часового ремень карабина, он расстегнул на нем пояс с подсумком и застегнул его на себе. И, не мудрствуя лукаво, заторопился мимо здания к лесу. По дороге чертыхнулся на немецкое начальство – могли бы часовому автомат дать. Теперь тащи эту дуру, а толку с нее немного. Но с оружием он почувствовал себя увереннее.
В лесу бросил взгляд на часы – было два часа ночи. Часового придут менять в четыре утра. Тогда поднимется тревога. У немцев все по часам, строго. Стало быть, два часа у него в запасе есть.
Однако полчаса из этих двух он потратил бездарно, отыскивая в ночном лесу мешок с провизией. Бросать драгоценную добычу не хотелось, в его положении еда – способ выжить.
Найдя мешок, он схватил его за узел, закинул за спину и тут же двинулся от села подальше. С немцев станется: обнаружив убитого часового, могут устроить личным составом облаву в лесу или вызовут кинолога с собакой.
Саша шел до утра. Прошел по встреченному ручью с полкилометра – на всякий случай, и уже в предрассветных сумерках уселся на поваленное дерево и развязал узел мешка. Чего он там добыл?
Банки оказались рыбными консервами – тунец в томате. Саша предпочел бы тушенку. Может, она там и была, но только как без света увидишь?
Он обтер лезвие ножа о пожухлую траву и вскрыл банку. Ножом цеплял куски рыбы, заедая ее хлебом. Пожалуй, вкусно, но мало.
Саша открыл еще банку, утешая себя тем, что нести мешок будет легче. Съел содержимое и этой банки, доев остатки буханки хлеба. Почувствовал прилив сил. Еда для солдата – большое дело.
Он шел почти весь день, обходя встречные деревни и села. И следующий день двигался в таком же темпе. Ел только утром и вечером.
Утром следующего дня решил узнать, где он находится. По его прикидкам, он должен быть в Пинском районе, отмахав за три дня километров около ста. Кто их считал, эти километры? В лесу определить сложно.
Наткнулся на деревеньку в четыре двора, понаблюдал с четверть часа. Немцев не видно, и, похоже – люди живут только в двух избах.
Подошел открыто, постучал в окно.
– Кого в лихую годину несет? – услышал в ответ хриплый голос.
В окне показался дедок.
Несмотря на не слишком радушный прием, Саша решил быть предельно вежливым:
– Здравствуйте, дедушка! Как деревня называется?
– Выселки.
– А район чей?
– Так Пинский же…
– Железная дорога далеко?
– По дороге – прямо, километров пять будет.
– Спасибо.
Саша двинулся по дороге. На пути обернулся и увидел – дед все еще смотрел в окно.
Он решил идти до железной дороги, а там сориентироваться. Не будешь же встречных расспрашивать – где Богдановка?
Через час он был у железной дороги. По наитию свернул влево. Если он не ошибся, вот-вот должны показаться знакомые места.
Так и есть, еще через час он увидел знакомую местность. Вот дерево, на котором он сидел, когда Мыкола с гранатами готовился напасть на немцев.
Дорогу к деревне он знал, ходил по ней не раз.
Часа через два Александр добрался до Богдановки. Не заходя в село, улегся на опушке леса и стал наблюдать, держа в поле зрения дом Олеси.
Почти никакого движения. Немцев нет – что им в глухомани делать? Хуже другое – Олеси не видно. Может, она уже здесь не живет?
Через полчаса наблюдения дверь дома открылась и вышла Олеся. Саша ее сразу узнал. Девушка направилась в лес с веревкой. «За дровами пошла», – догадался Саша.
Он дождался, когда она зашла в лес, и тихо двинулся за ней. Когда же они удалились от деревни на сотню метров, негромко позвал:
– Олеся!
Олеся замерла, потом резко обернулась:
– Ты?
Она бросилась к Саше, обняла его.
– Я уж думала – не увижу тебя никогда.
– А я – вот он, живой. Как ты?
– Живу, как видишь.
– С полицаями-то обошлось?
– Обошлось. Давно тебя не было.
– Соскучился, вот и пришел.
Щеки девушки покраснели.
– Обманываешь.
– Жить пустишь?
– Опять по ночам пропадать станешь?
– Тише воды ниже травы буду. Мне до весны переждать надо.
– А потом? – В голосе Олеси Александр уловил разочарование.
– Я солдат, Олеся. И пока немцы топчут мою землю, я буду воевать. Уцелею – вернусь.
Олеся только вздохнула.
– Ты за дровами?
– За ними.
– Я помогу.
Вдвоем дров набрали быстро. Саша донес их до опушки.
– Иди домой. Я приду, как только стемнеет, дрова принесу.
– В деревне только бабка Аглая осталась, так что бояться некого.
– Так дедок еще был, сосед твой.
– Умер, недели две как.
– Жалко. Тогда идем.
Саша показал Олесе на свой мешок на опушке:
– Возьми, там консервы.
– Богато живешь.
– У немцев взял.
В избе было тепло, уютно – чувствовалась женская рука.
– Кушать хочешь?
– Как волк.
– Раздевайся, мой руки и садись за стол. Я мигом.
– Кушать хочешь?
– Как волк.
– Раздевайся, мой руки и садись за стол. Я мигом.
Олеся заметалась по кухне. На столе появилась вареная картошка, за ней – соленые грибы, квашеная капуста, сметана в горшочке. Богатый стол по нынешним временам!
Олеся вдруг остановилась в своих метаниях и смущенно взглянула на Александра:
– Извини, хлебушка нет.
– Достань из мешка, там одна буханка осталась.
Олеся порезала подчерствевший хлеб.
– Ты ешь.
– А ты что же?
– Много ли мне надо? Я уже завтракала.
Саша накинулся на еду. Одно дело есть в лесу рыбные консервы с хлебом, и совсем другое – домашнюю еду. Соскучился он по ней.
Наевшись, откинулся спиной на бревенчатую стену избы.
– Спасибо, хозяюшка. Рассказывай, как тут у вас?
– Чего рассказывать? Новостей никаких нет. Если кто из соседней деревни зайдет – уже событие. Только сейчас редко кто заходит, боятся люди.
– О партизанах ничего не слышно?
– Нет. Ты не забыл, где баня?
– Помню еще – на задах.
– Натопи. Пахнет от тебя, как от зверя лесного.
Олеся слегка покраснела. Саша уже приметил за ней привычку краснеть, когда она смущалась. В самом деле, мылся он давно: недели две тому назад, еще в отряде. Потом ползал по земле, сидел в горящей мельнице и у костров, одежда дымом пропахла. На холоде запах так не чувствовался, а вот в тепле псиной запахло, сыростью.
Саша поднялся, накинул телогрейку и вышел на улицу. Там он наколол дров, растопил печь в бане, натаскал из колодца воды, налил в котел.
Банька старая, небольшая. Скромный предбанник с лавкой, моечная и узкая парилка. Но сделана добротно, из дуба. Сосна или ель в бане пахнут хорошо, однако при нагревании выделяют смолу, которая к коже и волосам прилипает.
Часа за три банька прогрелась, вода в котле – кипяток. Мочалки на стене висели.
Саша вернулся в дом.
– Пошли мыться, Олеся.
– Ты что? Как можно? Ты же мужчина!
– Да не трону я тебя! Жалко просто, такая баня – и одному. А спину потрешь?
Олеся колебалась. Топить баню для одного – роскошь. Дров много уходит и времени, да еще воды попробуй натаскать.
– Мыло есть ли?
– Откуда?
Олеся вздохнула:
– Щелоком моемся.
– Это что?
Саша был городским жителем XXI века и деревенских премудростей, тем более – середины XX века, не знал.
– Древесную золу в воде замачиваем и этим раствором моемся. Не мыло, конечно, но грязь смывает.
Да, не жил никогда Саша в деревне, не было у него опыта приспособления к деревенской жизни с учетом отсутствия абсолютно всего – мыла, зубной щетки, бритвы… Да что там о предметах гигиены – всего!
Они пошли в баню. Первым прошествовал Саша. Он разделся в предбаннике, зашел в мыльню. В ней было не просто тепло – жарко! Тело сразу покрылось капельками пота.
Следом в баню пожаловала Олеся. Она повозилась, раздеваясь, и… тишина.
Саша усмехнулся. Небось стоит перед дверью, не решаясь войти.
Все-таки дверь открылась, и девушка вошла. Одной рукой она стыдливо прикрыла обнаженные груди, другой – лобок.
– Отвернись.
– Так и будем мыться спиной к спине? Мы ведь уже взрослые люди. Насколько я помню из книг, раньше в деревнях вообще вся семья мылась.
– Я таких книжек не читала, мы с мамой вместе мылись, – отрезала Олеся.
Она смешала в деревянной кадушке горячую и холодную воду, попробовала рукой температуру. Потом набрала в ковш теплой воды, облила Сашу и облилась сама.
– Вон, в углу в ведре щелок стоит. Зачерпни сверху отстой, намочи мочалку и трись.
Щелок почти не пенился, мылил плохо, но грязь смывалась.
– А теперь облейся, сполосни мочалку и смывай с себя все.
Саша обмылся. Кожа порозовела, поры очистились. Появилось ощущение, что кожа «задышала».
Он украдкой поглядывал на Олесю. Девушка была прелесть как хороша! Молодость! Он попытался вспомнить, когда у него была женщина, и не смог. Похоже, после взрыва в Домодедовском аэропорту и переноса во времени сюда, в 1941 год, женщины у него не было. А ведь он далеко не монахом в Москве жил, водочку попивал. Не каждый день, конечно, и даже не каждую неделю при его-то работе. Но случалось. И дамы были. Некоторые в его квартире надолго задерживались, но так, чтобы сердце его заняли, чтобы замуж взял, чтобы детей от нее хотел – нет, не случилось.
– Отвернись, что ты на меня уставился? – Олеся вернула его к действительности.
Он раздумывал и вспоминал, а сам автоматически смотрел на нее.
– Вот все вы, мужики, такие! Глазами скоро дырки на теле протрешь.
– Извини. А у тебя – что, опыт насчет мужиков есть?
Девушка только фыркнула в ответ. В его присутствии она уже освоилась и вела себя естественно.
– Пошли в парную.
Они прошли в узенькую – двоим еле развернуться – комнатку.
– Ложись.
Саша улегся на живот. Олеся плеснула из ковшика на камни печурки. Зашипела вода, и как взрыв – пар сразу наполнил парную, так что и дышать стало трудно.
Девушка провела над телом Саши веником, разгоняя пар, потом распаренным веником пошлепала по телу. И такая расслабуха на Сашу напала, что он едва не уснул.
– Переворачивайся.
Саша вынырнул из дремы, перевернулся. И все бы хорошо, но когда перед лицом его колышутся две тугие девичьи груди, смотреть на это спокойно нельзя. Саша почувствовал, что еще немного – и он не совладает с собой.
Только девчонку обижать нельзя. Она его приютила, кормит. И нельзя отвечать на заботу черной неблагодарностью. Саша прикрыл глаза, но все равно – Олеся то бедром его коснется, то грудью невзначай.
– Ну как?
– Здорово! Теперь давай – я тебя.
Олеся улеглась на полку. Ой, блин, хоть глаза выколи! Фигура – гитара! Саша едва не замычал от вожделения. Но веником исправно помахал, потом огладил, затем пошлепал… Кожа на спине Олеси из розовой сделалась почти красной. А уж когда Олеся на спину перевернулась… Он и это выдержал. С трудом, но выдержал.
Они обмылись в мыльне. Саша чувствовал себя помолодевшим. И с кожи вроде как панцирь сняли.
– Горячей воды много осталось, – заметила Олеся. – Ты белье в предбаннике оставь, я простирну. Негоже в грязном белье после баньки ходить. Ты в избу иди, я там тебе отцовское белье приготовила.
Саша обтерся полотенцем, натянул брюки, телогрейку на голое тело и бегом – в избу. Там на лавке он нашел чистое исподнее – рубаху бязевую и кальсоны. Мужские трусы в деревнях только после войны увидели, а до тех пор носили кальсоны, называемые иногда подштанниками.
Он оделся и почувствовал себя на седьмом небе. Сам чистый, белье чистое! Все-таки для солдата на войне баня – первое дело. Есть дают – пусть и не сытно, но относительно регулярно. Стригут – хотя бы раз в месяц. А с баней туго. Попробуй в полевых условиях нагреть воды на роту или на целый батальон!
Олеси не было. Саша прошел в комнату, улегся на кровать. Спал он уже на ней однажды, правда – давно. И сейчас, едва улегся, сон его сморил. И так хорошо у него на душе было, как он давно себя не чувствовал.
Проснулся он оттого, что рядом кто-то лежал и сопел потихоньку. Повернул голову – Олеся. Саша полюбовался лицом ее. Кожа чистая, нежная, как будто изнутри светится; волосы длинные, густые, устлали подушку. Губы приоткрыты, и видны ровные зубки. Красавица! В Москве на такую сразу бы клюнули затасканные донжуаны, да и он бы не пропустил, постарался бы познакомиться.
Александр глубоко вздохнул. Олеся проснулась.
– Извини, что рядом улеглась – так захотелось к сильному мужскому плечу прижаться. Устала я одна. Все самой приходится. Ты надолго?
– Я же говорил – до весны.
– Оставался бы ты навсегда.
– Ты же комсомолкой была и должна понимать – врага с земли нашей гнать надо, разбить наголову. Тогда и вернуться можно.
– Когда это будет? – с тоской в голосе сказала Олеся. – Я к тому времени старая уже буду.
– Так и я не молодею.
– Ты… – Олеся помолчала, подбирая слова, – …надежный, вот.
– Закончить войну надо, Олеся. Добьем немца – вернусь за тобой, в Богдановку эту, Богом забытую, заберу тебя в Москву. Эх, заживем!
– Расскажи, какая она, Москва?
– Большой город, суетный. У вас в деревне все друг друга знают, здороваются. А у нас в подъезде – и то не всех знаешь.
– Ты где до войны работал?
– В метро, машинистом.
– Покажешь мне метро? Говорят, там так красиво!
– Красиво. И покажу, и прокачу.
– А живешь где?
– Квартирка у меня там. Небольшая, однокомнатная, но своя.
– Мало одной комнаты.
– Мне хватает. Зато с удобствами: ванная, туалет, кухня. Открыл кран – горячая вода, мойся сколько влезет. Не то что у тебя: пока баню натопишь, сам вспотеешь.
– Слышала я об удобствах городских. Думала – не у всех они. А ты – машинист в метро, а удобства есть.