– Ну писала! Но ведь они этого заслужили?!
– Заслужили-заслужили. Вот они, заслуженные, возле батареи и сложены. Так, теперь дальше:
«На их совести гибель детей и стариков. Таких, как они, надо отдавать на растерзание диким псам!» Твои слова?
– Да, но…
– Нет-нет, все в порядке, никаких «но». Эти вон там, у шкафа. Открывать осторожно – псы были очень дикие и к тому же голодные. Продолжим: «Своими руками бы этого подонка задушила». Ну, пусть и не твоими руками, но исполнено. Под стол положили.
Тут Ангел Смерти на минутку оторвался от чтения – его сотоварищи как раз заносили целую груду небольших мешков, в руках по два-три помещались.
– Коллеги, детей вон туда.
– Ка… каких детей? – в ужасе выпучила глаза Лейкина.
– А разве не помните? Вот, зачитываю:
«Из-за этих уродов каждый день гибнут дети. Пусть то же самое случится с их собственными детьми, тогда они, возможно, что-то поймут».
– А…
– Выполнено, можете сами убедиться. Я вам даже помогу мешочек расстегнуть – посмотрите, убедитесь.
– Неееет!!!! – завопила Лейкина, отпрыгивая к стенке. – Это полный бред! Прекратите надо мной издеваться!
– Ну что вы, как можно! – искренне огорчился Ангел Смерти. – У нас и в мыслях не было вас как-то обижать. Напротив, все ваши пожелания исполнены, причем буквально. Мы думали, вы обрадуетесь.
– В-вы… вы что??? – Лейкина даже зажмурилась от возмущения. – Я вам что, людоед или маньяк какой-нибудь кровавый? Да для меня жизнь человеческая – абсолютная ценность! Я любое насилие по определению ненавижу! Да я, если что, за эту идею готова биться до последней капли крови… ой!
С ближайшего мешка гулко шлепнулась крупная тяжелая капля, и Лейкиной даже страшно было представить, что это такое.
– Вот именно – «ой»! – мрачно подтвердил Ангел. Вся его приветливость-услужливость куда-то улетучилась, теперь он выглядел суровым и печальным. – Вот они, твои «абсолютные ценности», штабелями сложены. Ты смотри, смотри, не закрывай глаза-то!
– Зачем вы все это ко мне притащили? – пролепетала Лейкина. – Я же никого не убивала!
– Зачитываю, – неумолимо поднял к глазам листок Ангел Смерти. – «Жаль, что мысль нематериальна, а то я бы быстро навела на земле порядок и вычистила всю шваль, которая грабит народ и развязывает войны». Вот, пожалуйста, теперь твоя мысль материальна, и вся, так сказать, «шваль» зачищена.
– Но я же не то имела в виду! – в изнеможении простонала Лейкина. – Я же образно говорила, просто чтобы выразить свое отношение…
– Так ты и выразила, – и Ангел широко повел рукой, указывая на зловещие мешки. – Ненавидишь насилие, говоришь? Верю. Вон сколько ненависти – складывать уже некуда. Весь твой внутренний мир, как вот эта комната, наполнен смердящими мешками с ненавистью.
– Мммм… – простонала Лейкина, в отчаянии озираясь по сторонам.
Кладбищенский запах становился невыносимым.
– А мысль, к сожалению, все-таки материальна, – продолжал Ангел. – Если ты транслируешь в мир ненависть (неважно, к чему или к кому!), как ты думаешь, куда она девается?
– Я не знаю…
– Она остается в мире. Ты ее выпустила – она уже существует. Носится в воздухе, отравляет атмосферу… соединяется с чужой ненавистью… Копится, создает напряжение, и рано или поздно провоцирует какой-нибудь конфликт. И если бы ты одна была такая активная… А ты не представляешь, сколько людей сейчас посылают в мир энергию ненависти, и у каждого своя правда и свои враги. Если бы ваши мысли действовали мгновенно, вся планета давно была бы ледяной пустыней. Под предлогом «борьбы за мир» вы уничтожаете друг друга своей ненавистью, и ты – в первой шеренге.
– Но не я же придумала войны… это же не я! Это происходит во всем мире, повсюду! Если кто-то решил развязать конфликт, я же не могу повлиять!
– Но на свои мысли-то ты повлиять можешь? – спросил Ангел. – Ты вот гневно клеймишь агрессоров, а сама такая же, как они. Ты точно так же жаждешь их крови, как и они твоей. Они хотят «почистить планету», и ты тоже. У вас мышление одинаковое. Чем же ты лучше?
Лейкина подавленно молчала. Хотелось бы, конечно, возразить, но эти мешки… Трудно что-то говорить, когда твои мысли становятся вещественными доказательствами.
– Помнишь, ты говорила, что черпаешь энергию в ненависти? Так ты еще и войнам энергию поставляешь, через свои весьма агрессивные комментарии! Говоришь, мира хочешь, а сама каждый день воюешь. Лучше бы носки вязала, что ли… Или цветы разводила… В общем, переключила бы свою энергию в мирное русло!
Ангел Смерти безнадежно махнул рукой и сел на пол, прислонившись к стене. Лицо его вдруг стало очень человеческим.
– Если бы ты знала, как я устал, – пожаловался он. – Почему никто не хочет понять, что «борьба за мир» – это нонсенс? Тут уж или борьба, или мир. А вы, люди, за мир готовы друг друга укокошить. И все ведь «из любви к человечеству»! Готовы заполнить все пространство этими жуткими мешками с ненавистью, похоронить все то, что не вписывается в вашу концепцию мира. А концепция, между прочим, у каждого своя, и в нее всегда кто-нибудь да не вписывается.
– Но мы же должны как-то стараться изменить мир к лучшему, – робко возразила Лейкина.
– Не таким способом, – покачал головой Ангел Смерти. – Если хочешь что-то изменить, начинать всегда нужно с себя. Только так, и никак иначе.
– И что, мне теперь со всем этим жить? – спросила Лейкина, удрученно озирая заполнившие комнату мешки. – Или я должна теперь всех их похоронить? Всех, кому желала смерти?
Лейкина в полном смятении чувств уставилась на мешки. Такой груз ненависти казался ей совершенно неподъемным, и как со всем этим быть, она не представляла.
– Да ладно, не мучайся, – сказал Ангел. – На самом деле нет там никаких трупов. Просто мешки, набитые всякой бесполезной трухой. Для наглядности. Чтобы было понятно, каковы масштабы бедствия.
Ангел щелкнул пальцами, и мешки пропали – как и не бывало. Лейкина шумно выдохнула и бессильно сползла по стене.
– Господи, благодарю… Ой, как хорошо в доме-то стало… чисто, светло, просторно!
– Ясное дело, просторно! Любовь проистекает через душу свободно, а ненависть оседает тяжким грузом. Хочешь, чтобы «светло и просторно» – расставайся с этим всем, освобождай место для жизни.
– Хочу! Очень хочу! И что мне делать?
– Чистить мир, – посоветовал Ангел. – Только не большой мир, а для начала свой внутренний. Избавиться от этого «груза 200». От ненависти избавиться. Не желать зла ближнему. Я уж не говорю «возлюбить» – для начала хотя бы перестать желать зла. Энергию можно брать не только из ненависти, поверь мне. Из любви ее брать гораздо приятнее!
– Но разве можно любить тех, кто сеет зло?
– Можешь не любить. Но хоть сама-то зло не сей! Это же ты можешь?
– Это – могу, – подумав, сказала Лейкина. – Вы не беспокойтесь, я понятливая. Особенно когда вот так, наглядно. Мне вот этой похоронной конторы в душе не надо. Буду чистить.
– Я рад. Могу отправляться назад с легкой душой, – кивнул Ангел. – Пожалуйста, впредь следи за мыслями и не делай ничего такого, чтобы к тебе прилетал Ангел Смерти.
– Да, а можно вопрос? Не по теме, но мне хочется знать…
– Задавай.
– Мне странно… Вы ведь Ангел Смерти, а почему тогда агитируете за жизнь?
– Предпочитаю забирать людей планово, в срок, определенный свыше. Не надо его искусственно укорачивать. Слышите, люди? Я, Ангел Смерти, прошу: не надо мне помогать! Ни делом, ни мыслями…
И Ангел пропал, улетучился, как и не было. А Лейкина вздрогнула и очнулась.
Оказывается, задремала прямо у компьютера. Ффу-хх, что только не приснится, если в долго в соцсетях зависать! Глянула на экран – все как обычно, открыто окно Фейсбука на статье с выразительным названием «Не простим!».
Лейкина подумала и закрыла окно. А потом и вовсе выключила компьютер. Очень уж ей захотелось прямо немедленно уборку сделать. А то запах какой-то стоял странный, неприятный, едва уловимый такой…
И пошла Лейкина бороться за чистоту в своем родном, маленьком, отдельно взятом мире. Ведь если хочешь что-то изменить, начинать всегда нужно с себя. Только так, и никак иначе.
Я очень боюсь за будущее. Санкции против нашей страны введены по надуманным причинам, но экономику-то они подрывают реально! Почему в мировом сообществе мы вечно в роли Иванушки-дурачка?
Закадычные враги
В некотором царстве, в некотором государстве, в одной деревушке, в старой избушке жил-был мужичок по прозванью Дурачок.
Имя-то у него было хорошее – Иван, а Дурачком его прозвали, потому что с детства добрым был, всех любил, все прощал, обидели – смолчал, зла не держал, богатства не стяжал – в общем, почти что юродивый! Соседи над ним посмеивались, но беззлобно, берегли дурака.
Но однажды появился у Ивана самый настоящий враг и недоброжелатель. Звали его Петр, что значит «камень». Вроде бы и неплохой мужик был, а вот Ивана возненавидел всеми фибрами души. Очень уж у него злобные фибры были, при виде Ивана начинали жадно трепетать и хищно чмокать. А Петра они побуждали делать Ивану всякие пакости и гадости. Например, подойти к забору вплотную и плюнуть во двор. Да с такой ядовитостью, что под забором у Ивана мигом всходили и пышно разрастались чертополох и крапива. А Иван их еще и поливать придумал. Бродит с леечкой, улыбается… ну не дурак ли? Да еще и каждый раз Петра благодарил, как будто Петр его не плевками, а улыбками одаривал.
Но однажды появился у Ивана самый настоящий враг и недоброжелатель. Звали его Петр, что значит «камень». Вроде бы и неплохой мужик был, а вот Ивана возненавидел всеми фибрами души. Очень уж у него злобные фибры были, при виде Ивана начинали жадно трепетать и хищно чмокать. А Петра они побуждали делать Ивану всякие пакости и гадости. Например, подойти к забору вплотную и плюнуть во двор. Да с такой ядовитостью, что под забором у Ивана мигом всходили и пышно разрастались чертополох и крапива. А Иван их еще и поливать придумал. Бродит с леечкой, улыбается… ну не дурак ли? Да еще и каждый раз Петра благодарил, как будто Петр его не плевками, а улыбками одаривал.
От такой вялой реакции Петру плеваться надоело, и он решил перейти на камни. Он их бросал каждый раз, когда мимо Иванова подворья проходил. Для этого он всегда носил камень за пазухой. А когда за пазухой места стало мало, он их начал складывать в почки и в желчный пузырь, про запас. И даже зубным камнем обзавелся – а все из-за Ивана Дурачка. Вернее, для него, чтоб его, паразита, ущучить.
Петра, конечно, стыдили. А Ивана предупреждали. Но первый только угрюмо отмалчивался, а второй глупо улыбался. Когда Петр приближался к Иванову забору с очередным камнем, уже вся улица скандировала хором:
– Берегись, Иван Дурак, у тебя завелся враг!
Но Иван и тут реагировал по-дурацки: руку к сердцу прижимал, кланялся и благодарил – отдельно улицу, отдельно Петра.
– Вы что, – говорит, – какой такой враг, мы с Петром – закадычные друзья!
А камни собирал и в тачку складывал, потом увозил куда-то.
А Петр тем временем с тылу зашел, дырку в заборе проделал и начал Ивану яму рыть в углу его же подворья. Днем плюет и швыряет, а при свете луны – роет остервенело.
Ивану опять хором твердят:
– Берегись, Иван Дурак, по ночам не дремлет враг! Обрати внимание на его старания!
А Иван в яму заглянет, в затылке почешет и отвечает доброжелателям:
– Так это он по дружбе… помогает, значит…
Не понимал, стало быть, что это ему яму роют… ну, дурак – что с него взять?
Петр еще пуще обозлился, совсем у него ум за разум зашел. Как-то дождался, пока Иван на покос уйдет, и разметал ему сарай в пух и прах на бревнышки и досочки – только щепки летели. Опять вся деревня сбежалась.
– Ну, и наломал ты дров, Петр, – говорят. – Этого уж Иван тебе точно не простит!
А Иван пришел – обрадовался.
– Ох, да Петр, оказывается, дров наломал! Мне только в поленницу сложить осталось! Ну, удружил! Не знаю, как и рассчитываться буду.
И вот в один прекрасный момент Петр от непосильных трудов слег. Похудел, пожелтел, глаза ввалились – краше в гроб кладут. Это ж обидно – столько напрягаться, день и ночь, можно сказать, не покладая рук, козни строить, а Ивану хоть бы хны…
А Иван тем временем взял да всех удивил: на том месте, где яма была, баньку поставил. Да такая ладная банька получилась! На крепком фундаменте, с каменкой, парилкой и полком – все чин по чину…
Вся деревня пришла смотреть. Банька топится, дым из трубы валит, довольный Иван с полотенцем на шее сидит, ждет, когда банька поспеет. Вот удивился народ честной! А Иван Дурак только руками разводит:
– Это все Петр… друг мой закадычный… если б не он, то и не знаю, как…
– Да какой он тебе друг? – недоумевали односельчане. – Враг же он твой!
– Не-е-е-е, друг! Не видно его давно… соскучился уж…
– Да захворал твой «закадычный». Уж который день лежит, загибается. Пожелтел весь…
– Ай! Да как же это? Он мне… а я-то ему… не-е-ет, долг платежом красен!
Вскочил Иван, полотенце отбросил, прихватил со двора тачку и побежал на другой конец деревни – к Петру.
– Вот теперь хана Петру – Иван ему все припомнит! Ужо рассчитается… Стукнет разок – и окочурится Петр, много ли ему сейчас надо? – рассуждали односельчане, поспевая следом за Иваном. – Тачку вот зачем-то взял… Наверное, сразу и хоронить повезет. Ох, как бы не вышло беды!
Вот уж добрались до Петровой избы, вошли. Петр лежит под образами, совсем плохой. Увидел Ивана – насупился.
– Что, порадоваться пришел? – спрашивает.
– Нет, поблагодарить! – отвечает ему Иван.
– Это за что же, например?
– За то, что с банькой помог. Да и вообще… Настоящий ты друг, закадычный!
– Какой я тебе друг? – скривился Петр.
– Ну как же? Яму под фундамент мне кто рыл? Ты… Камней кто натаскал? Тоже ты… Дров заготовил, опять же… Мне бы одному ни в жисть не справиться! А уж за крапиву с чертополохом тебе отдельное спасибо! Из крапивы я веников навязал – знатные веники получились, лечебные. А чертополоховые семена я все в ступке истолок и на лекарство пустил.
– Какое такое лекарство? – простонал Петр.
– Да такое, что на ноги тебя вмиг поставит! Расторопша, слышал, поди? Говорят, для печени очень полезно.
– Ну и что? Печень тут при чем? Я помираю, а ты мне байки дурацкие рассказываешь…
– Не дам я тебе помереть, друг мой дорогой! – вскричал Иван. – Давай, встать тебе помогу, и поедем мы с тобой в баньку. Я вот и тачку прикатил, чтоб тебя с ветерком домчать!
Петр ругался, отбивался, но и правда слаб был: погрузил его Иван в тачку и в баньку повез. А за ними вся деревня семенит, которая уже и вовсе понимать что-то перестала. Разве дурацкую логику осилишь?
А Иван-то Петра расторопшей накормил – и в парилку. Там его вениками крапивными и вдоль отходил, и поперек. Ледяной водой облил – и по новой. Три часа парились без перерыва! А когда вышли – Петр уже не желтый был, а красный. И живой такой, видать, помирать раздумал.
– Меня! Крапивой! С расторопшей твоей чертовой! Я тебе этого никогда не прощу! – выкрикивал Петр, нервно придерживая простынку. Сказал – и припустил до дома, только его и видели. Но мешочек с расторопшей с собой прихватил, не забыл.
А Иван ему вслед только улыбался умиленно да полотенчиком махал.
– Друг мой, – объяснил он открывшим рты односельчанам. – Живой… Выздоровел, однако!
– Ну да, ну да… – закивали деревенские. – Закадычные враги, куда деваться, это понимать надо!
Только разве поймешь его, дурака? Ему плюй в глаза – скажет, божья роса. Все у них не по-людски… Ну вот и как с ними жить?
Родственники приехали из глубинки на ПМЖ, квартиру пока не приобрели, живут у нас. Уборка, готовка – на мне. Туалетом пользуются небрежно. Шумят, топают, громко включают музыку. Пыталась поговорить – не понимают. Должна ли я терпеть это нашествие или имею право указать им на дверь?
Солнечная долина
Хозяин вернулся домой задумчивый. За ужином он дождался, пока все закончат с основным блюдом, а когда жена поставила на стол десерт – традиционный вечерний пирог, откашлялся и сообщил:
– Мне нужно сказать вам кое-что важное.
Семейство насторожилось – у папы частенько возникали очень необычные идеи, а внедрять их (или пожинать плоды их внедрения) приходилось ни в чем не повинным домочадцам.
– Сегодня я был в предгорьях, по служебным делам, – утерев рот салфеткой, начал папа. – Жизнь в предгорьях, я вам скажу… не сахар там жизнь. Место голое, каменистое. Растительность чахлая. Сели, оползни, камнепады… Вулканы то и дело извергаются.
– Ужас какой, – отреагировала жена. – Хорошо, что мы живем в зеленой, плодородной Солнечной Долине!
– Да, нам повезло. Но я тут подумал, что мы должны позаботиться о тех, кому повезло меньше.
– Благотворительность, что ли? – подозрительно спросила дочь.
Она еще помнила, как в прошлый раз папочка принудил ее отдать все ее мягкие игрушки в помощь нуждающимся пингвинам Антарктиды. Зачем пингвинам игрушки, папа так и не смог объяснить, но настаивал на том, что это будет их посильный вклад. «В конце концов, у пингвинов тоже есть дети!», – это был решающий аргумент, и с ним трудно было спорить.
– Нет, на этот раз не игрушки, все гораздо серьезнее, – проговорил папа.
– Надеюсь, не очередная кампания «за здоровый образ жизни»? – слегка напрягся сын. У него тоже были основания: совсем недавно их семья пережила период сыроедения (почти два месяца питались только сыром разных сортов!), ненавистный запах бри и рокфора и теперь еще не окончательно выветрился.
– Нет-нет, ничего такого, – поспешил успокоить его отец.
– Кушайте пирог, кушайте! – пригласила мама. – Сегодня я сделала вишневый.
– Вкусно, – с благодарностью проговорила дочка, смакуя пирог.
– И что предгорья? – осторожно спросила жена.
– Видите ли, мои дорогие, я крайне обеспокоен судьбой орков.
– Что? – поперхнулся пирогом сын.
– Там, в предгорьях, живут орки, – стал терпеливо объяснять отец. – Мы осмотрели их пещеры – это кошмар! Недостаточное освещение, сырость, скученнность. Полное отсутствие малейшего комфорта! И культура у них на очень низком уровне – в основном, рисуют на стенах пещер. А будучи малокультурными, они очень агрессивны и постоянно дерутся. Я был глубоко удручен…