— Кто там? — спросил тихий и какой-то тусклый женский голос.
— Як Сергею, — отвечал он.
Дверь приоткрылась, и на пороге показалась еще молодая худощавая женщина в вылинявшем халате. При взгляде на нее Виталий подумал, что она могла бы быть привлекательной, если бы привела себя в порядок, наложила макияж, приоделась, сделала бы прическу… Волосы у нее, по всей видимости, были очень красивые, густые и длинные. Но сейчас они были небрежно сколоты дешевой заколкой, на лице не было никакой косметики, и выглядело оно усталым и замученным.
Женщина окинула его удивленным взглядом, стыдливо прикрыла воротом халата открывшуюся стройную шею и переспросила:
— Простите, вы к кому?
— К Сергею Михайловичу. Он дома?
— Нет, вышел в аптеку, но должен вот-вот вернуться. Заходите.
Она посторонилась, пропуская его в полумрак квартиры. В нос ударил стойкий запах лекарств. У Псаревых была такая же однокомнатная квартирка, как у Галки Антиповой, даже планировка и расположение точь-в-точь — крошечная прихожая, совмещенный санузел, прямо комната, налево кухонька, площадью от силы метров в шесть. Сколько он, Малахов, не бывал уже в таких квартирах — лет десять, как минимум…
Он снял ботинки — идти в дом, где тяжело болен ребенок, в уличной обуви показалось кощунственным. Хозяйка придвинула ему старые тапочки и пригласила:
— Проходите в кухню.
— Мама! — позвал из комнаты детский голос.
— Я сейчас, — женщина кивнула Виталию и скрылась за дверью. Чистенькая кухня была обставлена пластиковой мебелью со стертым цветочным рисунком. Виталий еще помнил то время, когда такие гарнитуры казались советским людям пределом мечтаний, их покупали по записи, ждали месяцами, ходили в очереди отмечаться…
На подоконнике стоял цветок, точно такой же, как в любимом кафе Виталия — с резными листьями на толстых черенках, покрытых красноватым «пушком», и с неизвестным названием. Малахов улыбнулся растению, точно старому другу.
В прихожей послышался какой-то шум, потом дверь отворилась, и в кухню вошел Сергей. Виталий даже не сразу узнал своего бывшего водителя. Сейчас он уже не казался таким здоровым, как раньше. Парень еще больше ссутулился, как-то обмяк, плечи опустились, проседь, раньше бывшая только на висках, теперь тронула всю голову, а глаза как-то потухли, точно за это время Сергей стал хуже видеть.
— Вы?! — он даже не сказал это, а словно бы выдохнул.
— Ну да, я.
Сергей протиснулся в кухню, не глядя, бросил на холодильник небольшой зеленый пакет с фирменной символикой аптеки.
— Вы все знаете, — проговорил он. Это было утверждение, а не вопрос. Во всем его поведении, в словах, в интонации читалась какая-то обреченность.
Виталий не стал распространяться на эту тему.
— Сергей, я приехал извиниться перед тобой. С тобой обошлись крайне несправедливо, и это моя вина. Меня оправдывает то, что я ничего не знал о болезни Нади. Мне сообщили об этом только сегодня, и то совершенно случайно.
Бывший водитель молчал, уставившись на покрывавший пол старый линолеум. Его лицо ничего не выражало.
— Как здоровье девочки? — поинтересовался Малахов.
— Сейчас чуть лучше, — хмуро отвечал Сергей. — Мне удалось немного подработать, мы покупаем лекарства, — он кивнул на холодильник, где лежал аптечный пакет.
— Нужна операция, да?
— Необходима. Врачи говорят, что сейчас, пока Надюшка еще маленькая, ее можно спасти, потом может быть поздно…
— Это трудно организовать? Наверное, придется везти девочку куда-то за границу? Или ждать очереди здесь?
— Да нет, — пожал широкими плечами Сергей. — Такие операции делают и у нас, в Филатовской больнице. Надюха там уже давно наблюдается. И к операции все готово, ее могут провести хоть завтра, как только будут деньги. Я договорился, что ког… — он замолк на полуслове и кинул быстрый взгляд на Виталия.
«Ну, конечно, — сказал сам себе Малахов. — Он уже все решил. У него уже все готово. Он убьет меня, получит деньги и спасет свою дочь».
Как ни странно, эта мысль не то что не шокировала его, более того, она показалась ему совершенно естественной. Он давно уже признался себе, что вполне мог бы поступить так же, если бы речь шла о его собственной дочери, о Дольке. Конечно, он сначала сделал бы все, чтобы найти какой-то другой выход… Но кто сказал, что Сергей их не искал? И не отчаялся?
— Сколько стоит операция?
— Тридцать три с половиной тысячи евро, — быстро ответил тот. Видимо, эта цифра постоянно присутствовала в его сознании.
Тридцать три с половиной тысячи… Это даже не трехсотая часть месячного оборота «Мит-сити». Да что там обороты! Ланина шубка из серебристого песца стоила намного дороже. Дороже, чем жизнь маленькой девочки.
Малахов не успел ничего сказать — в кухне появилась жена Сергея. Виталий заметил, что она переоделась. Теперь на женщине были недорогие джинсы и футболка.
— Это моя жена Ольга, Леля, — представил Сергей. — А это Виталий Павлович, мой… э-э…
— Мы работали вместе с Сергеем, — объяснил Малахов.
— Хотите чаю?
— Да, пожалуйста…
Хозяева явно чувствовали себя в его обществе несколько неудобно, но сам он, как ни странно, никакой неловкости не ощущал. Сидел за одним столом со своим будущим убийцей, смотрел на цветок и не испытывал ни напряжения, ни дискомфорта. Как же все перевернулось в жизни с тех пор, как он встретил в казино женщину в красном платье…
Леля разлила чай. Перед Виталием поставили явно лучшую в доме чашку, Сергей пил из большой алюминиевой кружки, точно такой же, как была когда-то в детстве у Малахова.
— Это у меня с армии осталось, — сказал Сергей, уловив его взгляд. — Я к ней привык…
— А где ваша дочь? — поинтересовался Виталий. — Она лежит, не сможет выйти к нам?
— Я сейчас спрошу, — пообещала Леля, скрылась за дверью и вскоре вернулась в сопровождении бледной худенькой девочки лет девяти с очень светлыми волосами и огромными, выразительными глазами. Малахова всегда поражали глаза детей, которым выпало на долю страдание. Такие дети всегда выглядят старше и смотрят так, будто знают нечто такое, что недоступно более никому… Ни взрослым, ни другим детям.
— А можно я покажу вам свои рисунки? — вдруг спросила Надя, поздоровавшись.
— Она у нас теперь редко общается с кем-то, — сказала, словно извиняясь, Леля.
— Конечно, покажи! — улыбнулся Малахов.
Девочка на минуту исчезла и вскоре появилась с альбомной папкой в руках. Виталий с интересом стал рассматривать рисунки, сделанные, насколько он мог понять, акварелью, гуашью или цветными фломастерами.
Конечно, ему тут же снова вспомнилась собственная дочь и ее художественное творчество — Долька ведь тоже с детства увлекалась живописью. Но ее работы были совсем другими. Рисуя, она всегда давала волю фантазии, изображала дворцы, замки, сцены из сказок, несуществующих животных… С годами ее картинки становились все более мрачными, роскошные залы дворцов превратились в темные подземелья, сказочные животные приобрели облик ужасных чудовищ, и замки высились уже не посреди прекрасных садов, а на фоне озаренного луной ночного неба или сверкающих молний.
Рисунки маленькой Нади выглядели совершенно иначе. Они были простыми, трогательными и удивительно живыми — ветка тополя с только-только распустившимися нежными листьями в стеклянной банке, цветущие ромашки, умывающийся рыжий котенок, резиновый мяч в луже под скамейкой… Может быть, картинкам еще недоставало техники, профессионализма — но в каждой из них уже были искренность, настроение, тепло и доброта. И торжество жизни, за которую так боролась юная художница. Даже Виталий, не слишком-то разбиравшийся в живописи, сразу понял, что Наденька очень талантлива.
— Потрясающе! — искренне повторял он, рассматривая лист за листом. — Просто потрясающе.
— Она у нас успела немного позаниматься в художественной школе, — доверительно поведала Леля. — В позапрошлом году. Так Дарья Николаевна, преподаватель, очень ее хвалила. «Ты, — говорит, — прямо самородок, как твоя тезка Надя Рушева. Хоть вы и работаете совершенно в разной манере…»
— А кто это — Надя Рушева? — поинтересовался Малахов.
— Вы не знаете? Была такая девочка в семидесятых годах, очень одаренная… Она рано умерла… — и женщина запнулась, точно у нее к горлу подступил ком.
— А может, нам издать Надин альбом? — поделился Виталий внезапно пришедшей в голову идеей. — Это ведь сейчас совсем несложно!
Девочка, казалось, не поверила своим ушам.
— Как это — издать альбом? — удивленно переспросила она.
— Ну так. Как делают все художники. Возьмем рисунки, которые ты сама выберешь, отпечатаем, соберем в книжку — и получится альбом. С твоей фотографией на обложке.
Девочка, казалось, не поверила своим ушам.
— Как это — издать альбом? — удивленно переспросила она.
— Ну так. Как делают все художники. Возьмем рисунки, которые ты сама выберешь, отпечатаем, соберем в книжку — и получится альбом. С твоей фотографией на обложке.
— Нет, правда? Вы не шутите? Вы можете так сделать?
— Ну конечно же. Я тебе это обещаю.
— Мама! Мама, ты слышала? У меня будет собственный альбом! С фотографией! Как у настоящих художников! — от радости Надя даже подпрыгнула, но тут же испуганно замерла на месте, побледнела, вся сжалась.
— Что? — кинулись к ней родители. — Плохо?
— Нет, ничего, — девочка вымученно улыбнулась и тут же вновь перевела взгляд на гостя. — Скажите, а можно будет?… — и она засыпала его множеством вопросов, на которые он терпеливо, с улыбкой отвечал.
Надюшка сдержанно ликовала, ее мама растерянно улыбалась, отец хмурился. А Малахов вдруг ясно представил себе, как было бы здорово, если бы альбомы Нади Псаревой стали выходить регулярно, скажем, раз в год. Девочка бы росла, и фотографии на обложке менялись бы по мере ее взросления…
Когда Надя, выспросив все, что ее интересовало, ушла в комнату смотреть какую-то телепередачу, Виталий поднялся из-за стола.
— Спасибо за хлеб, за соль, за приют, — сказал он. — И вот еще что… Я думаю, компания «Мит-сити» вполне в состоянии оплатить операцию Нади. В качестве компенсации бывшему сотруднику за ошибочное и несправедливое увольнение.
Сергей и Ольга как по команде уставились на него.
— Что-что? — спросили они хором.
— Мне нужен будет номер счета, — продолжал Малахов. — Дайте мне его прямо сейчас, я позвоню в контору, чтобы деньги перевели как можно скорее. Да, Сергей, кстати, а не засиделся ли ты дома? Могу помочь тебе с устройством на работу. Ко мне ты, думаю, не пойдешь, но один из моих приятелей, Борька Егорин, как раз ищет персонального водителя. Вот тебе его телефон, скажешь, что…
Договорить он не успел. Леля вдруг издала странный возглас, то ли вскрикнула, то ли всхлипнула, зарыдала и упала ему в ноги, прямо на рваный линолеум. Пластиковая заколка отскочила куда-то под холодильник, и ничем не сдерживаемые великолепные светлые волосы густо рассыпались по плечам.
Выйдя на улицу, Виталий с удивлением обнаружил, что, оказывается, прошел дождь. Отдаленный район утопал в зелени, запах влажной земли, молодой травы, свежих листьев был настолько силен, что Малахов даже остановился на несколько минут, вдыхая полной грудью и наслаждаясь ароматом весны.
«Господи, такое ощущение, что жизнь ко мне возвращается…» — вдруг подумал Виталий. Но он, конечно, помнил, что это было совсем не так…
Глава 11 Последний срок
Весь следующий день, возможно, последний в своей жизни, Малахов провел с собственной дочерью.
— О, да у тебя новая прическа! — отметил он, когда девушка утром села к нему в машину. — Здорово! Тебе идет.
— Правда? — просияла Долька, глаза-виноградины так и засветились. Она и впрямь выглядела по-другому — волосы, раньше растрепанные, в беспорядке падавшие ей на плечи и свисавшие далеко на спину, теперь потеряли почти половину своей длины и приобрели аккуратный, ухоженный вид. — Это я на праздники, пока вас не было, сходила к Лане в салон и поменяла имидж.
— А я и не знал, что ты пользуешься услугами ее салона, — этот факт почему-то обрадовал Виталия. Точно это был пусть слабенький, но все же лучик тепла, которое со временем — кто знает? — способно будет растопить лед в отношениях между матерью и дочерью.
— Ну а какой смысл нести деньги на сторону, когда в семье есть собственный салон красоты? — отвечала практичная Долька. — Тебе честно нравится?
— Честно. Очень-очень.
Сначала они отправились к ней в институт, на семинар поэзии. Малахов, отчего-то робея и смущаясь, прошел вместе со студентами в аудиторию, забрался на последний ряд и слушал оттуда, как Долька читает собравшимся свои новые стихи. Девочка держалась уверенно, читала хорошо, и стихотворения, с точки зрения Виталия, были прекрасными. Особенно ему понравилось одно:
Осень пришла не стучась в мой дом,
Забыв о желаниях моих.
В сердце вновь прогремело как гром
Прикосновение пальцев твоих.
Милый мой, ласковый друг,
Прости мне ошибки, прости,
Не выпускай из кольца твоих рук
И в сердце свое впусти.
И не нарушив покой,
В нем я останусь навек…
Бог мой, спасибо за все,
Славный мой человек.
Потом слово взял руководитель мастер-класса и красивым, хорошо поставленным голосом разбирал Долькино творчество, много придирался и критиковал, но больше хвалил. Мэтр, известный поэт и переводчик, на вид был строг, седобород, опирался на массивную палку и походил на Деда Мороза — но не того доброго красноносого старичка, который приходит к детям на елки с большим мешком, а на персонажа языческих сказаний, сурового властителя зимы, кто может и одарить, наградив по справедливости, но чаще гневается и застуживает бедных путников до смерти. Слышать похвалы из уст такого человека было вдвойне приятно. Виталий застыл на своей «Камчатке», боясь даже пошевелиться, и сердце его так и распирало от радости и гордости за дочь.
Потом они вместе покинули полные толчеи и веселого шума узкие коридоры института и отправились обедать в ресторанчик «Дрова», находившийся в подвале того же здания — Дома журналиста. Не сговариваясь, оба выбрали шведский стол, наелись до отвала и поехали «растрясать желудки» в Коломенское. Это было одно из самых любимых мест их прогулок еще со времен Долькиного детства.
Девушка щебетала о своих делах, о преподавателях, сокурсниках, о будущей публикации в институтском альманахе, Малахов уклончиво рассказал о покупке дома и, гораздо подробнее, — о Сергее, его дочери Надежде и ее рисунках. Долька приняла эту историю очень близко к сердцу.
— Надо же! Я его помню, Сергея. Кажется, даже знала, что у него что-то неладно с девочкой, но и представить не могла, что до такой степени… А ты… Какой же ты молодец, Вит! Ну просто благородный герой.
— Да ладно тебе, — отмахнулся Малахов.
Гуляя, они добрели до одного из самых красивых мест Коломенского — старинной церкви на холме, и поднялись по высокой лестнице. Дольке всегда нравился находящийся рядом с храмом старый погост, а Виталия, которому в последнее время кладбищ было более чем достаточно, вдруг неудержимо потянуло в церковь.
— Давай зайдем! — предложил он. Она покачала головой:
— Я не пойду. Не мое это место.
— Но мне очень нужно! — настаивал он.
— Так сходи один. А я подожду тебя здесь.
Как ему раньше не пришла в голову такая простая мысль! В церковь он ходил редко, разве что совсем в детстве, вместе с бабой Верой — та была набожна, не пропускала ни одной праздничной службы, настояла на том, чтобы Виталия окрестили, и часто водила его с собой к обедне или заутрене. Но ему, мальчишке, в храме было скучно. От духоты, густых запахов и пения разбаливалась голова, и, став чуть старше, он наотрез отказался сопровождать бабушку, мотивируя тем, что теперь он пионер, а пионеры в Бога не верят…
Малахов купил самую большую свечу, запалил ее перед образом Богородицы и долго стоял, практически один в целом храме, если не считать старушек прислужниц. Он не молился, не просил ни о чем и даже толком ни о чем не думал. Просто стоял в благоговейной тишине и смотрел на потемневшие от времени лики Богоматери и Младенца-Спасителя. Потом прошептал: «Прости», сам не зная, к кому обращается, и тихо вышел из храма.
Вечером Долька уговорила его сходить в кинотеатр на поздний сеанс и посмотреть мюзикл «Призрак оперы». Малахов сперва изумился такому предложению, а потом подумал: «А почему бы и нет?» Он попытался вспомнить, когда последний раз был в кино, и у него ничего не получилось. Вообще-то он старался быть в курсе экранных новинок, но уже давно смотрел все фильмы только с дивиди — дисков на домашнем кинотеатре.
Фильм увлек его с первых же кадров: яркостью красок, волшебством музыки и обаянием какой-то удивительно естественной, искренней актерской игры. На два часа, или сколько там продолжалась картина, Виталий напрочь забыл обо всех своих переживаниях. Он словно бы перенесся по ту сторону экрана, и единственное, что оставалось для него в этом мире, — это лицо Дольки. Она тоже увлеченно наблюдала за действием, но при этом нет-нет да взглядывала в его сторону, точно постоянно наблюдала за его реакцией.
— Ну и как? Тебе понравилось? — спросила дочь, когда они вышли на темную улицу.
— Очень! — честно признался Малахов. — Музыка, голоса, декорации — все отлично. И героиня просто очаровательна.
— Дура, — пожала плечами девушка.