— Хочу, — согласился Малахов. — Но не здесь. Ты вроде бы звала меня в гости? Или уже передумала?
— Нет, ну что вы… ты. Конечно! Только учти, я живу очень скромно.
— Если бы ты знала, как мне на это наплевать… Едем, и поскорее!
Люба жила в старом, уже почти аварийном доме на Цветном бульваре.
— Пойдем купим что-нибудь к ужину? — предложил Малахов, когда они проезжали мимо магазина в том же доме. — А то я голоден как зверь, сегодня даже пообедать не успел. По-хорошему, надо бы пригласить тебя в ресторан, но мне так жаль тратить этот вечер на кабак…
— И не надо! Я уже сбегала домой, все купила и приготовила. Осталось только разогреть.
Как давно он не ел на ужин свиную отбивную с жареной картошкой и солеными огурцами! Лана бы удавилась, но не разрешила домработнице приготовить такую неполезную пищу… Да еще вечером!
— Вкусно?
— М-м-м, очень…
— Может, тебе еще положить?
— А осталось?
Так жарить картошку умела только бабушка Вера. Даже у мамы Зины она уже не получалась столь вкусной…
Люба почти ничего не ела. Сидела над полной тарелкой, подперев щеку рукой, и смотрела на него. Это напоминало сцену из какого-то доброго старого фильма, но он никак не мог сообразить какого.
— Знаешь, я как чувствовала, что сегодня произойдет что-то очень-очень хорошее, — говорила она. — Специально на работу пришла пораньше, новую кофточку надела…
— И что же у тебя случилось? — спросил он, дожевывая последний кусок отбивной.
— Как что? У меня случился ты. Хотя, честно признаться, ты случился у меня давным-давно… Такое чувство, будто я всегда-всегда тебя любила. Даже когда еще не знала, не видела ни разу, все равно ждала и любила. Но, конечно, и мечтать не смела, что ты когда-нибудь будешь вот так сидеть у меня дома на кухне… Я научилась довольствоваться просто тем, что ты иногда заходишь в кафе, пьешь кофе, ощипываешь цветок, улыбаешься мне и уходишь. Может, ты слышал, у Новеллы Матвеевой есть такая песня — «Девушка из таверны»?
Он чуть не поперхнулся:
— Как-как?
— «Девушка из таверны». Так вот, там героиня вроде меня… Любит мужчину, который ее даже не замечает. А ей довольно того, что он иногда заходит к ним в таверну и вешает свой плащ на гвоздь… Что ты будешь пить, чай или кофе? А может, хочешь чего-нибудь покрепче? У меня коньяк есть, хороший, армянский…
— Нет-нет! — Ему еще памятна была ночь с субботы на воскресенье. — Лучше кофе.
— Только у меня растворимый, ничего?
— Конечно, ничего…
И у него было такое чувство, что он уже очень часто бывал в этой маленькой уютной кухне с вышитыми гладью занавесками на окне, сидел на шатком старинном стуле с гнутыми ножками и спинкой (кажется, такие называются венскими), пил кофе из тонкой фарфоровой чашки с трогательными незабудками… И с удовольствием провел бы здесь всю оставшуюся жизнь. Даже если ее осталось меньше суток.
— Витя… можно я буду звать тебя Витей? Витя, я очень беспокоюсь за тебя. Может, тебе действительно лучше некоторое время не выходить из дома?
— Не бойся, все со мной будет в порядке, — делано улыбнулся он, но она не поверила.
— Я не могу не бояться… Прямо физически чувствую, что над тобой нависла какая-то страшная угроза. Будто вижу, как за спиной у тебя стоит какая-то мрачная фигура… И это не только сегодня, это уже давно. Наверное, скоро месяц, как я каждый день молюсь за тебя, сама не зная кому. Понимаешь, я не умею верить в Бога как следует… Не хожу в церковь и молитв настоящих не знаю. Просто всем своим существом ощущаю беду и хочу ее от тебя отвести. Умоляю кого-то, чтобы у тебя все было хорошо, и мне кажется, будто этот кто-то меня слышит…
Он обнял ее, притянул к себе, наконец-то прикоснулся к ее пышным русым волосам. На ощупь они оказались еще более мягкими, чем он думал. Как же с ней хорошо! Так… так спокойно.
Когда в кармане запиликал мобильный, Виталий даже не хотел брать трубку. Но Люба тотчас отстранилась и шепнула:
— Подойди! Мало ли что…
И Малахов ответил. Тем более что звонила дочь.
— Вит, что у вас там случилось? — Голос у девушки был очень встревоженный. — Я позвонила домой, а Лана вдруг рявкнула, что тебя по этому номеру нет и больше никогда не будет, и швырнула трубку. Это как понимать? Поссорились, что ли?
— Не просто поссорились, Долькин. Мы с твоей мамой расстались навсегда. Я тебе потом…
— Как это расстались? Вит? Что произошло? Я хочу знать немедленно!
— Дочка, это долгий разговор, а я сейчас очень занят и не могу…
— Ладно, но ты приезжай ко мне, как только освободишься! Обещаешь?
— Я перезвоню, хорошо? — уклончиво отвечал он, нажимая кнопку отбоя.
— Это дочь, — объяснил он в ответ на встревоженный взгляд Любы. — Переживает. Просит, чтобы я приехал к ней.
— Я ее помню, ты был с ней у нас. Она ведь живет отдельно, да? — Эта женщина понимала все без лишних слов.
— Да. Она приняла все это очень близко к сердцу…
— Неудивительно. У нее не каждый день родители разводятся… Наверное, тебе все-таки стоит сейчас поехать к ней.
— Ты думаешь? — удивленно взглянул на нее Виталий.
— Уверена. Я так долго тебя ждала, что еще могу подождать. А бедная девочка себе места не находит… Но только если это не опасно для тебя, слышишь!
— Нет, сегодняшний день, точнее, вечер и ночь, у меня еще есть.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, Любушка, поверь мне. Я теперь очень многое знаю. Ты права, я обязательно поеду к Дольке. Но не сейчас. Она у меня девушка ночная, ложится поздно… А пока я хотел бы совершить маленькую экскурсию по твоей квартире.
— А что тебя интересует? Ванная?
— Прежде всего ванная. А потом спальня. Удивительно, как эта женщина, уже не такая юная, умела краснеть!.. И это ей очень шло.
Уходил он уже за полночь. Надевал ботинки в крошечной передней, а она стояла рядом, прислонясь спиной к стене, в одном небрежно наброшенном розовом халатике, такая милая, родная, растрепанная, пахнущая домом и уютом.
— Ну что, я пошел? — нехотя произнес он, привычно хлопая себя по карманам — не забыл ли чего важного. Уходить очень не хотелось. Даже к Дольке.
Люба метнулась к нему, положила руки на плечи, прижалась всем телом. Он погладил ее по волосам.
— Ну что ты, что ты… Точно на войну меня провожаешь… Она подняла голову, посмотрела на него снизу вверх. В карих глазах стояли слезы.
— Я буду тебя ждать… И еще — выучи мой телефонный номер наизусть.
— Зачем? Ты же записала мне его в мобильник.
— Все равно, на всякий случай. Выучи. Он очень легкий. Два — четыре ноля — двенадцать. Повтори.
— Два — четыре ноля — двенадцать, — послушно произнес он. — Теперь ты успокоилась?
Она покачала головой:
— Нет. Я не успокоюсь, пока ты не вернешься.
«Наверное, это правильно, — думал он, заводя мотор и выезжая из двора-колодца на ночную улицу. — Все-таки перед смертью я должен побыть с дочерью, а не с возлюбленной…»
Долька встречала его уже у лифта.
— Ну наконец-то! — кинулась она к нему. — Я уже извелась вся. Давай рассказывай, что там у вас стряслось!
— Что, прямо здесь, на площадке? Дай хоть в квартиру войти…
Конечно, он рассказал ей далеко не все. Ни о признании Сергея, ни о конверте, пахнущем Ланиными духами, ни, тем более, о своих встречах и разговорах со странной женщиной, постоянно меняющей облик, Малахов говорить не стал. Умолчал и о Любушке — но это, наверное, только потому, чтобы не вываливать на девочку так уж все сразу.
То, что Сергей Псарев снова работает в фирме, Дольку очень обрадовало. А вот рассказ о ее матери и Аркадии оказался для нее не новостью. Она лишь пожала худенькими плечами и состроила гримаску:
— Знаешь, Вит, об этом романе вся Москва знала. Но, как известно, обманутый муж всегда узнает все последним.
Еще вчера такие слова его бы задели. А сегодня все это было безразлично, казалось таким пустым и далеким…
Он встал с кресла, в котором обычно всегда сидел, бывая у дочки, прошелся по комнате, полюбовался видом на ночной город из огромного окна.
Потом перевел взгляд на новый рисунок на стене, мастерски выполненный углем на большом листе ватмана. С картины смотрел молодой бледный мужчина, в черной старинной одежде, с длинными прямыми волосами и с горящими пронзительными глазами. От его взгляда Виталию стало не по себе.
— А кто это у тебя, Долькин?
— Где? Это? А, это Смерть, — ответила она так спокойно, точно речь шла о чем-то совершенно обыденном.
— Смерть? Разве Смерть — мужчина?
— Смерть бывает разной, — тихо проговорила девушка и закурила. — К каждому она приходит в особенном облике. В котором тот подсознательно желает ее видеть. О котором мечтает или которого боится…
— Откуда ты это знаешь? — ахнул Малахов.
— Откуда ты это знаешь? — ахнул Малахов.
— Не помню… — снова пожала плечами Долька. — Кажется, читала где-то… Может, на сайте самоубийц. Есть такой сайтик, довольно забавный.
Виталий смотрел на нее и вдруг осознал, что при всей кажущейся своей близости с дочерью ровным счетом ничего не знает о ней. Да, она много и охотно говорит с ним, читает свои стихи, обсуждает прочитанные книги и компьютерные игры, рассказывает об институтских делах и бурной виртуальной жизни в мире Интернета — но при этом он понятия не имеет, что творится у нее в душе. О чем она мечтает? Сколько раз в жизни она влюблялась и в кого? Есть ли сейчас у нее парень и как складываются их отношения? Счастлива ли она или, быть может, ее что-то гнетет?
— Скажи, Долькин, а у тебя есть кто-то?
Кажется, ее обрадовал этот вопрос. Глаза-виноградины засветились, тонкие губы тронула улыбка.
— В каком смысле? — подчеркнуто равнодушно спросила она, но отчим сразу догадался, что дочка с ним играет. Все она прекрасно поняла…
— В смысле парня. Кто-то, кто тебе нравится, кого ты любишь и кто любит тебя, с кем ты встречаешься…
Она помотала черными густыми волосами:
— Нет, Вит. В смысле встречаться у меня никого нет. И мне вообще никто не нравится. Кроме тебя, — отвечала она, затягиваясь сигаретой.
— Это зря, Долькин! — взволнованно проговорил он. — Ты не представляешь, как ты обкрадываешь себя. Это такое счастье — быть любимым, любить самому… Знаешь, раньше мне казалось, что любовь похожа на бурное бушующее море, когда вокруг шторм, тебя швыряет из стороны в сторону, ты то и дело захлебываешься и думаешь, что вот-вот пойдешь ко дну… А выяснилось, что все совсем не так. Если это и море, то совершенно спокойное, безмятежное, с легкой-легкой рябью и длинной серебристой дорожкой от отражающейся луны…
— О, Вит, да ты стал поэтом! — она рассмеялась и сразу же нахмурилась. — Признайся, у тебя кто-то появился, да?
— Да, Долька, это так. — Малахов охотно поделился радостной новостью с самым дорогим ему человеком. — Кажется, я встретил свою любовь. Похоже, это именно та женщина, которая мне нужна. Такое чувство, что я всю жизнь ждал и искал именно ее. Люба просто чудесная, такая милая, женственная… Я познакомлю вас, она тебе очень понравится. Я думаю, в эти выходные мы могли бы вме…
Он запнулся на полуслове. Господи, что он говорит! Какие выходные, какие планы на будущее! Завтра, не позднее четырех часов дня!.. Как он мог об этом забыть?
Ему хотелось бы вот так просидеть с дочерью всю ночь, говорить о Любе, да и не только о Любе. Расспрашивать Дольку, слушать ее рассказы о ней самой, вспоминать, обсуждать, спорить… Но девушка вдруг зевнула, потушила сигарету, гибко потянулась и пробормотала:
— Давай спать, поздно уже…
Она постелила ему на диване в большой комнате, служившей одновременно кухней-столовой и гостиной, сонным голосом пожелала спокойной ночи и исчезла в спальне. Виталий был уверен, что не сможет уснуть, но снова, в который раз за эти дни, отключился, едва его голова коснулась подушки, и проснулся от трелей мобильного.
— Доброе утро, Виталий Павлович! — бодрым голосом приветствовал его водитель. — Когда приезжать за вами?
— А сколько времени? — Малахов потряс головой, чтобы побыстрее прийти в себя.
— Половина девятого.
— Уже? Неужели? Тогда тебе уже пора выезжать… Только я не дома, а в Кунцево, записывай адрес…
Долька, несмотря на его протесты, не только встала и оделась, но даже спустилась с ним к машине, приветливо поздоровалась с Сергеем.
— И какие у вас на сегодня планы? — спросила она, прикрывая рот ладошкой, чтобы скрыть зевок.
— Да вот с утра будем делами заниматься, а во второй половине дня за город поедем.
— Далеко ли, как говорила твоя бабушка Вера?
— Все-то ты помнишь, Долькин, — умилился Малахов. — А ведь сама ее даже ни разу не видела… Нет, недалеко. В Волоколамскую губернию.
— А, к нашей «Черной радуге»?
— Ну да, вроде того.
— И во сколько это будет?
— Надо быть там к четырем.
— А оттуда опять в офис?
— Нет, — покачал головой Малахов. — В офис я уже не вернусь…
— Я ведь почему спрашиваю, — Долька улыбнулась Сергею. — Тут подарок присмотрела для вашей дочки… Я тогда заеду привезу его, ладно?
Первое, что сделал Виталий, сев в машину, — это набрал номер Любы. Но ее домашний телефон не отвечал. Он попросил Сергея остановить «Лексус» около маленького кафе, но на работе «девушки из таверны» тоже не оказалось — ведь сегодня была не ее смена. Огорченный Малахов отправился в контору.
Долька сдержала свое слово и прилетела почти тотчас с огромной коробкой, перевязанной лентой с большим бантом и упакованной в пластиковый мешок с эмблемой магазина игрушек. Сергей пристроил было его под стол, но девушка воспротивилась:
— Ну да, забудете еще, знаю я вас! — весело отчитала она водителя. — Нет уж, сейчас же положите в багажник. Я лично за этим прослежу.
Малахов глядел в ее смеющееся лицо, и сердце сжималось от боли. Неужели он никогда не увидит больше этих глаз-виноградин, этих ровных мелких зубов, этих непослушных черных волос? Как и других волос, мягких и темно-русых… Как и весеннего голубого неба, яркого майского солнца, свежей молодой листвы… вообще всего. Сегодня в шестнадцать часов по московскому времени для него закончится то, что именуется емким словом жизнь.
— Долькин, дай хоть обниму тебя напоследок… — тихо попросил он. Она подбежала к нему, на миг прижалась всем телом, и он почувствовал, что она дрожит.
— Что с тобой? — удивился Малахов.
— Ничего. Так.
Девушка порывисто высвободилась из его объятий и побежала к двери:
— Ну прощай, мне пора!
Сказать, что говорить «прощай» плохая примета, он не успел. Дочка уже умчалась.
Утро прошло на удивление бестолково. Виталий звонил куда-то, отдавал последние распоряжения, то и дело вызывал к себе Полинку, Васильича, Николая… А потом вдруг, точно остановился на бегу, прекратил все дела и с размаху бросился в кресло под портретом Рокфеллера.
Какого черта? Вся эта беготня, суета, все эти сиюминутные дела, кажущиеся такими важными… Ему сейчас умирать, а он занимается неизвестно чем. Оправдывает себя, мол, надо привести все в порядок перед уходом… Да провались оно все сквозь землю! Не на это нужно тратить последние часы перед смертью! Зачем он отпустил дочь, зачем вообще уехал от Любы? Надо было оставаться с ними, с двумя единственными и самыми близкими ему в этом мире женщинами…
Он набрал номер Дольки, но она оказалась недоступна. Тогда он нашел в списке телефон Любушки, позвонил. Трубку сняли с первого же гудка, точно «девушка из таверны» сидела у аппарата и ждала, пока он позвонит.
— Алло? — в одном этом слове было столько любви, надежды и тревоги, что у него перехватило дыхание.
«Я не могу! — вдруг с горечью осознал Виталий. — Не смогу увидеть ее, даже говорить с ней не смогу, зная, что вот-вот пробьет мой час… Пусть лучше так. Уйду не прощаясь… Говорить «прощай» — плохая примета…»
— Алло, алло? — все тревожнее повторяла Люба. — Витя, это ты? Что случилось?
Он тихо опустил мобильник и нажал на кнопку отбоя. Посидел некоторое время, спрятав лицо в ладонях, потом включил громкую связь и попросил Полинку найти Сергея.
— Сергей, я передумал. Поехали сейчас.
— Прямо сию минуту?
— А чего тянуть-то?
И снова за окном поплыли пейзажи, ставшие за это время привычными, можно даже сказать, родными. Или осточертевшими — это смотря с какой стороны взглянуть. «Ну что же, — усмехнулся про себя Виталий, — по крайней мере, буду утешаться тем, что вижу все это в последний раз». Как ни странно, он ничего не чувствовал. Не было ни страха, ни досады, ни отчаяния. Только опустошенность. И усталость. Вот как, оказывается, люди идут умирать. Самого человека и нет вовсе, есть только его оболочка. А внутри зияющая пустота. Вакуум. Черная дыра. Черная дыра, а над головой — черная радуга… И правда, надо будет, пожалуй, подъехать со стороны «Черной радуги». Ни к чему Сергею быть на поляне и видеть… Впрочем, что за бред! Никого он, конечно, не увидит. Но все равно, делать ему у сторожки нечего.
Дорогу к их несостоявшемуся родовому поместью нашли на удивление легко. Сильно расширенный участок теперь действительно был обнесен высоким забором — не обманула загадочная Таня Тосс… Виталий вышел из машины, кивнул на убегавшую в лес дорожку.
— Пойду пройдусь…
— Я подожду, — кивнул Сергей.
— Подожди, — согласился Малахов. — А если меня не будет больше часа, поезжай домой.
Водитель удивленно оглянулся по сторонам:
— Куда вы денетесь-то отсюда, шеф?
У Виталия не было ни желания, ни сил что-то объяснять.
— И правда. Извини, глупость сморозил.