Крестный ходъ кончился. Хоругви и образа опять внесли въ церковь, вошелъ въ церковь и сопровождавшій крестный ходъ народъ. Арина и Фекла также попробовали войти въ церковь, но пробраться туда не было никакой возможности, до того было все переполнено. Потолкавшись на паперти, онѣ опять вернулись къ Анфисѣ, стоявшей все на томъ-же мѣстѣ, около церковной ограды съ пасхальными яствами.
— Яблоку негдѣ упасть — вотъ до чего тѣсно въ церкви. Сейчасъ одну женщину чуть не замертво вытащили изъ нутра… разсказывала Арина Анфисѣ.
— Да, да… А у одного мужчины полу оторвали…. подхватила Фекла.
— Одинъ какой-то тоже шапку потерялъ, прибавляли другія демянскія женщины.
Наконецъ показался священникъ съ кувшиномъ святой воды и съ кропиломъ и началъ кропить пасхи, куличи и яйца. Сзади шелъ причетникъ съ блюдомъ и съ плетеной корзинкой. На блюдо ему клали мѣдныя деньги, а въ корзинку яйца. Положила и Анфиса свою лепту.
— Христосъ воскресъ, Анфисушка! сказала Арина Анфисѣ. — Христосъ воскресъ, Фекла Стенановна!
— Воистину воскресъ!
И женщины начали христосоваться другъ съ дружкой.
Служба въ церкви продолжалась. Женщины еще разъ попробовали протискаться хоть въ притворъ, но ихъ такъ стѣснили, что пришлось снова выдти на папертъ.
— Ну, что-жъ, помолились и будетъ. Богъ проститъ, что до донца не достояли. Пойдемте на постоялый, сказала товаркамъ Анфиса. — Ты, Аришенька, огонекъ-то на свѣчкѣ сохрани да такъ и иди. Хорошо это, кто въ этотъ день затепленную свѣчку домой принесетъ. Черезъ это счастье… Черезъ это замужъ въ этомъ году за хорошаго человѣка выйти можешь.
— Эхъ, Анфисушка! Куда намъ! тяжело вздохнула Арина.
Всю дорогу она, впрочемъ, шла съ зажженной свѣчкой, прикрывая огонь и ладонью и платкомъ, и сохранила ее въ такомъ видѣ до постоялаго двора.
Большая комната постоялаго двора была прибрана и имѣла нѣкоторый праздничный видъ. Закоптѣлое жерло большой русской печки хозяйка завѣсила даже ситцевой занавѣской на веревкѣ. Въ углу передъ образами, кромѣ лампадки, теплились восковыя свѣчки, прикрѣпленныя къ кіотамъ. Передъ каждымъ образомъ было по свѣчкѣ.
— Христосъ воскресъ! встрѣтила женщинъ хозяйка, не ходившая въ церковь, и расцѣловалась съ ними со щеки на щеку. — Христова огоньку принесли? Ну, вотъ за это умница, сказала она при видѣ зажженной свѣчки въ рукѣ Арины. — Семъ-ка я этимъ огонькомъ лампадку затеплю.
Она задула горѣвшую уже у образовъ лампадку и вновь зажгла ее отъ свѣчки принесенной Ариной.
Въ комнатѣ сидѣли уже три проѣзжихъ мужика и ждали хозяина постоялаго двора, отправившагося въ церковь для освященія пасхальныхъ яствъ, чтобы разговѣться этими яствами. Вскорѣ хозяинъ явился — и началось уничтоженіе яицъ, ветчины.
Арина и демянскія женщины сидѣли отдѣльно и разговлялись творогомъ и яйцами съ ситнымъ хлѣбомъ.
— Купите ветчинки-то хоть на три гривенничка? обратилась къ нимъ хозяйка.
Женщины переглянулись и хоть не сказали другъ дружкѣ ни слова, но глазами порѣшили, что надо удержаться отъ лишнихъ тратъ. За нихъ отвѣчала Анфиса.
— Да что-жъ въ одинъ разъ и все въ одно брюхо? Завтра ужъ въ обѣдъ мясца-то спросимъ, сказала она хозяйкѣ.
— Такъ самоваръ подать, что-ли? Что-жъ вамъ въ сухомятку-то разговляться!
Опять переглянулись женщины и Анфиса сказала:
— Ну, самоваръ-то, пожалуй, подай… Только нѣтъ у насъ ни чаю, ни сахару.
— Чай и сахаръ мы вамъ и съ самоваромъ-то по три копѣйки съ человѣка соберемъ.
— Ну, давай, давай…
— Экія вы какія жадныя! попрекнула женщинъ хозяйка. — Ужъ Христовъ день великъ праздникъ, а вы и то жадничаете.
— Эхъ, милая! Будешь жаденъ, коли ни кругомъ, ни около… отвѣчала Анфиса.
Явился чай. Женщины пили его съ жадностью. Фекла улыбнулась и сказала:
— Третій разъ сегодня сидимъ за чаемъ съ самоваромъ. Словно барыни какія.
— И то, и то… подхватила Арина и сейчасъ-же вспомнила о деревнѣ и о родителяхъ, сказавъ со вздохомъ:- А что-то теперь тятенька съ маменькой?!. Похристосоваться-то я съ ними и забыла, дура… Христосъ воскресъ, тятенька, Христосъ воскресъ, маменька, произнесла она и при этомъ съѣла нѣсколько крошекъ, оставшихся на тарелкѣ отъ уничтоженной уже пасхи.
Разговѣвшись, женщины, не раздѣваясь, улеглись на лавкахъ и на полу около печки. Анфиса крестилась и говорила:
— Вотъ и праздникъ привелъ Богъ встрѣтить по христіански, какъ слѣдуетъ.
Мужики и хозяинъ постоялаго двора съ хозяйкой продолжали еще бражничать. Они пили водку, пиво, гремѣли посудой, звенѣли бутылками, но утомленныя и довольныя встрѣчей праздника Арина и демянскія женщины уже спали.
XLVII
Скучно прошелъ первый день Пасхи для Арины и ея товарокъ демянскихъ женщинъ, хоть и былъ онъ отличенъ ими отдыхомъ и улучшеніемъ пищи въ родѣ двукратнаго чаепитія, горячихъ щей къ обѣду, фунта ветчины и куска ситнаго пирога съ рисомъ. Всѣ эти разносолы, какъ называли ихъ женщины, являлись, впрочемъ, только по настоянію хозяйки постоялаго двора, и женщины ѣли ихъ не съ удовольствіемъ, а скорѣй съ тревогой, что онѣ проѣдаютъ свои послѣднія деньги и скоро можетъ наступить такое истощеніе денегъ, когда и чернаго хлѣба купить будетъ не на что. Хозяйка навязала имъ даже на три копѣйки лакомства въ видѣ подсолнечныхъ зеренъ, повторяя свою обычную фразу:
— Мѣсто въ комнатѣ занимаете, топчетесь и мѣшаете другимъ гостямъ, которые пьютъ и ѣдятъ, какъ въ праздникъ подобаетъ, а сами жметесь и ничего не требуете. Не велика отъ васъ корысть, что только за постоялое заплатите. Это въ будни хороши такіе гости, а ужъ въ праздникъ вовсе не подходитъ. Знала-бы, такъ и не пускала на праздникъ.
Дабы не стѣснять и не тревожить хозяйку, женщины вышли изъ дома и держались больше на дворѣ, усѣвшись на крылечкѣ и бревнахъ около него, но выходившій на дворъ хозяинъ для выдачи проѣзжимъ мужикамъ сѣна, овса и для другихъ хозяйственныхъ надобностей, нашелъ, что женщины и тутъ мѣшаютъ.
— И чего вы толпитесь тутъ у крыльца! Ни пройти, ни пробѣжать… Только мѣшаете. Шли-бы хоть куда-нибудь да походили, а то торчите какъ бѣльмо на глазу.
Но идти было рѣшительно некуда. Огороды для отысканія работы были обойдены третьяго дня, въ пятницу, идти къ Никольскому рынку и ждать тамъ найма было безполезно въ такой праздникъ, да къ тому-же женщины, по своимъ понятіямъ, считали грѣхомъ и искать работу въ первый день Пасхи.
Онѣ вышли за ворота и размѣстились на улицѣ у дома и на скамеечкѣ около калитки, грызя подсолнечныя зерна, навязанныя имъ хозяйкой. Здѣсь онѣ отдались воспоминаніямъ о своихъ деревняхъ, но воспоминанія эти были до нельзя грустныя.
— Вѣдь вотъ жуемъ здѣсь гостинцы, а дома-то у насъ въ деревнѣ что! — начала Фекла, обыкновенно очень мало жаловавшаяся на свою судьбу. — А дома-то у меня мать въ кусочки пошла — вотъ до чего у насъ худо. Побираться-то по добрымъ людямъ нешто пріятно?
— Ну?! — протянула Арина. — Да неужто ее никто въ домъ взять не могъ?
— Кому взять, милая? Родни у насъ, почитай что нѣтъ. Есть двоюродный братанъ, но у того и безъ того семья велика, да и своя больная старуха имѣется. Былъ-бы живъ тятенька, такъ, само собой, этого не случилось, а тятеньку у насъ на Татьянинъ день въ лѣсу деревомъ убило. Былъ подрядившись рубить лѣсъ — ну, и убило. Привезли еле живаго… Три дня полежалъ на печкѣ, постоналъ да Богу душу и отдалъ. Три брата у меня было, а вотъ одинъ въ солдатахъ, другой померъ въ Питерѣ на заработкахъ, а третій и не вѣдь гдѣ мотается. И паспорта не беретъ, и домой не приходитъ. Должно полагать, или тоже умеръ, или безъ паспорта слоняется.
— Вотъ незадача-то! — покачала головой Арина.
— У всѣхъ у насъ такая незадача. Отъ радости въ Питеръ не приходятъ. Вонъ у Марьи Власьевны мать у дьячка ребятъ изъ-за хлѣбовъ пестуетъ, а домъ заколоченъ стоитъ, — кивнула она на демянскую женщину въ веснушкахъ. Неурожай, хлѣба своего до Рождества не хватило, работишки никакой.
— Да и то дъячокъ-то мать согнать сулился. «Я, говоритъ, лучше дѣвочку для пестованья ребятишекъ возьму, потому дѣвочка ѣстъ меньше». У матери-то ноги пухнутъ, больна она — ну, онъ и недоволенъ.
Разсказывали и другія женщины о своемъ нерадостномъ деревенскомъ житьѣ-бытьѣ. Въ такихъ разговорахъ прошелъ первый день Пасхи.
Вечеромъ, во время ужина хозяйка опять пристала къ женщинамъ, чтобы онѣ взяли щей или селянки, но тѣ уже на отрѣзъ отказались, расчитавъ, что такъ у нихъ и на хлѣбъ на завтра и послѣзавтра не хватитъ, вынесли ея попреки и даже ругательства и ограничились чернымъ хлѣбомъ и самоваромъ. Улечься на покой имъ пришлось не скоро. По случаю праздника комнаты были переполнены гостями и гости бражничали до полуночи. Много было пьяныхъ. Хозяинъ и хозяйка тоже изрядно выпили. Какой-то постоялецъ билъ жену, кого-то выталкивали вонъ съ постоялаго двора и хотѣли тащить въ полицію. Хозяйка, разсердившись на женщинъ или сомнѣваясь, что у нихъ и за ночлегъ нечѣмъ будетъ заплатить, потребовала за ночлегъ деньги впередъ и взяла еще почему-то пять копѣекъ лишнихъ, говоря, что это за воду.
— Воду зудите то и дѣло, по нѣскольку разъ на дню умываетесь, а вѣдь вода въ Питерѣ денегъ стоитъ.
Только за полночь успокоились женщины, рѣшивъ, что съ этого постоялаго двора надо уходить, и дѣйствительно на утро ушли на огородъ Ардальона Сергѣева, гдѣ работали Аграфена и Федосья, захвативъ съ собой котомки.
Аграфена и Федосья уже ждали женщинъ, чтобы идти къ Симеоновскому мосту на дровяную барку, къ прикащику, который подряживаетъ народъ для распилки и рубки дровъ. Аграфена встрѣтила Арину и демянскихъ женщинъ на улицѣ, за воротами огорода и похристосовалась со всѣми. Она тотчасъ-же кликнула свою товарку новоладожскую Федосью. Та порѣшила, что на барку надо идти сейчасъ-же.
— Чѣмъ скорѣе узнаемъ возьмутъ-ли насъ, тѣмъ лучше, сказала она. — Сегодня ежели подрядимся, то завтра ужъ пойдемъ на дровяной сплавъ. Сорокъ верстъ въ день можно сдѣлать. Придемъ на сплавъ, отдохнемъ ночку, а съ четвертаго дня и примемся за работу. Ежели мы у Ардальона Сергѣича не зажили еще по рублю тридцати копѣекъ за прописку паспортовъ и больничныя, такъ ужъ теперь немного не хватаетъ. Восемь гривенъ у меня есть — вотъ я изъ нихъ и заплачу, чего не хватаетъ.
— А я платокъ продамъ и заплачу… рѣшила Аграфена. — У меня два платка. Куда мнѣ съ двумя-то?.. Заработаю, буду при деньгахъ, такъ новый куплю.
Федосья и Аграфена говорили весело. Это придало бодрости начинавшимъ уже упадать духомъ Аринѣ и демянскимъ женщинамъ. Онѣ тоже повеселѣли и засуетились. Аграфена и Федосья сбѣгали на огородъ и отпросились у Ардальона Сергѣева со двора.
Черезъ десять минутъ компанія женщинъ, предводительствуемая Анфисой, которая, какъ бывалая въ Петербургѣ, знала, гдѣ находится Фонтанка и Симеоновскій мостъ, шла на барку къ прикащику наниматься для новой работы.
XLVIII
У Симеоновскаго моста на Фонтанкѣ стояли три барки съ дровами, но рабочихъ на нихъ видно не было. По случаю втораго дня Пасхи барки не разгружались. На дровахъ одной изъ барокъ лежали опрокинутыя кверху колесомъ тачки, сушилась красная кумачевая рубаха, напяленная на крестъ изъ кольевъ. Впрочемъ, изъ отверстія въ бортѣ барки шлепалась въ рѣку вода, стало быть — на баркѣ подъ дровами были люди и отливали накопившуюся воду. Женщины, стоя на набережной, у перилъ, стали кликать рабочихъ, крича: «эй, голубчики, землячки, выдите кто-нибудь», но стукъ колесъ проѣзжавшихъ по набережной экипажей заглушалъ голоса. Тогда Анфиса перебралась по сходнямъ на барку и, наклонясь надъ отверстіемъ, сдѣланнымъ въ дровахъ въ видѣ схода на дно барки, начала звать караульнаго. Изъ отверстія показался по поясъ рыжебородый мужикъ въ розовой ситцевой рубахѣ.
— На здѣшнихъ баркахъ прикащикъ Карпъ Иванычъ существуетъ, миленькій? обратилась къ: нему Анфиса.
— Здѣсь, только онъ теперь въ трактирѣ. А вамъ что надо?
— Да вотъ мы деревенскія… Работы ищемъ… такъ наслышались, что онъ народъ беретъ на сплавъ для распилки дровъ, такъ пришли попроситься и подрядиться.
— Нанимаетъ, это точно. Народу ему много требуется. Погодьте маленько, пока онъ изъ трактира вернется. Онъ вотъ тамъ въ трактирѣ пообѣдаетъ, такъ сюда на барку спать придетъ.
Женщины, стоя на набережной, начали дожидаться. Вскорѣ явился прикащикъ, юркій человѣкъ съ клинистой бородкой въ кожанномъ пиджакѣ, въ сапогахъ бураками и въ картузѣ съ глянцевымъ козыремъ. Женщины инстинктивно узнали его, когда онъ сталъ перебираться съ набережной по сходнямъ на барку.
— Не вы-ли, голубчикъ, прикащикъ Карпъ Иванычъ будете? окликнула его Федосья.
Онъ обернулся и сказалъ:
— Я самый. А что?
— Да вотъ наши новоладожскія къ вамъ на Тослу порядились дрова пилить и колоть, такъ и намъ желательно… Возьми насъ, благодѣтель. Насъ вотъ тутъ десять душъ.
— Что-жъ, можно взять. Намъ народъ требуется, отвѣчалъ прикащикъ, подумавъ, и прибавилъ: — Только вѣдь вы, поди, безъ пилъ и безъ топоровъ.
— Да, ужъ пилъ и топоровъ у насъ нѣтъ.
— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что не сподручны намъ такія пильщицы. Положимъ, что пилъ и топоровъ у насъ тамъ есть и дать вамъ можно, ну, а поломаете зубья у пилъ, такъ что съ васъ возьмешь?!
— И, что ты, голубчикъ! Зачѣмъ-же ломать?
— Зубье у пилы ломается, такъ не спрашиваетъ зачѣмъ. Да и какъ вамъ инструментъ повѣрить? А вдругъ вы пилы-то да топоры уведете?
— Господи Іисусе! Да зачѣмъ-же это пилы-то уводить?
— Бывали случаи. Пропьютъ пилы и топоры — и сами сбѣгутъ. На сплавной рѣкѣ не въ домѣ, рабочій живетъ безъ прописки. Его за хвостъ не удержишь.
— Да что ты, милостивецъ, мы не такія, обидчиво отвѣчала Анфиса.
— Въ нутро къ вамъ не влѣзешь, такія вы или не такія… Паспорты-то у васъ въ порядкѣ?
— Въ порядкѣ, въ порядкѣ, голубчикъ.
— Ну, такъ вотъ развѣ паспорты отъ васъ отобрать для вѣрности.
— Да ужъ отбери, коли такъ сомнѣваешься, а только на работу-то возьми.
— Десять душъ, пять паръ, говорите вы… пробормоталъ прикащикъ. — Ну, что-жъ, можно взять. Пилы и топоры отработаете за себя или ужъ такъ нашими пилами и пилить будете? За пилу у насъ два съ полтиной отработать надо, а за топоры по сорокъ копѣекъ. За пилу и за два топора по три рубля съ тремя гривенниками на пару. Покончите съ работой, такъ пилы и топоры на сторону продать можете.
— А вашими ежели пилами и вашими топорами работать? Попортимъ, такъ вычтешь съ насъ изъ заработка.
— Да вѣдь ужъ тогда цѣна съ сажени будетъ не та…
— А какая ваша цѣна, коли ежели съ вашими пилами? спросила Фекла.
Прикащикъ хотѣлъ отвѣчать, потоптался и наконецъ крикнулъ:
— Да идите сюда на барку! Здѣсь и рядиться будемъ. А то что такъ-то перекликаться! Я на баркѣ, а вы на тротуарѣ…
Женщины перешли по сходнямъ на барку. Прикащикъ сѣлъ на сложенныя полѣнья.
— Нашими пилами ежели пилить и нашими топорами раскалывать, то цѣна четвертакъ съ сажени. Пилить надо девятку на четыре части.
— Знаемъ мы девятку, отвѣчала Арина. — Мы боровичскія, съ Мсты, такъ знаемъ. У насъ тамъ заготовка дровъ тоже бываетъ. Это дрова въ девять четвертей, отвѣчала Арина,
— Ну, вотъ… Ее и распиливать надо и потомъ колоть пополамъ, кивнулъ прикащикъ.
Женщины пошептались.
— А какъ-же наши новоладожскія намъ говорили, что по тридцати пяти копѣекъ съ сажени подрядились? начала Фелосья.
— Про тридцать пять при нашихъ пилахъ не слыхалъ. Такой и цѣны теперь нѣтъ, потому народу ужъ очень много голоднаго изъ деревень понашло, отвѣчалъ прикащикъ. — А что по тридцати пяти копѣекъ, коли ежели кто съ своими пилами и топорами, то за сажень платимъ, это точно. Можно, пожалуй, и вамъ по три гривенника съ сажени дать, коли наши пилы и топоры отработаете. Инструментъ хозяину отработаете — и ужъ тогда за работу деньги вамъ на руки. Согласны?
— Нѣтъ, ужъ, это гдѣ-же! Шутка-ли три рубля и тридцать копѣекъ каждой парѣ отработать, пока деньги получишь! Намъ пить, ѣсть надо, а денегъ у насъ ни кругомъ, ни около.
— Ну, такъ цѣна четвертакъ. У насъ всѣмъ одна цѣна. Что Марфѣ и Ульянѣ, то Аннѣ и Татьянѣ. Вотъ увидите тамъ на работѣ мужиковъ и бабъ, такъ можете справиться. Платили и по сорокъ пять копѣекъ послѣ урожайныхъ годовъ, когда народу голоднаго изъ деревень мало приходитъ, а теперь цѣна упала.
Женщины опять стали шептаться. Федосья выдвинулась впередъ и сказала прикащику:
— Какъ-же двѣ новоладожскія наши землячки на прошлой недѣлѣ мнѣ говорили, что у тебя-же по тридцати пяти копѣекъ съ сажени подрядились.
— А ты не всякому слуху вѣрь. По тридцати копѣекъ, такъ это точно, коли инструментъ намъ прежде всего отработать, отвѣчалъ прикащикъ. — Такъ вотъ по четвертаку, коли ежели съ нашимъ инструментомъ — и за поломку вычетъ. Хотите, такъ давайте и по рукамъ ударимъ и тогда я дамъ записку на Тосну къ другому прикащику, что я нанялъ васъ, а нѣтъ, такъ уходите съ Богомъ, потому торговаться мнѣ тутъ съ вами некогда. Придете на Тосну съ запиской къ прикащику, ему и паспорта ваши отдадите.
— Дай подумать, кормилецъ, чуточку… Дешево, кажись, что-то… сказала Анфиса. — Какъ вы думаете, дѣвушки? обратилась она къ женщинамъ и стала съ ними шептаться.
— Дешево, потому что вездѣ дешево, а поднимется цѣна на пятачекъ, такъ пятачекъ и мы вамъ прибавимъ, проговорилъ прикащикъ въ утѣшеніе и крикнулъ:- Ну, что-жъ! Будетъ вамъ толкаться-то! Рѣшайте!
— Постой, голубчикъ… Ну, а насчетъ ночлега какъ? снова обратилась къ прикащику Анфиса.
— А насчетъ ночлега рѣка Тосна длинна и берега у ней широкіе… Гдѣ хотите, тамъ и ночуйте по берегу. Шалашики изъ девятки себѣ понадѣлаете. Тамъ всѣ такъ ночуютъ. Воздухъ легкій: спереди, сзади и съ боковъ продуваетъ.
Женщины опять стали шептаться. Прикащикъ опять крикнулъ;
— Кончайте-же наконецъ такъ или этакъ! Ну, чего стали? Или застудиться на легкомъ воздухѣ боитесь?
— По четвертаку на вашихъ пилахъ? — переспросила его Айфиса.