— А насчетъ ночлега рѣка Тосна длинна и берега у ней широкіе… Гдѣ хотите, тамъ и ночуйте по берегу. Шалашики изъ девятки себѣ понадѣлаете. Тамъ всѣ такъ ночуютъ. Воздухъ легкій: спереди, сзади и съ боковъ продуваетъ.
Женщины опять стали шептаться. Прикащикъ опять крикнулъ;
— Кончайте-же наконецъ такъ или этакъ! Ну, чего стали? Или застудиться на легкомъ воздухѣ боитесь?
— По четвертаку на вашихъ пилахъ? — переспросила его Айфиса.
— Да вѣдь ужъ сказано, что по четвертаку! Что десять-то разъ повторять! Ну?!
— Согласны, — махнула рукой Анфиса. — Давай записку.
Зашевелились и другія женщины. Кто-то изъ нихъ набожно перекрестился. Прикащикъ пошелъ въ трактиръ писать записку. Женщины пошли за нимъ слѣдомъ и остановились у входа въ трактиръ.
— Ну, вотъ… Слава Богу, подрядились. Задѣльная плата куда лучше. Тутъ для себя стараешься. Себя не пожалѣешь, понатужишься и больше выработаешь. А намъ чего-же себя жалѣть! Слава Тебѣ, Господи, не немощныя…
Прикащикъ вынесъ записку къ другому прикащику на Тосну, гдѣ онъ сообщалъ, что нанялъ десять женщинъ на такихъ-то и такихъ-то условіяхъ. Передавая записку, онъ разсказалъ женщинамъ, какъ отыскать этого прикащика на рѣкѣ Тоснѣ, въ какой деревнѣ и какъ зовутъ тосненскаго прикащика. Женщины поблагодарили и разстались съ нанявшимъ ихъ прикащикомъ.
XLIX
Порядившись на пилку дровъ. женщины торжествовали. Заручившись запиской отъ дровянаго прикащика, съ радостными лицами отходили онѣ отъ трактирныхъ дверей и, поглядывая другъ на дружку, весело перемигивались.
— Что-жъ, дѣвушки, вѣдь и четвертакъ съ сажени хорошо, говорила Федосья. — Наши новоладожскія, которыя пилили тамъ, такъ сказывали, что ежели попривыкнуть да разстараться, то четыре сажени можно въ день распилить. Четыре сажени по четвертаку — вотъ ужъ рубль. Шутка-ли — рубль!
— Да вѣдь пилить-то надо вдвоемъ, попарно, стало быть рубль пополамъ. замѣтила скуластая Фекла.
— Нѣтъ, нѣтъ… По четыре сажени на человѣка. Вдвоемъ восемь — такъ мнѣ наши новоладожскія сказывали.
— Не распилить, Фелосьюшка, восьми сажень, хоть лобъ себѣ разбей. Вѣдь распиливши-то надо ихъ расколоть и сложить!
— Распилимъ. Съ ранняго утра будемъ вставать и до поздней ночи. Вѣдь ужъ на себя будемъ работать, а на не кого другаго, стояла на своемъ Фелосья.
— Да ежели и восьми сажень не распилить, а только шесть, то и такъ по три четвертака въ день на сестру, подхватила Анфиса, — Три четвертака тоже ой-ой-ой какъ хорошо! Десять дней проработать — вотъ оно ужъ семь съ полтиной.
И опять радостныя улыбки на лицахъ. Въ особенности торжествовала Арина, такъ что забыла на нѣкоторое время и объ Акулинѣ въ больницѣ.
— Покою себѣ не дамъ, днемъ и ночью буду работать, пока трехъ рублей не выработаю. И какъ только выработаю — сейчасъ два рубля тятенькѣ въ деревню пошлю говорила она. — Мы съ Грушей такъ-то разстараемся, что у насъ по три-то рубля въ три дня будетъ отработано. Только ужъ, Груша, не дремать!
— Ой, дѣвка, не хвались заранѣ! остановила ее Анфиса. — Ты не знаешь, что это такое пилка, ты не пилила, а я пилила. И съ сажени такъ надсадишься, что спина-то у тебя какъ чужая будетъ. Я пилила въ нашемъ мѣстѣ, въ деревнѣ, я знаю.
— Спина не купленная. Отлежимся часика четыре-пять за ночь — вотъ на утро она опять своя, а не чужая.
— На утро-то, дѣвушка, только ее и ломить начинаетъ. Поднимешься — и колетъ тебѣ во всѣ мѣста.
— Пущай колетъ. Все-таки мы съ Аграфеной будемъ на отличку работать. Правда, Груша? подмигнула Арина своей землячкѣ.
Возникъ вопросъ, когда идти на пилку дровъ. Демянскія женщины говорили, чтобы идти на пилку завтра раннимъ утромъ, Арина настаивала, чтобы идти сегодня-же.
— Сейчасъ пойдемъ къ Ардальону Сергѣеву, на огородъ, тамъ Аграфена и Федосья выкупятъ свои паспорты отъ хозяина и сейчасъ-же въ путь… Чего зѣвать-то! Сорокъ верстъ къ дровамъ-то… Ну, двадцать сегодня пройдемъ, по дорогѣ на постояломъ ночуемъ и покормимся, а завтра раннимъ утречкомъ опять въ путь. Къ полудню будемъ на мѣстѣ, а ужъ послѣ обѣда и за дѣло приниматься можно, расчитывала она, но вдругъ вспомнила про Акулину и осѣклась. — Ахъ, нѣтъ, нѣтъ… Нельзя сегодня на Тосну идти и завтра утромъ нельзя идти, заговорила она другимъ тономъ. — Вѣдь завтра въ полдень нужно Акулинушку въ больницѣ навѣстить. Нѣтъ ужъ, дѣвушки, попрошу я васъ, чтобы завтра послѣ обѣда идти, обратилась она къ женщинамъ.
— Ну, вотъ… То сегодня, сейчасъ-же безъ передышки идти, а то ужъ и завтра утромъ нельзя! съ неудовольствіемъ воскликнула Фекла. — Эка переметная сума!
— Да я, Феклуша, собственно изъ-за Акулинушки. — Нельзя-же не спровѣдавши ее.
— А спровѣдаешь ее, такъ поможешь ей? спросила Анфиса, — Смотри, какая лекарка! Ну, къ Акулинѣ сходимъ сегодня, а завтра въ путь.
— Да не пустятъ сегодня въ больницу. Завтра только впустятъ.
— А тебѣ что надо? Тебѣ надо только узнать, живали еще она или померла, а это-то ты можешь узнать и сегодня. Я знаю, я лежала въ больницѣ. Впустить не впустятъ, а въ конторѣ все-таки скажутъ, жива или нѣтъ. Вотъ мы сейчасъ отправимся въ больницу, а Груша съ Феней пойдутъ на огородъ за паспортами. Изъ больницы мы пройдемъ къ нимъ на огородъ, около нихъ гдѣ-нибудь на постояломъ вмѣстѣ съ ними переночуемъ, отдохнемъ, а раннимъ утромъ и пойдемте на Тосну.
Предложеніе было принято компаніей женщинъ и Аринѣ тоже пришлось согласиться. Аграфена и Федосья отправились на огородъ, а Арина и демянскія женщины пошли въ больницу. По дорогѣ онѣ купили хлѣба въ мелочной лавочкѣ и тамъ-же поѣли, запивъ на радостяхъ квасомъ. Въ больницу онѣ пришли уже подъ вечеръ. Сначала швейцаръ не пускалъ ихъ въ контору больницы, говоря, что теперь тамъ никого уже нѣтъ, что за справками ходятъ по утрамъ, но наконецъ, слыша неотступныя просьбы женщинъ, сжалился и сказалъ:
— Ну, идите, но идите только двое. Вѣдь вамъ за справкой, такъ за справкой и двоимъ довольно, а то зачѣмъ-же всей оравой! Только зря грязными ногами полы наши будете топтать. Идите. Не знаю только, добьетесь-ли вы толку, прибавилъ онъ.
Въ контору больницы отправились Арина и Анфиса. Тамъ, дѣйствительно, былъ только одинъ сторожъ, который не могъ дать никакихъ справокъ.
— Никого нѣтъ, а я ничего не знаю. Это не по нашей части. Тутъ надо набольшаго. Понимаете-ли вы: набольшого, — говорилъ онъ.
— Такъ поди ты, голубчикъ, за набольшимъ-то, попроси его, чтобы пришелъ. Вѣдь намъ только-бы онъ сказалъ, что жива-ли наша землячка, потому намъ надо завтра изъ Питера уходить. Ну, какъ уйти изъ Питера, не узнавши живали? Умерла, такъ надо вѣсточку объ ней въ деревню дать. Вѣдь у ней семья тоже въ деревнѣ: ребятишки малыя, упрашивали Арина и Анфиса сторожа…
— Э-эхъ! Бѣда съ бабами! Пристанутъ какъ пчелы на пасѣкѣ и нѣтъ отъ нихъ спасенья, — съ неудовольствіемъ крякнулъ сторожъ и отправился за «набольшимъ».
Явился заспанный человѣкъ съ всклоченной головой и позѣвывая.
— Что вамъ? Чего не въ показанное время ходите? — спросилъ онъ хмуро.
— Да вотъ женщину мы въ четвергъ на прошлой недѣлѣ сюда привезли, такъ пришли справиться жива-ли?
— Вы бы еще ночью за справками-то!.. За справками утромъ ходятъ. Деревня!.. Право, деревня безпардонная! обругался онъ и спросилъ:- Какъ зовутъ вашу землячку?
— Акулиной, голубчикъ.
— Акулиной! У насъ Акулинъ въ больницѣ — прудъ пруди. Что она — крестьянка, мѣщанка или генеральша?
— Крестьянка, милостивецъ, крестьянка…
— Какой губерніи? Вотъ сивость-то! Даже порядкомъ не можете назвать того, о комъ справляетесь! Губернія, уѣздъ?
— Крестьянка Новгородской губерніи, Боровичскаго уѣзда, Разлапинской волости, деревни Федосѣево, отвѣчала Арина.
— Имя… Имя и фамилію… Прозвище, то-есть.
— Акулина Федотова…
Началось перелистываніе книги и наконецъ заспанный человѣкъ сказалъ:
— Акулина Федотова Иванова, крестьянка Новгородской губерніи, Боровичскаго уѣзда… Есть такая… Прибыла и выбыла… Акулина Федотова волей Божіей умерла и сегодня похоронена на Воскресенскомъ кладбищѣ.
— Какъ умерла? Какъ похоронена?! воскликнули въ одинъ голосъ Арина и Анфиса.
— Очень просто. Отъ тифа умерла.
Арина схватилась за голову и залилась слезами… Анфиса стояла и крестилась.
L
Какъ ни рады были Арина и демянскія женщины предстоящей, по ихъ мнѣнію, выгодной заработкѣ на дровяномъ сплавѣ, но извѣстіе о смерти Акулины отшибло эту радость. Грустныя шли онѣ на огородъ къ Аграфенѣ и Фелосьѣ, а Арина во время пути даже два раза принималась плакать навзрыдъ. Съ ней дѣлалось нѣчто въ родѣ истерики. Пришлось останавливаться, сажать ее на улицѣ гдѣ нибудь около дома или забора и просить холодной воды, дабы напоить ее и тѣмъ прибодрить. Около Арины сталпливались дворники, прохожіе, шли распросы о чемъ она плачетъ, и женщинамъ пришлось подробно разсказывать о ея горѣ. Видя истерическое состояніе Арины, подошедшій къ толпѣ городовой хотѣлъ даже везти Арину въ полицейскій пріемный покой, но женщины возопіяли противъ этого и, схвативъ товарку подъ руки, повели ее дальше.
— На чужой сторонѣ, на чужихъ рукахъ умерла, никто изъ землячекъ глаза ей не закрылъ и даже похоронили ее неизвѣстно гдѣ. Про могилку ея — и то знать не будемъ, плакалась Арина, бредя на огородъ Ардальона Сергѣева.
Демянскія женщины, какъ могли, утѣшали ее.
— Всѣ тамъ будемъ, Аринушка, всѣ. Никто это-то самаго не минуетъ, говорила скуластая Фекла. — А что до могилки, то вѣдь мать-то сыра земля все одна и та-же. Напишешь ты сродственничкамъ, ейнымъ письмецо въ деревню, отслужатъ они по ней панихидку, помянутъ въ двадцатый день и будетъ все честь честью.
Но Арина не внимала.
— Милость Божья, что еще похоронили ее на больничный счетъ, — вотъ за что ты Бога благодари, а умри-ка она у насъ гдѣ-нибудь на постояломъ дворѣ, да придись намъ ее хоронить, на чтобы мы ее похоронили?! разсуждали другія женщины. — Ни кругомъ у насъ, ни около — ну, и пришлось бы всѣ армяки и душегрѣи продавать.
— Вся, вся-бы продалась, только-бы она, голубка, на моихъ рукахъ померла, отвѣчала Арина.
— И вся продайся, такъ и то не похоронишь. Ты, милая, цѣнъ здѣшнихъ не знаешь. Здѣсь Питеръ. Здѣсь про все за все въ тридорога платить надо, возразила Анфиса. — Даже ежели-бы и намъ продаться, то и нашей требушины на похороны-то не хватило-бы. Помню я, лѣтось наши землячки хоронили мужика изъ больницы, такъ что имъ стоило!
Разсуждая такимъ образомъ, женщины пришли на огородъ. Аграфена и Федосья ждали уже ихъ за воротами съ котомками за плечами и издали съ какою-то торжественностью потрясали передъ ними паспортами.
— Выручили свои паспорты! кричала Аграфена. — Не отпускалъ вѣдь хозяинъ-то, ругался, отчего уходимъ, рубль тридцать копѣекъ за прописку и больничное не заживши. Я ему сорокъ пять копѣекъ за себя и пятіалтынный за Федосьюшку сую, чтобы паспорты отдалъ, сую ему чего мы по расчету незажили, а онъ не беретъ. Да ужъ хорошо, что мужики, евонные земляки, стали на нашу сторону — ну, и выдалъ паспорты. Паспорты-то выдалъ да и ну насъ гнать съ огорода за ворота. «Чтобы и духу вашего, говоритъ, на огородѣ не было, вонъ отсюда»… разсказывала она женщинамъ, увидала плачущую Арину и умолкла. — Умерла Акулинушка-то? вдругъ спросила она.
Вмѣсто отвѣта Арина опять зарыдала и не могла говорить.
Уже стемнѣло, когда женщины отправились искать постоялый дворъ, гдѣ-бы можно было переночевать. Постоялый дворъ былъ вскорѣ найденъ, но здѣсь опять стали принуждать женщинъ, чтобы онѣ потребовали себѣ харчей на ужинъ, и поставили вопросъ такъ, что безъ этого не позволяли оставаться и на ночлегъ. Пришлось спросить щей и хлѣба. Щи даже въ горло еле шли, ибо женщины чувствовали, что онѣ проѣдаютъ послѣднія деньги, а имъ предстоитъ еще сорокаверстный путь, во время котораго надо питаться, да и придя на работу нельзя быть безъ денегъ, потому что задѣльная плата за работу, на которой онѣ будутъ, не сейчасъ выдается. Онѣ посчитали свои деньги и, за уплатой за харчи и ночлегъ, у всѣхъ вмѣстѣ не оказалось даже двухъ рублей, а ихъ было одиннадцать женщинъ.
— Мало будетъ завтра продать что нибудь изъ вещей, заговорили онѣ. — Всѣ деньги собрать и передать старостихѣ. Пусть старостиха и кормитъ насъ. Такъ ладнѣе будетъ. Старостихой выберемъ Анфису. Она и расчетъ будетъ держать.
— Я продамъ свой армякъ… вызвалась Арина. — А для меня пусть Акулининъ армякъ будетъ. Все равно, онъ теперь лишній. Когда еще оказія-то въ деревню сыщется, чтобы его Акулининымъ родственникамъ переслать! На ейные сапоги мы тамъ, когда придемъ на работу, панихидку отслужимъ. Нельзя-же безъ панихидки христіанской душѣ помирать. Ну, а церковь навѣрное ужъ тамъ, куда мы идемъ, найдется.
Такъ и порѣшили.
Покупатель на армякъ нашелся даже на постояломъ дворѣ. Это былъ проѣзжій подгородный мужикъ, возвращавшійся изъ Петербурга съ пустыми жестяными кувшинами изъ-подъ сливокъ, ѣхавшій къ себѣ въ деревню и остановившійся на постояломъ дворѣ покормить лошадь и самому похарчиться. За сермяжный армякъ Арины, по тщательномъ его разсмотрѣніи; онъ далъ рубль съ гривенникомъ. Арина продала его и деньги передала Анфисѣ, какъ старостихѣ.
На другой день, рано по утру, женщины поднялись, распросили про дорогу и тронулись въ путь, направляясь къ Шлиссельбургскому тракту. Въ мѣстности Стекляннаго завода онѣ сдѣлали привалъ и позавтракали около мелочной лавки хлѣбомъ; въ селѣ Рыбацкомъ онѣ обѣдали и отдыхали на бережкѣ придорожной канавки. Усталыя, измученныя большимъ усиленнымъ переходомъ, онѣ спали какъ убитыя, пригрѣтыя весеннимъ солнышкомъ. День былъ ясный и солнце, припекало живительно. Проснувшись, онѣ снова отправились въ путь, хотя уже у нихъ и ломило бока и поясницу. Часамъ къ пяти дня онѣ были въ селѣ Корчминѣ, гдѣ опять отдыхали и кормились остатками хлѣба. На вопросъ ихъ, сколько верстъ осталось еще до рѣки Тосны, имъ отвѣтили, что семь верстъ.
— Ну, дѣвушки, недалеко уже!.. Вечеромъ будемъ на мѣстѣ!.. — радостно воскликнула Аграфена. — Полно нѣжиться-то… Пойдемте… Лучше пораньше, засвѣтло на сплавъ дровъ придти и ужъ тамъ отдохнуть въ настоящую. Да и прикащика-то засвѣтло лучше найти. Вѣдь намъ еще нужно къ прикащику съ запиской явиться. Стемнѣетъ, такъ ночью его, пожалуй, и не разыщешь.
— Да, да… Аграфена дѣло говоритъ, — поддакнула Фекла и первая вскочила съ травы при дорогѣ, гдѣ онѣ отдыхали.
Слова, сказанныя Аграфеной, пріободрили компанію, и женщины опять зашагали. Кто-то изъ демянскихъ женщинъ пробовалъ затянуть пѣсню, два-три голоса стали подтягивать, но пѣсня не удалась. Усталость женщинъ была слишкомъ велика.
Отъ Корчмина путь лежалъ пять верстъ по безлюдной голой мѣстности, поросшей чахлымъ лознякомъ. Шли мимо широкой ленты рѣки Невы. Съ Невы вѣяло рѣзкимъ холоднымъ вечернимъ вѣтромъ. Вотъ и Новая Деревня. Двѣ-три демянскія женщины, особенно уставшія, хотѣли отдохнуть пройдя деревню, но Аграфена и Фекла опять заторопили ихъ.
— Нечего, нечего отдыхать! Понаддай пару, шевелите ходулями-то! На мѣстѣ отдохнете. Теперь ужъ недалеко, торопили ихъ Аграфена и Фекла.
И путь продолжался.
— Всѣ ноженьки мы себѣ надорвали, по шоссейной щебенкѣ-то босикомъ шагавши, слышался чей-то ропотъ.
— Ноги что… За двѣ копѣйки полъ-сальной свѣчки купить, смазать ихъ — вотъ и залечили, а намъ вотъ прикащика-то сегодня-бы увидать, чтобъ завтра можно было приняться за работу, отвѣчала Фекла.
Показалась деревня Усть-Тосна… Вотъ и большой деревянный мостъ, перекинутый черезъ Тосну, впадающую въ Неву. За мостомъ виднѣлось село Ивановское.
— Гдѣ тутъ сплавъ дровяной и чтобъ намъ прикащика при сплавѣ разыскать? спрашивали женщины стоявшихъ на мосту парней и дѣвушекъ, по случаю праздника горланившихъ пѣсни.
— А вотъ какъ мостъ перейдете, сверните на лѣво, да такъ по берегу Тосны и идите все прямо. Тутъ сплавъ и будетъ. Сами увидите, что дрова во всю рѣку стоятъ.
— Пришли, дѣвушки, пришли. Слава тебѣ Господи! проговорила Арина и въ первый разъ во время пути улыбнулась.
Но до сплава нужно было идти еще версты двѣ по берегу Тосны. Прошли красивую новую дачу, выстроенную на гористомъ берегу, прошли мимо полуразвалившихся построекъ кирпичнаго завода, начался ольховый лѣсокъ и женщины увидали дровяной сплавъ.
LI
То, что увидѣли женщины, можно было назвать царствомъ дровъ. Рѣка Тосна, имѣющая ширину отъ 25 до 30 сажень, была перегорожена съ одного берега на другой громадными бревнами, связанными между собою цѣпями. Бревна эти удерживались нѣсколькими кустами свай и, въ свою очередь, удерживали сплошную массу четырехполѣнныхъ дровъ, держащихся на водѣ на необозримомъ пространствѣ. Въ нѣкоторыхъ мелкихъ мѣстахъ рѣки дрова выперло, и они стояли стоймя, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ ихъ поразбросало по берегамъ. Босые мужчины и женщины вытаскивали эти дрова баграми и руками изъ воды и складывали ихъ на берегахъ въ полѣнницы. Работа шла на обоихъ берегахъ рѣки. Помимо плавающихъ въ водѣ и безпорядочно разбросанныхъ по берегамъ дровъ, образовались уже цѣлыя горы сложенныхъ дровъ. Работа такъ и кипѣла. За горами сложенныхъ дровъ визжали пилы, стучали топоры, раскалывающіе дрова, и образовались новыя полѣнницы уже распиленныхъ и расколотыхъ дровъ, аккуратно сложенныя въ сажени. То тамъ, то сямъ виднѣлись мужчины и женщины попарно распиливающіе девятку, то есть дрова — въ длину девять четвертей или два съ четвертью аршина. Пильщики и пильщицы, разбросанные попарно на довольно далекое разстояніе, пилили около шалашей, сложенныхъ изъ тѣхъ-же дровъ девятки. Шалаши эти въ два съ четвертью аршина въ ширину, въ вышину и въ длину служили для ночлега рабочихъ и были складочнымъ мѣстомъ всего незатѣйливаго ихъ хозяйства. Только нѣкоторые изъ шалашей были прикрыты рогожами по щелямъ дровъ. Кой гдѣ около шалашей уже дымились костры. Рабочіе варили себѣ ужинъ.
— Вотъ какъ люди-то здѣсь живутъ, сказала Анфиса, указывая на шалаши, и покачала головой.