— Вздорить не вздорила, а просто онъ подлецомъ оказался.
Женщины многозначительно переглянулись и кивнули другъ дружкѣ.
— Съ Грушкой снюхался? задала вопросъ Фекла, и тотчасъ-же прибавила:- Вѣрно. — Видѣли ужъ вотъ наши бабы, какъ онъ съ ней за дровами обнявшись сидѣлъ и пряниками ее потчивалъ, когда мы съ тобой Анфису въ больницу возили. Подлецъ, совсѣмъ подлецъ! Да и кромѣ тебя на него тутъ одна дѣвушка плачется. Крестецкая она. Съ теткой она тутъ. Онѣ вонъ тамъ подъ деревней пилятъ. До тебя-то онъ къ нимъ примазался, съ ними пилилъ, подластился къ дѣвкѣ, а потомъ и въ сторону, съ товарищемъ сталъ пилить.
— И какъ это только дѣвки вѣрятъ! вздыхали демянскія женщины, крутя головами.
Арина заморгала опять глазами, утерла рукавомъ слезы и сказала:
— Бросьте… Не стоитъ объ немъ разговаривать. Надо наплевать. Насильно милъ не будешь. А я вотъ къ вамъ пришла… Не примете-ли вы меня опять въ артель? Уходить мнѣ отъ него надо.
— Что-жъ, приставай… Ты работящая, мы тебѣ всегда рады… заговорили демянскія женщины. — Не слѣдовало только тебѣ отъ насъ раньше-то уходить.
— Да что ужъ объ этомъ говорить! Что сдѣлано, того не воротишь, махнула рукой Арина. — Была моя проруха — за проруху свою и казнюсь.
Когда Арина повѣдала свое горе демянскимъ женщинамъ, на душѣ у ней сдѣлалось легче. Она потолкалась около нихъ и сказала:
— Такъ я ужъ сегодня и къ вамъ… Проснутся вотъ Андрей съ Аграфеной, сведу я съ ними расчеты и приду.
— Приходи, приходи. Будемъ ждать. Пилы у насъ теперь свои, выкупили мы ихъ у прикащика. Войдешь въ долю за пилы, такъ, когда и продавать ихъ будемъ послѣ пилки, съ тобой подѣлимся.
Арина медленно стала уходить, направляясь къ шалашамъ, гдѣ спали Андрей и Аграфена. На сердцѣ у ней было уже совсѣмъ легко. Чувство грусти замѣнилось чувствомъ ненависти къ Андрею и Аграфенѣ.
— «Посмотрю я, какими-то они глазами на меня смотрѣть будутъ, когда проснутся!» думала она.
Когда она подошла къ шалашамъ, Андрей былъ уже вставши, а Аграфена еще спала. Андрей сидѣлъ и почесывался. Голова его была всклочена. Увидавъ Арину, онъ сказалъ:
— Что бродишь-то?! Ядумалъ, что ты и невѣдь, сколько ужъ дровъ наколола и сложила, а ты безъ дѣла слоняешься. Хоть-бы костеръ зажгла, чтобы можно было воду согрѣть для чая, а то и того нѣтъ.
Губы у Арины задрожали и она, сверкнувъ глазами, произнесла:
— Не хочу я больше съ подлецомъ и подлячкой работать. Я, Андрей, сегодня ухожу отъ васъ къ демянскимъ бабамъ. Сосчитаемъ выставленныя дрова, и выдѣли меня.
Андрей вскинулъ на нее глаза и улыбнулся.
— Тсъ… Вотъ какъ разговариваешь! Бабы, должно быть, что-нибудь тебѣ наплели? А ты глупыхъ-то разговоровъ поменьше слушай.
— Врешь! Не глупые это разговоры, а истинные! Да и нечего мнѣ чужихъ разговоровъ слушать, коли я сама, сама своими глазами все видѣла! закричала Арина.
— Что видѣла? опять улыбнулся Андрей.
— Все, все видѣла. Вотъ на этой самой чуркѣ. Я не спала… Видѣла, видѣла…
— Да что видѣла-то? Грушку обнималъ? Съ Грушкой шутилъ? Такъ я всѣхъ дѣвокъ и бабъ такъ обнимаю. Такой ужъ у меня характеръ ласковый…
Андрей всталъ и обдернулъ рубаху.
— А ты вотъ что… Ты всю эту глупость-то брось… Что мнѣ такое Грушка? Грушка такъ себѣ землячка, да и дѣвка верченая, а ты моя суженая, высватанная… заговорилъ онъ и сталъ подходить съ улыбками къ Аринѣ.
Арина отшатнулась отъ него какъ ужаленная.
— Прочь, мерзавецъ! взвизгнула она, схватила. полѣно и замахнулась. — Подавай расчетъ, а самъ пальцемъ не смѣй меня тронуть!
— Вишь, взъѣлась, дура! А ты выслушай… остановился передъ ней Андрей.
— Ничего я не хочу отъ тебя слушать! Считай сажени, сходи къ прикащику за расчетомъ и выдѣляй меня.
— Взаправду уходишь? Ну, чортъ съ тобой! Скатертью дорога. Только смотри, вернешься назадъ, такъ ужъ я тогда скажу: «отваливай»…
— Считай дрова! Не желаю я съ тобой больше разговаривать, строго сказала Арина и отбросила отъ себя въ сторону полѣно, которое держала въ рукѣ.
— Дура, совсѣмъ дура, своего расчета не понимающая! пробормоталъ Андрей и, взявъ самодѣльную сажень, принялся мѣрить распиленныя дрова.
Арина стояла отъ него въ отдаленіи и слѣдила, за обмѣриваньемъ.
LXVII
Послѣ полудня Андрей, побывавъ у прикащика и коммисіонера и получивъ изъ конторы деньги, выдалъ Аринѣ ея долю за распиленныя и сложенныя въ полѣнницы дрова. Расчитавшись съ ней, онъ сказалъ: — Коли ужъ по своей волѣ изъ артели бѣжишь, то надо съ тебя что-нибудь и за пилу и за топоръ получить. Ты вѣдь моей пилой и моимъ топоромъ дрова-то пилила.
Арина вспыхнула.
— А коли съ меня за пилу и за топоръ, то подай мнѣ и за стирку твоихъ рубахъ и подвертокъ, заговорила она. — Что я тебѣ за батрачка, что даромъ на тебя работала?! Я и стряпушничала, я и стирала, мыло на свои деньги покупала, дырья на тебѣ штопала.
— Врешь. Стирали и стряпушничали вы вмѣстѣ съ Грушкой. Ну, да не хочешь отдавать за инструментъ честь честью, такъ чортъ съ тобой. А что до стирки, то ты на меня стирала, а я тебѣ письма въ деревню писалъ. Сунься-ка письмо-то написать къ грамотѣю — никто меньше гривенника не возьметъ, а я тебѣ два письма написалъ.
— За письма твои тебѣ моя доля отъ ведра остается. Ведро я пополамъ съ Грушкой покупала, уполовникъ на свои деньги покупала. Четыре копѣйки за него дала. Чашка для хлебова наполовину моя.
— Подавись своимъ уполовникомъ. Можешь его взять.
— И возьму. Однако моимъ-то уполовникомъ ты все-таки черпалъ изъ котелка въ чашицу.
Арина быстро начала собираться, взяла свою котомку, сапоги, уполовникъ, ложку деревянную, чашку чайную. Съ Аграфеной она почти не разговаривала, да и Аграфена какъ-то совѣстилась смотрѣть ей прямо въ глаза и сторонилась отъ нея, прячась за полѣнницами. Однако, когда Арина, забравъ свои вещи стала уходить, Аграфена крикнула ей изъ-за дровъ:
— Отдай Андрею мои ножницы и мотокъ нитокъ.
— Давно твои паршивыя ножницы въ лукошко выкинула. Тамъ и нитки лежатъ, отвѣчала Арина, — Мнѣ чужаго не надо. Не воровка я.
— Нѣтъ, вѣдь я только къ тому, что вѣдь ты въ послѣдній разъ ножницы брала, когда Андрею волосы подстригала, такъ чтобъ какъ-нибудь не забыла-бы.
— Въ лукошкѣ они. Въ лучшемъ видѣ можешь зарѣзаться ими, когда Андрей тебя также, какъ и меня, надуетъ.
Аграфена промолчала. Арина быстро уходила.
— Что-жъ ты честь честью проститься не хочешь? крикнулъ ей вслѣдъ Андрей.
— Съ подлецами я не прощаюсь!
— Однако, все-таки товарищи, хлѣбъ вмѣстѣ ѣли,
— Не товарищи, а мерзавцы — вотъ вы кто.
Къ демянскимъ женщинамъ Арина пришла въ то время, когда онѣ поднимались послѣ послѣобѣденнаго отдыха.
— Ѣла-ли ты что-нибудь сегодня послѣ переполоха-то? спросила ее Фекла.
— Съ куску не прикоснулась. Дайте хлѣбца пожевать.
— Похлебай вонъ кашицы. Мы тебѣ кашицы оставили.
Арина присѣла къ котелку и стала ѣсть холодную кашу. Теперь, когда она покончила съ Андреемъ и Аграфеной, на душѣ у ней сдѣлалось легче, но она была усталая, измученная, чувствовала слабость. Поѣвъ каши, она сказала:
— Я ужъ, дѣвушки, завтра начну работать, а сегодня прилечь надо да соснуть. Я вѣдь всю ночь не спала. Ноженьки насилу ходятъ. А за хлѣбъ вашъ съ сегодня съ меня считайте.
— Ладно, ладно. Конечно-же сосни, заговорили женщины.
И Арина водворилась опять въ средѣ демянскихъ женщинъ, но работа шла не такъ успѣшно, какъ съ Андреемъ и Аграфеной. Андрей былъ, что называется, работникъ-ломъ, работа въ рукахъ его такъ и кипѣла, онъ воодушевлялъ Арину и Аграфену, которыя тоже были молодыя и работящія, здѣсь-же Аринѣ пришлось работать вмѣстѣ съ пожилыми уже женщинами. Феклѣ было за сорокъ лѣтъ, одна демянская женщина страдала ломотою въ плечахъ, да и сама Арина послѣ передряги каждый день чувствовала, что ей не по себѣ. Она похудѣла, осунулась и очень уставала. Три рабочихъ дня показали Аринѣ, что заработка ихъ артели сравнительно съ заработкой, которую она имѣла, корда работала въ артели съ Андреемъ и Аграфемой, дала по пятіалтынному на человѣка меньше, хотя работать было удобнѣе: дни становились теплѣе, ночи свѣтлѣе и не приходилось уже коченѣть подъ утро отъ холодныхъ утренниковъ, какъ прежде. Прежде уходило много времени на то, пока поутру согрѣются отъ ночнаго холода у костра и придутъ въ себя, но теперь можно было уже сразу приступать къ работѣ, но все-таки дѣло спорилось хуже, чѣмъ раньше въ артели Андрея.
Андрей и Аграфена по прежнему работали на берегу, становище ихъ было вблизи отъ демянскихъ женщинъ, но Арина какъ-то рѣдко видѣла Андрея и Аграфену. Дабы идти Андрею и Аграфенѣ въ мелочную лавочку на деревню, нужно было проходить мимо шалашей демянскихъ женщинъ, но Андрей и Аграфена какъ-то обходили это мѣсто и дѣлали крюкъ. Въ туже сторону, гдѣ работалъ Андрей, избѣгала ходить Арина. Раза три пришлось ей встрѣтиться съ нимъ на деревнѣ, но она юркнула въ сторону и прошла мимо избъ на зады. Слышно было, впрочемъ, что Андрей и Аграфена жили не особенно ладно. Демянскія женщины разнюхали, что Андрей пилъ и два раза колотилъ Аграфену, что Аграфена ходитъ съ синякомъ подъ глазомъ.
Такъ дѣло шло до половины мая. Демянскія женщины и Арина ходили въ праздникъ въ больницу навѣщать больную Анфису и носили ей ситника въ гостинецъ. Анфиса не поправлялась. Ноги ея, какъ и раньше, продолжали быть парализованы отъ ревматизма. Она съ трудомъ сидѣла на койкѣ, высохла какъ скелетъ и даже говорила невнятно. Сидѣлка сказала женщинамъ, что докторъ объявилъ ей, что Анфисѣ трудно поправиться и что по всѣмъ вѣроятіямъ, она скоро умретъ.
— Написать деревенскимъ-то твоимъ, что ты вотъ хвораешь? Написать, что ты въ больницѣ-то, что-ли? спрашивала Анфису Фекла.
Анфиса вскинула на нее угасающій взоръ и прошептала:
— Напиши…
Женщины печально покачали головами, простились съ ней и ушли.
LXVIII
Наступило лучшее время для сѣверной полосы Россіи — начались свѣтлыя, бѣлыя ночи, правда, все еще по временамъ прохладныя, но уже дозволяющія спать спокойно. Дни были уже совсѣмъ теплые. Природа вся распустилась и благоухала. Ароматомъ дышали деревья съ молодой свѣтло-зеленой листвой, появилась сочная. трава на лугахъ. Пильщики набили себѣ мѣшки травой и уже спали на хорошей подстилкѣ. Житье подъ открытымъ небомъ дѣлалось сноснѣе, огни въ кострахъ на ночь уже не поддерживались и ихъ оставляли потухать. Въ одеждѣ пильщиковъ появилась нѣкоторая перемѣна къ лучшему. То тамъ, то сямъ мелькали новые ситцевые платки на головахъ бабъ, у мужиковъ виднѣлись свѣжія ситцевыя рубахи. Лица рабочихъ, выдержавшихъ крутую пору ранней холодной весны, сдѣлались веселѣе, но были и такіе, которыхъ сломили весенніе холода. Лихорадка и ломота дали себя знать. Хворые рабочіе мазали пораженныя ломотой мѣста керосиномъ, пили отъ лихорадки водку, настоенную на ивовой корѣ, отваръ изъ ивовой коры, но это помогало мало. Хворь, разумѣется, мѣшала имъ успѣшно работать. Желтые, изнуренные, они то и дѣло бросали пилить и колоть дрова и присаживались у костровъ или на солнечномъ припекѣ, дабы переждать приступы лихорадки и ломоты. Такіе больные составляли, разумѣется, бремя для артелей, въ которыхъ они работали, и артели отъ нихъ старались отдѣлаться, съ ними ссорились. Двѣ-три такія больныя бабы, заручившись кой-какимъ заработкомъ, побрели въ Петербургъ искать работы на огородахъ, считая огородную работу болѣе легкою. Одна баба поѣхала на пароходѣ тоже въ Петербургъ прямо для того, чтобы лечь въ больницу. Было бремя и въ артели, гдѣ работала Арина. Расхворалась Фекла и ее цѣлые дни трясла лихорадка, страдала ломотой въ ногахъ и еще одна женщина, то и дѣло бросавшая работу, чтобы присѣсть, отдохнуть, погладить болѣвшія ноги, а артель состояла всего изъ пяти женщинъ. Хорошихъ работницъ въ артели было только три, работа не спорилась и, вслѣдствіе этого, заработокъ, дѣлящійся поровну, уменьшился. Артель не могла выработать уже и по полтиннику, какъ три здоровыя женщины ни надсажались на работѣ. Арина очень объ этомъ горевала, плакались на свою судьбу и здоровыя демянскія женщины. Одна изъ нихъ, Марфа, предложила Аринѣ даже уйти отъ больныхъ и работать отдѣльно, ее поддержала и другая демянская женщина Устинья.
— Право, уйдемъ на новое мѣсто пилить. Чего тутъ? Ихъ двѣ больныхъ есть — пусть онѣ двѣ больныя вмѣстѣ и пилятъ, а мы трое будемъ отдѣльно пилить. Больная съ больной, а здоровыя съ здоровыми. А то что это такое! Мы ломъ ломаемъ, а онѣ сидятъ и хохлятся, говорила Марфа. Арина подумала и отвѣчала:
— Нѣтъ, дѣвушка, не говори этаго… Не по-божески это. Да онѣ скоро и поправятся.
— Гдѣ поправиться! Все расхварываются и расхварываются. Съ какой стати намъ черезъ нихъ въ работѣ себя обижать?!
— Да конечно-же отдѣлимся отъ нихъ, прибавляла къ словамъ Марфы Устинья. — Больныя тоже будутъ работать, а только меньше заработывать станутъ. А намъ зачѣмъ-же ихъ награждать? Небось, не помрутъ съ голоду и безъ насъ.
— Погодимъ, Устинька, еще денекъ, другой. Право, онѣ поправятся, стояла на своемъ Арина.
Марфа и Устинья подождали еще день, работали не охотно и, наконецъ, порѣшили вдвоемъ отдѣлиться отъ артели, ежели Арина не отдѣлится, о чемъ заявили и больнымъ товаркамъ. Арина, убѣжденная доводомъ, что больныя все-таки не умрутъ съ голоду, ибо все-таки понемногу будутъ работать, тоже, скрѣпя сердце, хотѣла отдѣлиться съ Марфой и Устиньей, но, при расчетѣ, Фекла до того горько заплакала, что Арина не вытерпѣла и, сама заплакавъ, сказала Марфѣ и Устиньѣ:
— Нѣтъ, не пойду я. Уходите вы вдвоемъ, а я останусь съ Феклушей. Она и къ моей покойной Акулинушкѣ была сердечна, когда та хворала, съ ней мы и Анфисушку вмѣстѣ свезли въ больницу, такъ какъ-же я еето покину?
— Да мы Феклу Степановну не покинемъ, мы рядомъ будемъ работать, а только отдѣльнымъ кустомъ, и коли ежели она очень расхворается, то мы всегда около нея походить можемъ, доказывала Марфа.
— Нѣтъ, нѣтъ. Я остаюсь, рѣшила Арина.
Фекла бросилась ее обнимать и плакала отъ благодарности.
Марфа и Устинья отдѣлились вдвоемъ отъ артели.
Арина осталась работать съ больными и заработокъ умалился до тридцати копѣекъ въ день, хотя больныя женщины надсаживались на работѣ даже черезъ силу. Видя все это, онѣ ужъ и сами стали уговаривать Арину, чтобы она уходила къ Марфѣ и Устиньѣ.
— Уходи, милушка, Богъ съ тобой… Довольно ужъ ты поработала на насъ, а то право и насъ-то совѣсть беретъ, что ты изъ-за насъ страдаешь. Уходи, — говорили онѣ.
— Нѣтъ, не пойду. Поправляйтесь пока, стояла на своемъ Арина.
— Такъ ужъ бери отъ насъ хоть по гривеннику за наше ослабленіе. По гривенничку въ день мы тебѣ отъ нашей заработки отдавать будемъ. Все-таки у тебя будетъ полтина въ день, ну а мы, больныя, съ двугривеннымъ останемся. Чего тутъ! Бери! Мы и на двугривенный прокормимся. Ты больше работаешь, тебѣ и большая заработка.
На это предложеніе, послѣ долгихъ настаиваній со стороны больныхъ, Арина согласилась.
Такъ проработали онѣ еще нѣсколько дней. По утрамъ и по вечерамъ къ нимъ приходили Марфа и Устинья спровѣдать больныхъ и хвастались, что вырабатываютъ по восьми гривенъ. По вечерамъ Марфа и Устинья приходили съ своимъ чаемъ и сахаромъ, и поили больныхъ и Арину; разъ принесли два фунта баранокъ, другой разъ ситнику. Очевидно, что онѣ хоть и отдѣлились отъ больныхъ, но совѣсть ихъ была неспокойна, и онѣ хоть чѣмъ-нибудь старались утѣшить ихъ. Однажды онѣ пришли вечеромъ раньше обыкновеннаго, были сильно взволнованы и объявили, что Анфиса въ больницѣ умерла. Вѣсть эту принесъ имъ мужикъ, зарубившій себѣ топоромъ руку и ходившій въ больницу къ доктору и справлявшійся объ Анфисѣ.
— Не выжила-таки, голубушка! воскликнула Фекла, заплакала и стала креститься, говоря:- Царство небесное ея душечкѣ, покой ей вѣчный, голубушкѣ…
Крестилась набожно и Арина, крестились и другія женщины. Арина, всхлипывая, бормотала:
— Панихидку… непремѣнно надо панихидку отслужить… Вотъ по Акулинушкѣ да по Анфисушкѣ вмѣстѣ и отслужимъ. Тяжелый камень у меня на сердцѣ лежитъ, что я по Акулинушкѣ до сихъ поръ панихидки не отслужила. Она, голубушка, то и дѣло мнѣ по ночамъ снится и словно проситъ, чтобы я по ней панихидку отслужила.
— Отслужимъ, отслужимъ, въ воскресенье-же отслужимъ, поддержали Арину Марфа и Устинья.
— Да, да… Сложимся по гривеннику и отслужимъ. Нельзя безъ панихидки, товарки вѣдь мы тоже покойницѣ были, подхватила Фекла, все еще плача.
При больныхъ разстроенныхъ нервахъ — она долго плакала.
LXIX
На утро Марфа и Устинья собрались въ больницу, проститься съ покойницей Анфисой. Когда онѣ, отправляясь въ путь, зашли по дорогѣ къ шалашамъ Феклы и Арины, къ нимъ захотѣла присоединиться и Арина.
— Пойду и я съ ними, Фекла Степановна, сказала она Феклѣ. — Надо сходить проститься съ Анфисушкой. Вѣдь сколько горя-то мыкали вмѣстѣ!
— Да конечно-же сходи. И мы-бы пошли, да вотъ хворость-то меня и землячку одолѣла, кивнула Фекла на желтую, испитую отъ лихорадки и ломоты товарку. — На вотъ отъ насъ на свѣчку… Свѣчку въ церкви поставишь за упокой, прибавила она, подавая Аринѣ три копѣйки.
Арина быстро накинула на голову новый ситцевый платокъ, пріобрѣтенный ею съ недѣлю назадъ на деревнѣ у прохожаго торговца-татарина, и отправилась вмѣстѣ съ Марфой и Устиньей въ путь.
Вышли женщины рано утромъ, въ больницу пришли часамъ къ одиннадцати, но тамъ имъ сказали, что Анфиса ужъ отвезена въ сельскую церковь, что сегодня ее хоронятъ на сельскомъ кладбищѣ. Въ церковь пришлось идти обратно. Такъ какъ было уже поздно и женщины боялись, что обѣдня отойдетъ и Анфиса будетъ похоронена безъ нихъ, то онѣ пустились бѣжать до церкви. Войдя въ церковь усталыя, запыхавшіяся, онѣ все-таки застали отпѣванье. Анфиса лежала въ дощатомъ некрашенномъ гробѣ съ вѣнчикомъ на лбу. Когда-то широколицая, она до того осунулась, что ее узнать было трудно. Толстый ея носъ, луковицей, заострился, выдвинулся впередъ подбородокъ, на глазахъ лежали двѣ мѣдныя монеты, очевидно остатокъ ея расходныхъ денегъ, оставленныхъ ей товарками. Арина заглянула ей въ лицо и ужаснулась.