ИНОЕ ДЕЛО — СТРАХИ И ФОБИИ.
Хотя об этом лучше писать прозу. К примеру, нечто в жанре рассказа — не будешь ведь признаваться от себя самого, то есть, от первого лица, что чего–то боишься, тем более, что названия этих «что–то» у нормального человека тоже вызывают своеобразную фобию, хорошо ведь звучит, угрожающе и даже экстремально: я боюсь заболеть арахнофобией…
Арахнофобия — боязнь пауков.
Но это не для ненаписанного рассказа. Там ведь героем должен быть мужчина, пауков же боятся женщины, почему — не знаю. Мужчины наоборот — считают, что пауки приносят в дом счастье, так что герой с утра заходит в ванную и видит ползущую от унитаза к углу, или от угла к унитазу, в общем, куда–то ползущую восьминогую тварь… Естественно, он ему улыбается, говорит доброе утро, думает, не позвать ли жену, но потом вспоминает, что у той ярко выраженная арахнофобия, и она или немедленно убьет паука тапочкой, или же грохнется в обморок. Второе еще куда ни шло, а первое… ПАУКИ ПРИНОСЯТ В ДОМ СЧАСТЬЕ И СБЕРЕГАЮТ ДЕНЬГИ — когда они есть, ведь фобия остаться без денег для любого мужчины глобальна, как процесс всемирного потепления, и столь же угрожающа для психики, как повышение уровня мирового океана для каких–то там прибрежных стран, которые просто могут исчезнуть.
Так что пусть паук ползет, надо позавтракать, выйти из квартиры и сесть в лифт.
И зажмурить глаза.
Что поделать — клаустрофобия.
Боязнь замкнутого пространства.
К тому же, в лифте ты вдруг понимаешь, что пока в кабине горит свет, а вдруг он погаснет? А вдруг кабина застрянет? Или в ней начнется пожар и невозможно будет выскочить, то есть, произойдет внезапная смерть героя, боязнь чего на ученом языке именуется танатофобией, так что лучше перейти к следующей замечательной фобии, которая тоже свойственна севшему в лифт любителю пауков — боязни высоты, можно даже с красной строки.
ГИПСОФОБИЯ.
Мне, например, она тоже чрезвычайно свойственна.
Когда был впервые в Израиле, то понесло на гору Массада, там канатная дорога: пятьсот метров над пропастью. В пропасти камни. Ехал с закрытыми глазами и так же, ничего не видя, поднимался последние двадцать метров по ступенькам, вынесенным все над той же пропастью. Очень уж она была глубокой: смотришь и что–то ухает в тебе, будто какая–то ночная птица вопит в желудке, да еще пытается выскочить через пищевод и горло. Так что пусть у предполагаемого героя тоже будет гипсофобия, не гидрофобией же ему страдать, это больше удел женщин…
Гидрофобия.
БОЯЗНЬ ВОДЫ.
Но про женщин пусть пишут женщины, им яснее, отчего, почему и как они боятся.
Например, описываемым утром в лифте они боялись бы чужаков, то есть, страдали бы ксенофобией.
Чужак может оказаться насильником, от чужака может плохо пахнуть, чужак может превратиться в непотребное и грозное насекомое, а это уже похуже, чем паук, с черным, глянцевым панцирем, с хищно осклабленной пастью, с подрагивающими усиками — то ли кармическая тень динозавров, то ли еще неведомо какая, но отвратительная тварь, несущая с собой инсектофобию.
Мужчинам, между прочим, не свойственную.
Как и агорафобию, боязнь открытого пространства.
Хотя это уже более тонкие штучки, такие же, как например, антропофобия.
Сам я все же один раз был ей подвержен.
Боязни большого количества людей в одном отдельно взятом месте.
Случилось это в Москве, много лет назад, в вечерний час пик, на переходе с одной ветки метро на другую, с кольцевой на радиальную (или наоборот — точно уже не помню), на станции «Парк культуры». Я шел по переходу минут тридцать, с одной стороны чье–то плечо, с другой тоже чье–то плечо, впереди затылок, а сзади в затылок дышат тебе, слишком много людей и все они тебя нервируют.
Бесят.
Доводят до фобии.
Тебе кажется, что ты никогда не дойдешь, упадешь, тебя растопчут.
Мерзкое ощущение, то ли дело открытое пространство — никого нет и видно до самого горизонта. И никаких, соответственно, фобий!
NB: АГОРАФОБИЯ — ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ БОЯЗНЬ ОТКРЫТОГО ПРОСТРАНСТВА.
Хотя кроме упомянутых есть еще монофобия — боязнь одиночества, петтофобия — боязнь общества как такового, нозофобия — боязнь болезней, зато мизофобия — боязнь грязи — свойственна, в основном, женщинам, хотя покойный поэт Маяковский страдал ей в такой ярко выраженной форме, что постоянно таскал в кармане кусок мыла.
Зато женщины любят мыть пол.
А еще страдают ситофобией — боязнью еды.
Тут герой ненаписанного рассказа должен выйти из лифта и пойти куда–нибудь дальше.
Пусть спокойно идет сквозь мир, полный страхов.
Да, надо уточнить, что есть люди, страдающие пантофобией. — боязнью всего на свете.
Человек, убегающий при звуке голосов из телевизора.
Или наоборот — при их отсутствии.
Впадающий в транс при зависании компьютера.
Теряющий сознание, когда отключается интернет.
Ненавидящий шопинг.
Ненавидящий себя без шопинга.
Устрашенный одним фактом того, что надо идти пешком.
Боящийся, что в один прекрасный день материализуется матрица и он поймет, что его давно съели.
Фобии, депрессии и страхи…
Хорошо, что я не исполнил мечту деда и не пошел учиться на врача–психиатра.
11. Про холмы
«Run over the hills» — так когда–то называлась моя страничка в интернете, на geocities, в том его дистрикте, что именовался rain forest, дождливый лес.
1. Бег через холмы.
2. Вокруг холмов.
3. В направлении холмов.
4. Выдуманная страна холмов…
Не помню, когда и как я оказался там впервые. Скорее всего, еще во Владивостоке, когда увидел сопки и подумал, что если бы они были не такими высокими и густо заросшими малопроходимыми зарослями, то я бы, наверное, ушел туда навсегда.
Чтобы больше никогда не возвращаться.
Хотя навряд ли в то время я был способен именно так сформулировать вскользь мелькнувшую мысль. Даже не мысль: ее смутное, расплывчатое видение, неясную тень, слабый отсвет, появившееся и моментально исчезнувшее отражение в старом, почерневшем зеркале.
Что–то наподобие с невероятно давних пор глубоко запрятанному и застывшему в душе окаменевшей смолой зачарованному ощущению от только что прочитанных в потрепанном шпионском романе странных и совсем ему чуждых строчек:
«Ласковый тревожный шорох в пурпурных портьерах–шторах
Наполнил ужасом, полонил меня всего,
И чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой–то запоздалый у порога моего,
Гость, и больше ничего…» 05930
Роман я взял у приятеля, наверное того, что жил в доме напротив.
Все это было еще задолго до Владивостока, потому и зеркало давно почернело.
Даже не помню, как называлось это чтиво, выпущенное в СССР то ли в конце пятидесятых, то ли самом начале шестидесятых, а начало знаменитого «Ворона» Эдгара По цитирую сейчас по памяти, так что строфа, скорее всего, тоже должна быть записана по–другому, специально не стал смотреть, тем более, что навряд ли у меня дома есть именно этот перевод.
Между прочим, то был ключ к шифру. Над нужными буквами наколоты точки, если пользоваться ими в определенном порядке, то можно понять смысл посланной радиограммы.
Естественно, предназначенную вражескому шпиону.
Книга вроде бы называлась
«ОПЕРАЦИЯ КОБРА».
А сочетание цифр 05930 совершенно случайно появилось в этом файле, пока я выгуливал сэра Мартина, сразу после знака
«
в строчке «Гость, и больше ничего…», я обнаружил это, вернувшись домой и подойдя к компьютеру, но решил, что пришла какая–то шифрограмма и не стал ее удалять.
Скорее всего, послание мне самому из прошлого.
Если удастся его расшифровать, то написано там должно быть следующее:
ВОЗЬМИ ЛОПАТУ И ИДИ В ХОЛМЫ!
Лопата понятно, для чего — копать пещеру.
Рыть ее, выгрызать в пологом склоне.
Ясно, зачем нужна и пещера.
Чтобы скрыться, исчезнуть, переместиться в иной, более симпатичный мир.
По крайней мере, именно так должен поступить очередной герой моего очередного ненаписанного романа, у которого есть даже название — «РУФОНЫ», далее идет пояснение, видимо, для самого себя, чтобы не забыл:
«они же трансмутанты, они же — люди в измененном состоянии сознания, от английского сленгового roof on — напившийся. Кто так их прозвал — уже никто не помнит, но название пристало. То есть изначально иные, живущие как бы в другом мире, хотя для них это не «как бы», он для них действительно другой…»
И перечисление первых пяти глав:
1. «Пещера»
— Ом — Мане-Падме — Хум… Все есть дерьмо! — Он привычно взял в руки лопату…
Больше ничего не написано. Вообще ничего. Но после появления шифровки то ли за номером 05930, то ли с этим криптографическим ключом, многое становится ясно, кроме, пожалуй, одного: причем здесь ом–мане–падме–хум, то ли для большей завлекательности, то ли для дальнейшего психологического портрета героя, орудующего сейчас лопатой на пологом склоне зеленого и пасторального холма, увиденного мною впервые много лет назад в той выдуманной стране, которой просто не может существовать.
Хотя именно в той стране, судя по всему, и существуют руфоны.
2. «Развлечения в стиле «hi–tech».
Появляются Дух и Кенга…
Само название — строчка из какого–то дурацкого рекламного ролика, услышанного по радио на пути домой: «вас там ожидают развлечения в стиле «хай–тех»…
Дух же и Кенга — тоже герои, причем Дух — девица, а Кенга — парень. Это я точно помню. Дух — мосластая, высокая, плоскогрудая, коротко стриженная, только вот еще не знаю, блондинка или брюнетка. Она в кожаных джинсах и такой же кожаной безрукавке, может быть, что лесбиянка или би. А Кенга — маленький, толстенький, в очках, напоминающий сына Оззи Осборна, каким его постоянно показывают в «Семейке Осборнов». Дети виртуального поколения.
ТОЛЬКО ИХ РОЛЬ ВО ВСЕМ ПРОИСХОДЯЩЕМ МНЕ АБСОЛЮТНО НЕВЕДОМА!
3. «Черный амфи»
Это мне сын [4]подсказал — увидел маленькую карманную щеточку в прихожей для чистки обуви, производство фирмы «Амфи», цвет черный…
— Смотри, — сказал он мне, крутой торчак может получиться, «черный амфи», аж жуть берет…
Судя по всему, поразвлекавшись в стиле hi–tech, Дух и Кенга наглотались «черных амфи».
ИЛИ «ЧЕРНОГО АМФИ».
После чего, скорее всего, у них поехала крыша, и они оказались в стране холмов, где какой–то придурок роет пещеру в пологом и зеленом склоне, а в не называемом далеке бродят руфоны.
4. «Социопатия».
Понятно, что это про того, который с лопатой.
Смотался от общества и решил вырыть себе убежище, не глава — очередная история болезни.
5. «Зачарованные».
А это, скорее всего, опять про Духа с Кенгой.
Они пришли в себя после «черного амфи» и попали под власть холмов.
Оказались ими зачарованы.
Как зачарован ими до сих пор я.
Хотя они сводят меня с ума, чего никогда не получалось ни у пустынь, ни у морей.
Потому что холмы — это действительно
НЕЧТО НЕВООБРАЗИМОЕ,
край, в котором обитают руфоны.
Руфонов же я придумал возле маленького фруктово–овощного рыночка, куда отправился за бананами и картошкой. Моложавая дама, стоящая впереди, попросила завешать ей лимонов. Так и сказала:
— Мне лимонов завесьте!
Когда она это сказала, то я внезапно ослышался.
Произошла абберация слуха.
— Мне руфонов завесьте!
Тогда и возник этот странный вопрос:
КТО ТАКИЕ РУФОНЫ?
Наверное, поэтому я и собрался написать роман, в котором смог бы найти на это ответ, но вот взялся за меморуинги, за свои «Полуденные песни тритонов», и напрочь забыл про руфонов.
Пока не пришла пора вспомнить про холмы.
Потому что холмы — это то самое место, к которому у меня пожизненная мистическая тяга. Даже больше.
Я хорошо знаю, что придет момент, когда меня уже не будет.
Как это ни грустно, но к тому времени давно уже не будет и моей собаки.
И вот там–то, в холмах, мы встретимся.
В стране «Run over the hills».
Мы будем идти навстречу друг другу, еще не зная, что произойдет через несколько минут.
Даже не идти — бежать.
Для него это привычно даже сейчас, хотя ему десятый год, а я вот подзабыл это ощущение безумной легкости, когда ноги сами сносят тебя по лестнице. Пусть даже порой мне это снится…
Но там, в стране холмов, он унюхает меня и залает, а я побегу ему навстречу, и вот, где–нибудь на перепутье, в ложбине, в распадке, у подножия очередного холма мы встретимся.
Чтобы больше никогда не расставаться.
СТРАНА ХОЛМОВ — ЭТО МЕСТО, ГДЕ МЫ ВСЕ КОГДА-НИБУДЬ ВСТРЕТИМСЯ…
Там я опять встречу дедушку с бабушкой, да и отчима, представлю им сэра Мартина — они ведь никогда не виделись, а потом попрошу прощения за то, что мы с ним должны отправиться дальше.
Искать руфонов.
Ведь зачем–то они мне привиделись еще тогда, при жизни, у маленького фруктово–овощного рыночка.
А код 05930, обнаруженный случайно в недописанном файле этого меморуинга, сделал свое дело: связал воедино некогда существовавшую в интернете страничку, посвященную выдуманной стране холмов и моей собаке, затем позволил каким–то странным образом перейти к напрочь выпавшему из памяти на долгие годы дурацкому советскому шпионскому роману, в котором один маленький мальчик прочитал поразившие его на всю жизнь строки гениального американского поэта, потом вдруг этот код вывел на воспоминания об очередном ненаписанном романе и заставил задуматься о таких вещах, думать о которых мне не доставляет никакого удовольствия, хотя я знаю одно:
все это действительно случится, но потом все мы встретимся.
Чтобы больше уже никогда не расставаться!
Но это будет настоящая, а не выдуманная, вот только от этого еще более загадочная и прекрасная
СТРАНА ХОЛМОВ.
12. Про то, как я играл в рок–группе
Если бы не все это безумие, то моя жизнь могла сложиться совершенно иначе.
То есть, если бы я не услышал Beatles.
Это — первое.
А второе и более важное: если бы мне самому не пришла в голову гениальная идея взять в руки гитару.
Для определенного возраста идея совершенно нормальная и даже позитивная, если бы не одно НО:
она хороша только при наличии музыкального слуха,
КОТОРОГО У МЕНЯ НИКОГДА НЕ БЫЛО!
Выяснилось это еще в каком–то невероятно младенческом возрасте, когда матушка подсунула мне книжку «Осуждение Паганини». Я ее прочитал — под младенчеством тут надо понимать возраст лет так пяти/семи — и возжелал сам научиться виртуозно порхать смычком по струнам. Выслушав мои сбивчивые пожелания, матушка для начала решила проверить мне слух — у нее самой он тоже, между прочим, напрочь отсутствует — и выяснилось, что я пошел в нее.
АБСОЛЮТНО!
Ну и ладно, видимо подумал я, так как сколько–то лет совершенно спокойно существовал вне всяческого музыкального пространства. Намного больше меня волновали ползающие и плавающие твари, да еще, пожалуй, клубящиеся вокруг чуть ли не в воздухе женские тела.
Твари по тем моим годам были намного доступнее, поэтому вначале я занимался исключительно хитиновыми панцирями, а уже во Владивостоке переключился на очаровательный мир моллюсков: голожаберных, двухстворчатых и даже головоногих.
Параллельно происходило мое вхождение в увлекательную одиссею пубертатного периода, а учитывая, что благодаря своему новому замужеству матушка была занята, в основном, личными проблемами, то свободного времени у меня было предостаточно, и я оттягивался, что называется, «в полный рост».
С моря тогда постоянно дули ветра.
Или это просто мне так сейчас кажется?
В зависимости от времени года они были то холодными, то теплыми, но всегда влажными, а еще — солоноватыми, терпкими, и при этом какими–то неприкаянными. Они толкали в спину, били в лицо, иногда просто сбивали с ног и тащили за собой следом по неказистой брусчатке старой припортовой мостовой, вслед за дурными дребезжащими трамваями, переваливающимися с сопки на сопку, пока не оставляли тебя у самой кромки берега, на которую то и дело обрушивались тяжелые, пенистые волны.
ПУСТЬ ЭТО БУДЕТ ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ КАРТИНА МОЕГО ТОГДАШНЕГО СОСТОЯНИЯ.
В общем, ветра, езда на трамваях, слушание Beatles и наступивший пубертатный период привели к тому, что я решил забросить на фиг всех этих моллюсков и начать играть на бас–гитаре.
Как Пол Маккартни — отчего–то тогда мне казалось, что внешне я на него был похож.
Естественно, никакой бас–гитары у меня не было, в магазинах она тоже не продавалась, поэтому мы с приятелем отправились в какой–то близлежащий ДК, то есть, Дом Культуры.
Или дворец — меморуинги не требуют точности.
А там нам посоветовали записаться в оркестр народных инструментов, что мы и сделали.
Приятель, у которого был слух, пошел учиться игре на домре, меня же определили на бас–балалайку — там можно было просто дергать струны в нужный момент, хотя для этого надо было выучить ноты.
Ноты мне никак не давались, так как для того, чтобы их выучить, желательно заниматься сольфеджио, а заниматься сольфеджио без слуха нереально.