Оберон.
Чего я испугалась?
Что там говорил Максимилиан про власть изнанки над человеком? Почему-то на ней нельзя оставаться долго?
Я помотала головой. Если идешь над пропастью – нельзя смотреть вниз. Где-то здесь, совсем рядом, тянется красная нитка; я не могу уйти, не отыскав ее.
Я взмахнула мечом. Швея слушалась меня с каждым разом все увереннее; гобелены, да и весь мир, снова обернулись ко мне изнанкой. Красная нитка должна бросаться в глаза; вот только много здесь пыльных гроздьев, грязных сплетений, заскорузлых узлов…
Нитка мелькнула в толще «ковра» и снова исчезла. Я отыскала ее на ощупь, покрепче взяла Швею и начала, сжав зубы, надрезать тусклые старые нити. Это было страшно неудобно – меч-то длинный. Перерезанные нити почти сразу срастались вновь, только самые старые так и оставались висеть обрывками.
Красная нитка показалась на поверхности. Повела меня вдоль стены, мимо гобеленов. Я держалась за нее, почти не ощущая – временами она делалась как струйка дыма или как луч света, и тогда мне казалось, что я держу в руке пустоту. Но нить вела меня, явно куда-то пыталась вывести, вверх, по ступенькам, за опрокинутые троны, к нише в стене; здесь красная нить совершенно высвободилась, повисла кольцами, сплелась узелками сама с собой, и я увидела деревянный ящик в глубине ниши.
* * *Это были старые записки. Стопка документов, сохранившихся на удивление хорошо: я могла читать их, не выходя с изнанки. Все они были прошиты нитями, и почти все нити были обстрижены – будто кто-то взял ножницы и отрезал все, что связывало документ с реальностью. Нити болтались короткой бахромой, легкие, будто корешки пожухлой травы.
«Отчет по расходу овса для лошадей». «Отчет по запасам зерна и овощей». «Отчет о расположении небесных светил в день начала путешествия». «Прогноз погоды в обитаемой части мира». «Летопись первых дней путешествия».
«Летопись» была очень толстой пачкой старинных, пожелтевших бумажных листов. Именно к ней тянулась красная нитка; я осторожно высвободила «Летопись» из ящика и, облокотившись на пыльную крышку, в свете посоха стала читать.
Страницы были перепутаны. Некоторые, скорее всего, вообще потерялись.
«…Все готово. С нами новый маг дороги, его зовут Лена Лапина. На вид девочка младше своих лет, но Его Величество уверен, что новый маг поддержит Королевство в пути…»
Мое имя – на страницах старой летописи. Я вошла в историю древнего Королевства; вот оно, мое имя, вписано в историю, вписано навсегда!
Мой восторг угас так же внезапно, как вспыхнул. Мало ли царей приказывало выбить свое имя в камне, увековечить какими-то статуями, пышными дворцами, гробницами до неба?! Статуи падали, камень трескался, имена стирались из памяти. Если забыли Оберона… то мне-то чем гордиться?!
«…Мы выступили. На торжественной церемонии Его Величество отдал мэру ключ от города… Начался путь по обжитым землям, погода хорошая, весна довольно сухая, но разведка доносит, что Ледяной фонтан непригоден для перевала…»
Летопись была написана двумя почерками. Или даже тремя; кто это писал? Я напрягла память; в дни, когда Королевство тронулось в путь, я только училась быть магом дороги, и вокруг было столько нового, странного, захватывающего… Может, это Ланс писал, уединившись в своем шатре? Или крючконосый канцлер, или оба по очереди? А может, сам Оберон приложил здесь руку?!
Я нетерпеливо пролистнула целую страницу, занятую нудным перечислением всего багажа, расхода продуктов, «добытых и растраченных ресурсов». Это точно канцлер, за каждой строчкой будто слышится его монотонный голос. А это…
«Не все, принадлежащие Королевству по праву, отправились с нами. Решение далось с трудом. Но запас прочности у Королевства высок, особенно с новым магом дороги. Решение идти или оставаться каждый принимает сам, но ответственность все равно на мне…»
На этих словах нитка, вплетенная в бумагу, вдруг высвободилась, и я увидела ее чуть размочаленный конец.
* * *Мне приходилось вдевать нитку в иглу швейной машинки. Но в игольное ушко на мече – никогда; от волнения я даже промахнулась пару раз, хотя нитка была тоненькая, а ушко широкое.
Эти слова в летописи писал Оберон. Они были связаны с его исчезновением, связаны красной нитью. Мне казалось, король совсем близко, стоит только взмахнуть мечом; Швея отыщет спрятанное и соединит разорванное.
Нитка свободно свисала, продетая в отверстие на конце меча. Я осторожно поводила Швеей вправо-влево; ничего не случилось. Я ткнула в воображаемого противника. Нитка натянулась, сделавшись похожей на лазерный луч, и снова повисла.
– Ищи Оберона!
Ничего. Я нахмурилась, сосредоточилась, не желая отступать:
– Слово забвения!
Меч вдруг сделался тяжелым и продолжал тяжелеть с каждой секундой. Я уперлась острием в пол; меч, будто только этого и дожидаясь, глубоко вонзился в ворсистый ковер. Он уходил все глубже, вертикально вниз, утягивая за собой красную нитку. По моим расчетам, он должен был уже проткнуть насквозь каменный пол; перекладина утонула в ворсе, моя рука ушла в переплетение узлов и колтунов. Красная нитка исчезла из виду. Я упиралась изо всех сил, дергала его, пытаясь вытащить, но уже через секунду испугалась: а вдруг он и меня затянет туда, вглубь, в эту слежавшуюся путаницу?! Призрак Лесного воина велел мне ни за что не выпускать рукоятку… Но много ли он понимает в жизни, этот давно умерший лесовик?
Я решила рвануть меч в последний раз – и тогда уже, будь что будет, выпустить его. За мгновение до рывка Швея вдруг сделалась покладистой и легкой – я выдернула ее почти наполовину. Не успела удивиться; меч делался все легче, в следующую секунду я высвободила его совсем. Красная нитка, продетая в игольное ушко, оказалась переплетенной с незнакомой черной.
Я выпрямилась. Меч был будто картонный. Я двинулась к выходу, и красная нитка вместе с черной скользили, не путаясь, за мной; Швея между тем становилась все легче. Я совсем перестала чувствовать ее вес, а потом меч потянулся острием вверх.
Он поднимался все выше, нитки тянулись за ним, как корабельные снасти, закрепленные на верхушке мачты. Острие обратилось к куполу, красная нитка светилась, как новогодняя гирлянда, черная казалась просмоленным шпагатом. С тихим, внятным треском рвались все старые связи, все клубки и петли, высвобождая красную нить; я приподнялась на цыпочки. Через несколько секунд мои подошвы оторвались от земли, и меч уверенно потянул меня вверх.
Ладонь моя вспотела. Меч готов был выскользнуть, мне пришлось бросить посох и вцепиться в него двумя руками. Швея поднимала меня, это было похоже на жутковатый аттракцион, тем более что красная нитка празднично мерцала, а по лезвию Швеи бегали блики. Меч ли тянет нить? Нить ли поднимает меч?
Навершие посоха, оставшегося на земле, отдалялось, меркло, светило все тусклее; под куполом я расчихалась от пыли и влаги, с ужасом понимая, что лечу не сама – меня тянет, и держаться за рукоятку уже нету сил. И в тот самый момент, когда я уже готова была упасть, Швея начала опускаться. Сперва медленно и торжественно, потом все быстрее, так что, приземляясь, я немного отбила подошвы. На короткое время я получила возможность двигаться по своей воле – быстро схватила посох, как могла, пристроила его за поясом сзади, ужасно неудобно… Швея тем временем тяжелела, тяжелела, проломила своим весом стеллаж, на который я додумалась опустить острие, глубоко ушла в землю… И снова сделалась легче, выскользнула, потянулась вверх, поднимая красную нитку. Я успела выскочить на порог Храма-Музея; небо светлело, и в это самое небо меня потащила, как груз на веревочке, Швея.
* * *Так она шила.
Как у меня не отвалились ладони – не знаю. Наверное, помогли магические умения; без перчаток мне ни за что бы меча не удержать. Швея возносила меня в небо, как флаг на флагштоке, и некоторое время я скользила над городом, видя далекий рассвет с каждым разом все ярче. Но это было полбеды: вытягивая за собой нитку, Швея опускалась всякий раз в другом месте. Если это была улица – меч уходил глубоко между камнями мостовой. Если это был чей-то двор – меч тонул в земле, траве, песке, в переплетении изнаночных нитей. Однажды мы приземлились на крыше чьего-то дома; Швея ушла в крышу и под своим чудовищным весом проваливалась все дальше, кровлю разворотило, меня здорово поцарапало. Не выпуская меча, я провалилась на второй этаж, а потом на первый, а потом в подвал чужого дома. Здесь жили неладно – на изнанке царила путаница, но красная нитка уверенно тянулась за мечом, минуя петли, разрывая узлы. В подвале воняло плесенью и кислятиной, вдоль стен громоздились какие-то мешки; выдернув меч из твердой утоптанной глины, я едва успела выбраться из подвала по лесенке, шатаясь, выскочить на крыльцо полуразрушенного дома – и меч опять взлетел, а я болталась на нем, как живец на крючке.
Совсем рассвело. Швея подтянула меня вплотную к замку, я видела людей принца-деспота, мрачно сидящих вокруг костров в своем лагере, в круге опрокинутых телег. Они показывали на меня пальцами, на многих лицах виден был страх. Я по возможности делала мужественное лицо – не хватало еще, чтобы могучий маг, летящий в облаках вместе со своим мечом, плакал при всех от боли в ладонях, от страха, от усталости…
На лицевой стороне мира эти люди выглядели для меня одинаково – они были воинами деспота, наемниками, безжалостными и хищными. Теперь, на изнанке, я поразилась, какие они разные: одни казались почти детьми, маленькими и глупыми, другие выглядели уродливо, как сам деспот, третьи ничем не отличались от себя-на-лицевой-стороне… Я раздумывала над этим отрешенно, только бы отвлечься, потому что полеты-погружения Швеи измотали меня до полусмерти.
Потом Швея пожелала уткнуться в пень под самой стеной замка, в стороне от моста, у дороги к лесу. Я думала, что пеньком дело и ограничится – но вот уже перекладина ушла в трухлявое дерево, а Швея все тяжелела. Моя рука провалилась, и сам пенек вдруг распался, посыпались щепки, потревоженно замельтешили мокрицы, короеды, личинки насекомых… Швея безжалостно тянула меня вниз, я хотела отпустить рукоятку, но пальцы свело судорогой. Ухнули, рушась в пустоту, комья земли. Я уткнулась лицом в чернозем, подумала, что задыхаюсь, что есть силы рванулась – и задышала ртом, закашлялась и заругалась. Я сидела на дне подземного хода, над головой зияла дыра, там, на утреннем небе, гасли звезды. А где-то совсем рядом слышались человеческие голоса, и красная нитка тянулась вдоль коридора. Я покорно ждала, что Швея сейчас опять потянет вверх, но она медлила. Вес ее не менялся, только кончик чуть-чуть подрагивал, и красная нитка дрожала, будто очень большая струна. Неужели «шитье» закончилось?!
Я поднялась на трясущиеся ноги. В волосах моих застрял большой жук, мирно дремавший в щели трухлявого пенька и неожиданно очутившийся в роли беженца без крова над головой. На изнанке этот жук выглядел точно так же, как на лицевой стороне мира, а значит, был личностью цельной, без двойного дна.
Швея уже тихонько тянула меня – вперед и вверх – вслед за красной ниткой. Я побрела за ней, не сопротивляясь. Земляные стены сменились каменными, запахло дымом и гнильцой, запах сгустился. Направо и налево открылись ниши в стене, забранные стальными решетками. На толстых прутьях сплетались узлами изнаночные нити. Я вдруг сообразила, что нахожусь в темнице, где держали государственных преступников.
Я была здесь всего один раз, и то не в самой тюрьме, а в подземелье у входа. Когда-то Уйма сидел здесь, сперва как узник, а потом по собственной воле – воспитывал отпетых людоедов, личным примером убеждал их, что людей есть нехорошо…
Швея в моей руке дернулась. В одну секунду я полностью потеряла власть над мечом; заорав от боли в судорожно сжатой руке, я метнулась вперед, туда, где горел огонь. В просторной, удобной камере сидели двое – один, с виду чудовище, был прикован цепью к стене, другой свободен, его лица я не успела разглядеть. Швея нацелилась на свободного человека и, как ни пыталась я ее удержать, с разгону проткнула ему бок.
Послышался ужасный звук раздираемой ткани. Свет трех больших факелов померк. В своем последнем рывке Швея вытолкнула меня на лицевую сторону мира; я увидела принца-деспота, подавшегося вперед и натянувшего цепь, и Максимилиана, глядящего на меня широко открытыми, очень черными глазами. Его белые волосы прилипли к белому лбу; он держался за бок двумя руками, ладони были красные и липкие.
– Макс, – прошептала я. – Она сама… Это она сама! Швея!
Я попыталась отбросить меч, но пальцы мертвой хваткой держались за рукоятку. Клинок выскользнул из Максимилиана; здесь, на лицевой стороне мира, я не видела вправленной в Швею нити, но сам меч был теперь кроваво-лаковым, и на острие у него, как насаженный на шпильку мотылек, трепыхался листок бумаги.
– Макс! – прошептала я.
– Ты мне все разбила, – сказал он слабым голосом.
Он отнял ладони от бока, и я увидела сумку, распоротую почти напополам. В сумке звякнули осколки стекла. Я почувствовала сильный запах – фруктовый и спиртовой одновременно.
– Черничная настойка, – простонал Максимилиан. – За что?!
Я лизнула меч. Красная жидкость оказалась приторно-сладкой и обжигала язык.
– Как ты здесь оказалась? Где ты была вообще?! Я ткнулся в ваш мир, а там время стоит! И тебя нет нигде… Где тебя носило?!
Я наконец-то смогла разжать пальцы, вцепившиеся в Швею. Клинок упал на каменный пол вместе с нанизанной на него бумажкой. Руку мою жгло будто огнем; стянув перчатку, я мельком увидела ладонь, густо покрытую волдырями.
– Маги дороги говорят правду, только когда им это выгодно, – проницательно заметил принц-деспот.
Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, будто цепь, приковывавшая его за железный ошейник к стене, волновала его не больше, чем венок из полевых цветиков. Рядом на маленьком столе стояла тарелка с яблоками, кувшин и кружка.
Максимилиан рылся в своей сумке. Книга-оборотень была пробита, залита настойкой и, будто в шоке от случившегося катаклизма, медленно меняла свой вид: оборачивалась черным кожаным томом с застежками.
– Макс… Ты ранен?
Некромант ощупал себя с видимым недоверием:
– На куртке дыра. Большая. И штаны… нет, сухие. Чудо.
– Это Швея! Тот самый меч. Она сама…
Я замолчала. Не хотелось выдавать тайну в присутствии принца-деспота. А кроме того…
В свете факелов я внимательно вгляделась Максимилиану в лицо. Прежде я не замечала, какие у него тонкие, неприятные губы, какие хитрые, бегающие глаза. Некромант; он не должен знать, что я сама умею выходить на изнанку. Не должен знать, что я научилась путешествовать между мирами; если он поймет, что я сильнее и могу без него обойтись, – он предаст меня…
Если уже не предал.
На мой испытующий взгляд некромант ответил настороженным взглядом; я подняла свой меч. На острие была нанизана записка: «Нет. Вы мне ничего не должны. Завтра я думать забуду».
Все ясно. Швея протянула нитку от старой летописи до важнейшего узла: записки. Если бы записка не хранилась в сумке Максимилиана, фиг бы я отыскала некроманта – в подземелье-то, рядом с принцем-деспотом…
– У вас совещание? – спросила я небрежно. – Что ты здесь делаешь, Макс?
– Выйдем, – скованным голосом предложил Максимилиан.
На пороге камеры я оглянулась на принца-деспота; тот грыз яблоко, глядя нагло и очень зло.
* * *Вставало солнце, но день показался мне серым. Коридоры замка съежились, будто норы червяка в увядающем яблоке. До меня дошло, хотя и не сразу: я ведь провела почти час на изнанке!
«Если долго пробыть на изнанке жизни, все на свете начинает казаться отвратительным, мерзким… Кругом мерещатся враги. В конце концов человек захлебывается в собственной желчи…»
Но ведь это сказал мне Максимилиан. А он мог солгать. Некроманты всегда лгут.
– Где ты была, Лена? Гарольд, тупая скотина, сказал, что отвел тебя в твой мир…
– Не смей так говорить о Гарольде, некромант! – Я взорвалась, будто только и ждала повода для ссоры. Максимилиан, против ожидания, не подлил масла в огонь.
– Гарольд сказал правду? – спросил некромант с непривычной кротостью.
– Да, – буркнула я.
Максимилиан побарабанил пальцами по перилам балкона. Отсюда, со второго этажа, видна была только хозяйственная часть двора – здесь бродили куры, которым плевать было на Саранчу, изнанку и короля.
– Но потом он меня вернул, – соврала я, разглядывая большую белую курицу. – Я его убедила.
– Тогда он солгал мне?
– Наверное, – я пожала плечами. – Знаешь, он не считает некромантов людьми, с которыми можно вести себя по-джентльменски.
Опять я его уколола; уголки его тонких, некрасивых губ дрогнули.
– Ладно… Как ты добыла Швею?
– Мне дал ее Ланс. Воин. Ну, в общем, он теперь река. Мы с ним были знакомы. – Я покусала губы. – Он дал мне меч. Вот и все.
– И все?
Максимилиан осторожно взял меня за запястье. Перевернул руку ладонью вверх. М-да; мне следовало взять посох и быстренько вылечить это безобразие. Но не было сил.
– Откуда это у тебя?
– Меч… натирает руки.
– А что ты делала этим мечом?
«Шила».
– Макс, я устала как собака. Времени осталось – ровно сутки, до завтрашнего рассвета… Можно, ты не будешь морочить мне голову?
Он выпустил мою руку. Я потупилась под его взглядом. Надо было срочно придумать что-то, чтобы увести разговор в сторону.
– Кстати, о чем ты беседовал с принцем-деспотом?
– Ни о чем. Я пришел проверить, хорошо ли его заперли и приковали.
– Он очень нагло смотрел.
– Он всегда так смотрит. Даже если ты ему нож приставишь к горлу, он будет глядеть на тебя так, будто решает твою судьбу: повесить или сварить в котле…