Наконец, Освальд в отчаянии справляется с винтовкой, вскидывает её к плечу и торопливо делает первый выстрел, совершая чистейший, ясный, почти комический промах. Я согласен со многими в том, что пуля, лениво летящая со скоростью две тысячи футов в секунду, разбилась о камень и донесла лишь чахлый дождь осколков до лимузина. Он спешил и не заботился о чётком спуске, цель же была закрыта единственным деревом, находившимся между ним и его добычей, так что первый и ближайший выстрел был провален.
Этого человека преследовала неосмотрительность. Он паниковал от глупого промаха, выдавшего его позицию и сделавшего его лёгкой добычей для противоснайперов (хоть в тот день их и не было, но с тех пор они будут всегда!), причём даже не попав в машину!
Винтовка скользнула от его плеча в то время как он судорожно перезаряжался, после чего снова была наведена на цель. Палец его продавливал неровный, грубый спуск, и я думаю, что перекрестье прицела и близко к цели не было в момент выстрела по той простой причине, что он попал не туда.
Попал ли? Да, следуя выводам комиссии — он попал той самой знаменитой «волшебной пулей», прошившей президента через верх спины и вышедшей через горло, слегка изменившей угол вследствие прохождения сквозь мускульную ткань а также потерявшей скорость, затем попавшей, вращаясь, в спину губернатору Коннели (её положение в момент попадания чётко зафиксировано формой шрама), прошедшей сквозь его тело и пробуравившей его запястье и бедро. Лишь затем она остановилась и упокоилась, горячая и натворившая бед, в складках его пиджака, где её и нашли техники госпиталя на следующий день после того, как она выпала на каталку при перекладывании губернатора. Что за негодная пуля! Какую же бездну заблуждений она отверзла, насыпав неимоверное количество зерна на жернова невежественных, злословных и озлобленных левацко-пролетарских интеллектуалов! И всё же я знал тогда и знаю сейчас, что пуля сделала ровным счётом то, что поведал Арлен Спектер,[248] и это неоспоримо.
Не нужно долго размышлять над тем, что случилось дальше. Алек посчитал, что он промахнулся! Я достаточно повидал подстреленных людей. Обычно не бывает так, как в кино, преподающем нам теорию мгновенной, судорожной реакции, одновременной вспышки во всех нервах, заплетающихся ног и последующего падения. Бывает и так, но бывает и иначе. Часто люди даже не понимают, что их подстрелили. Они считают, что их ударили или толкнули дверью либо вообще ничего не замечают до тех пор, пока не увидят льющуюся кровь (а иной раз она даже не течёт!), сложат два и два и поймут, что в них стреляли. Предсказать этого нельзя. Все ранения разные и зависят от тысячи факторов: скорости пули, её формы, угла попадания, повреждённых мышц и\или костей, жизненной силы раненого, кровяного давления, скорости цели, надёжности размещения на поверхности (стоит или сидит), погоды, атмосферного давления — продолжать можно долго. Невозможно знать заранее, что произойдёт. Так что кто бы ни сказал вам, что он знает, как получится, а если этого не произойдёт — скажет, что что-то не так, является откровенным лжецом.
Так что и мы не будем всматриваться в то, что увидел Алек, а вместо этого сконцентрируемся на том, что ожидал увидеть Алек. Сквозь мутную оптику своего японского прицела «Голливуд»— это брэнд, а не город! — он увидел… ничто. Посмотрите ещё раз плёнку Запрудера. Мы не видим момент попадания, поскольку президент скрыт знаком, но когда он появляется — то всего лишь слегка наклоняется вперёд, а руки его приподняты. Но Алек этого, скорее всего, не видит — если вообще смотрит в туда в этот момент. Сейчас он перезаряжает винтовку во второй раз. К тому времени, как он снова нашёл цель в прицеле, поза Кеннеди незначительно изменилась — но не настолько, чтобы Освальд заметил.
В уме его воцарилась полнейшая паника вперемешку с презрением к себе. В физиологическом плане: пальцы налились кровью, дыхание участилось, зрение помутнело, по рукам и телу пробежала дрожь, по лицу и вискам потёк пот — всё предвещало роковую развязку. Цель, и без того небольшая, делалась ещё меньше с движением машины (пусть и не ускорявшейся), слегка смещавшись справа налево относительно стрелка вслед за кривизной улицы.
Наш малыш не был в подходящей для следующего выстрела форме.
Он пытается навести перекрестье прицела — куда? Дважды промахнувшись — с его точки зрения — он не представляет, куда целить, чтобы попасть. О соотношении между точкой прицеливания и точкой попадания он не имеет понятия, находясь на ничейной земле стрелка, пусть даже и холостой ход спуска выбран точно до точки, отделяющей не-выстрел от выстрела.
Внезапно голова президента разлетается.
Алек так удивлён, что его собственный спуск срывается и он стреляет в третий раз, но его движение к взорвавшемуся черепу настолько резкое, что третья пуля улетает куда-то на юго-запад и ей суждено приземлиться в стране Оз за тройной эстакадой, где её никто не заметит и не найдёт. Невероятная удача для нас: это значит, что свидетели видели его стреляющим в третий раз, сходится вся бухгалтерия пуль, гильз и ранений, навсегда увязывая Алека с событиями, дезавуируя любые как осязаемые, так и эмпирические доказательства нашего существования и цементируя все попытки расследования в книгохранилище и вокруг Алека. Копы предсказуемы: они хотят сложить всё в коробочку, и чем быстрее и плотнее всё слепится, тем довольнее они будут, а всяческие чужаки, ворошащие, роющие и перетряхивающие коробочку, злят их и заставляют упираться. Для них это личное дело.
Вернёмся к Алеку, для которого мир ужасающим образом изменился.
Одержимый паранойей, он в один миг понял, что попал в развёрнутый против него заговор, в котором он, дурак и тупица, сыграл роль подставного стрелка. Теперь он чётко осознал, что был пойман в заготовленную ловушку (хотя давайте также согласимся, что в глубине души его нарциссизм оказался удовлетворённым: он был достаточно важен для того, чтобы его уничтожили!)
Освальд понял, что всё, во что он верил, оказалось враньём: никакого русского агента не было, он не работал на КГБ, никакая машина для побега его не ждала, его не вытащат и не отвезут в Гавану в любящие объятия доктора Кастро. Вместо этого он оказался простаком из любого романа Джеймса М. Кейна или фильма нуар, затерянным в кошмарном городе, чьи власти, настолько могучие что он и представить себе не мог этого, со скрежетом смыкали челюсти на его шее.
До него дошло, что сама жизнь его может быть в опасности. Он знал, что шестой этаж пуст лишь потому, что он всегда был пуст, но подобной мудрости нельзя было следовать дальше: она была из другого мира. Также он понял, что в новом сценарии смерть его абсолютно неизбежна. Возможно, что какой-нибудь детектив, охранник или простой вооружённый гражданин уже знают, что он здесь и прячутся за своей собственной стеной из коробок, готовые выскочить и прикончить его, одновременно став и американскими героями, и главными деталями заговора против него, Алека.
Таким образом, он делает то, что на его месте и в его обстоятельствах делал бы любой другой человек.
Взведя винтовку и дослав патрон в патронник, он кладёт палец на спуск и выбирает холостой ход, держа оружие наготове, словно патрулирующий пехотинец в зоне возможной засады. Затем он спешно проходит девяносто пять футов диагонали пустого пространства к единственной лестнице вниз, готовый пристрелить нападающего — как только тот появится. Но никого нет, и не влетают, разбивая окна, снайперские пули, подобные тем, которыми он пытался убить президента. В начале лестницы он замешкивается, поскольку ему ненавистна мысль о расставании с оружием. Однако, он понимает, что нельзя явиться обществу в месте убийства президента с винтовкой в руках, так что прячет винтовку между двумя ящиками с книгами на верхнем конце лестницы, где спустя час её найдёт детектив. Потому-то её не нашли в снайперском гнезде и именно поэтому она была взведена и заряжена.
Он спускается по лестнице и воссоединяется с обществом, так что его дальнейшие приключения в здании хорошо задокументированы. Он присел на стул в обеденной комнате, где его видел полицейский и опознал коллега, а как только полицейский поднялся по лестнице, Алек ускользнул через главный вход.
Что дальше? Он знал, что пикапа на углу Хьюстон и Пасифик нет, а вот засада там вполне может быть, так что вместо того чтобы пойти на север по Хьюстон, что ему предписывалось сделать изначально, он сворачивает на восток и идёт по Элм мимо здания «Дал-Текса». Здесь-то я его и видел в тот момент, как выкатывал Лона из лобби при нашем поспешном отступлении с седьмого этажа.
Алек продолжает свой путь по Элм ещё четыре квартала. Предположим, что за это время он пришёл в более-менее здравое состояние ума и понял что это всего лишь вопрос времени — когда они обнаружат снайперское гнездо и винтовку. После этого проведут опрос служащих книгохранилища Техаса и заметят, что отсутствует он один, хотя раньше его видели, из чего сделают вывод о его побеге сразу после выстрелов. Большого ума для подобных выводов не требуется. Освальд считает, что за ним охотятся его собственные коллеги-заговорщики, тем более что он помнит моё предостережение не брать с собой пистолет и считает его данным для того, чтобы сделать его лёгкой добычей и поставить восклицательный знак в конце нашей операции.
Он спускается по лестнице и воссоединяется с обществом, так что его дальнейшие приключения в здании хорошо задокументированы. Он присел на стул в обеденной комнате, где его видел полицейский и опознал коллега, а как только полицейский поднялся по лестнице, Алек ускользнул через главный вход.
Что дальше? Он знал, что пикапа на углу Хьюстон и Пасифик нет, а вот засада там вполне может быть, так что вместо того чтобы пойти на север по Хьюстон, что ему предписывалось сделать изначально, он сворачивает на восток и идёт по Элм мимо здания «Дал-Текса». Здесь-то я его и видел в тот момент, как выкатывал Лона из лобби при нашем поспешном отступлении с седьмого этажа.
Алек продолжает свой путь по Элм ещё четыре квартала. Предположим, что за это время он пришёл в более-менее здравое состояние ума и понял что это всего лишь вопрос времени — когда они обнаружат снайперское гнездо и винтовку. После этого проведут опрос служащих книгохранилища Техаса и заметят, что отсутствует он один, хотя раньше его видели, из чего сделают вывод о его побеге сразу после выстрелов. Большого ума для подобных выводов не требуется. Освальд считает, что за ним охотятся его собственные коллеги-заговорщики, тем более что он помнит моё предостережение не брать с собой пистолет и считает его данным для того, чтобы сделать его лёгкой добычей и поставить восклицательный знак в конце нашей операции.
Я не верю в то, что он считал возможным скрыться и начать новую жизнь. Невозможно. Дело не в его тупости — он попросту не был способен на это. Думаю, что в этот момент своей жизни он видел лишь один остававшийся ему выход, проблеск надежды, возможность защитить себя даже не от полиции или ФБР, а от своих убийц. Если бы он смог застрелить одного из них и предъявить полиции, то, возможно, доказал бы, что им манипулировали, но он не был им лоялен и не знал, на кого работает.
Как и у любого беглеца, первой его мыслью было получить оружие, что и объясняет, почему он сел на автобус, идущий по Элм-стрит обратно к площади после того, как некоторое время удалялся от места убийства. Никто не побеспокоился выяснением конечной точки этого автобуса — а он направлялся в далласский район Оук Клифф. Так что Освальд не метался в безрассудстве, как полагали многие, а ехал за оружием.
Однако, вскоре автобус завяз в пробке за квартал до места убийства. Время тикало, он понимал, что усилиями полиции петля стягивается: отрабатываются варианты, задаются вопросы и выслушиваются ответы, идёт отсев, так что его быстро вычислят.
Он выскакивает из автобуса на углу Элм и Ламар, направившись на юг и пройдя по Ламар два квартала, где и обнаруживает… автобусный вокзал! Пришло ли ему в голову купить билет на ближайший автобус из города, чтобы оторваться от своих преследователей? У него с собой было семнадцать долларов, чего хватило бы на дорогу до Сан-Антонио, Лаббека, Мидленда или Остина,[249] но он не думает об этом: все его мысли о том, как добраться до оружия. Так что он останавливает единственное в своей жизни такси, которое в без пятнадцати час доставляет его в Оук Клиф за два квартала до его дома, чтобы таксист не связал своего пассажира с именем и адресом подозреваемого, которые вскоре будут объявлены. Он спешит домой, идёт прямо туда, где у него спрятан револьвер, засовывает его за пояс и накидывает сверху пиджак, чтобы спрятать револьвер (а это говорит о том, что он мыслил тактически), после чего вмиг исчезает.
Согласитесь, что он рисковал, делая такой ход. Освальд знал, что быстро станет известно, кто он и где живёт, но — тем не менее — рисковал быть схваченным в отчаянной попытке вернуться домой, потому что там он оставил свой курносый «Смит-и-Вессон».38. Оружие было для него важнее, нежели жизнь, так что Ли предпринял отчаянную попытку добраться до него, зная, что безоружным он не имеет ни единого шанса против своих преследователей — не полицейских, а предавших его членов заговора. Он вернулся сюда вместо того, чтобы, к примеру, доехать на такси до загородного автовокзала или железнодорожной станции, где он мог бы сесть на автобус или залезть в товарняк, уходившие из города, ускользнув из-под набрасываемой правоохранителями петли облавы. Время значения не имело, а вот оружие имело значение.
Алек снова пошёл по Бекли в том же направлении, откуда и пришёл, свернул на Кроуфорд, ведущую в никуда, снова свернул на Десятую — видимо, снова наугад, — и достиг перекрёстка Десятой и Паттон, где с ужасом заметил, что рядом остановилась чёрная машина полиции Далласа. Офицер подозвал его.
Здесь и разыгралась трагедия офицера Типпита. Знай я, что созданный мною монстр был способен на такую жестокость, я бы всадил в него пулю сорок пятого калибра и ушёл бы. Говоря так, мне также следует сказать, что в этом случае мне и самому следовало застрелиться в качестве наказания за ширящиеся злодеяния, которые были результатом моей деятельности. Что толку в провозглашении принятия ответственности, если за ним не стоит никаких действий? Никакого толку нет. Я пытался использовать свой грех в качестве мотива для расплаты, и спустя много лет, отдав свою жизнь стране и агентству in toto,[250] понял, что у меня не хватило мужества наказать себя так, как мне следует быть наказанным. Возможно, моё наказание лежит впереди.
Бедолага Типпит… Судя по отчётам — не гений, но прилежный и старательный бывший военнослужащий, любивший свой работу и делавший её хорошо, обречённый навсегда остаться патрульным. Он был в шаге от величайшего ареста столетия, как вдруг всё пошло наихудшим образом. Его направили патрулировать в Оук Клиф из отдалённого района в целях предосторожности с тем, чтобы он ожидал дальнейших указаний, и ему уже трижды сообщили по радио о возрасте, росте, весе и цвете волос подозреваемого. Такого человека он и заметил идущим по Десятой улице в Оук Клиф. Кто знает, чем ещё идиот Алек привлёк внимание: шёл ли он слишком быстро или практически бежал, было ли его лицо искажено в страдании, излучал ли свою обычную агрессию, избегал ли смотреть в глаза, оглядывался ли постоянно — могло быть что угодно либо вообще всё вместе.
Однако, по радио не сообщали имени Алека и ничто не связывало его с районом Оук Клиф и авеню Бекли, совпадало лишь описание. Поэтому-то Типпит и проследил за ним пару кварталов и лишь затем остановился.
Хор: «Старо, как мир, печально, печально и ужасно!»
Да, всё так и есть, и в особенности ужасно. Пугающе, ужасающе трагично. Виноват, виноват, виноват…
Алек видит, как чёрная машина, замедляясь, подкатывает к нему и понимает, что его обнаружили. Сворачивая с тротуара, он подходит к машине, где за открытым окном его ожидает офицер.
О чём они могли говорить? Бессмысленно гадать: наверное, какие-нибудь клишированные банальности, ничего, достойного запоминания. Свидетели — а их было несколько, и некоторые довольно близко — не упоминали ни о грубостях, ни об угрозах. Не было там и перепалки, а всего лишь разговор, из которого Алек выпутался через несколько секунд, отвернувшись от сидящего офицера и продолжив свой путь.
Однако, Типпит с ним не закончил, хотя и не сумел определиться с дальнейшими действиями. Он вышел из патрульной машины без оружия в руке и, скорее всего, окликнул Алека.
Алек обернулся, обошёл мешавшую стрелять машину, выхватил револьвер и трижды выстрелил. Все три выстрела были в упор, и каждый был смертельным — в центр массы, верхнюю половину тела с кровоснабжающими органами. Сразу же после выстрелов Типпит упал, истекая кровью и, наверное, уже будучи мёртвым.
Почему?
Всё же Алек не был лишён разговорных способностей: в прошлом он был спорщиком и агитатором, человеком, всегда находящим что ответить. Так он сам себя определял: партизан-диалектик. Почему он даже не попытался выпутаться в разговоре? Ничего превосходящего его способности тут не было, да и должно же было сыграть свою роль самомнение, в котором он был заведомо сообразительнее какого-то копа?
С точки зрения Алека факт появления здесь полицейского всего через сорок пять минут после стрельбы и последовавшего хаоса и суматохи говорил о том, что этот человек является участником заговора. Кто бы ни подставил Алека — он либо сообщил властям о его адресе либо нанял профессионального киллера, переодетого полицейским, которому следовало напасть на Алека когда тот вернётся домой. Наверное, Даллас уже был наводнён убийцами, ищущими Алека и снабжёнными его именем, адресом, описанием и возможными местами появления. Человеку со склонностями Алека к паранойе и заговору несложно было бы сделать такой вывод.
Алек принял копа за убийцу, и тут же вся его жестокая натура расцвела в параноидальной ярости и страхе, его презрение к себе моментально сменилось ненавистью к окружающим, чем и объяснялся его следующий шаг, строго противоречащий принципу самосохранения.