– А трамваи-то здесь при чем?
– С каждым годом мир все больше размывается из реальности в нереальность. Человечеству приходится учитывать в своей жизнедеятельности огромное число вещей, которые наблюдать очень сложно, а порой невозможно. Атомы, вирусы, различные излучения. То есть большинство людей не могут быть уверены в их реальном существовании, а могут лишь доверять тем, кто все это наблюдает. Раньше же почти все, чем оперировал человек, можно было наблюдать постоянно – огонь, каменный топор, зверя. Только богов и духов наблюдать он не мог, поэтому считал их существование вероятным, но не бесспорным. Чем больше существует вещей, состояние которых мы можем наблюдать постоянно, тем более реальным становится мир. Трамваи мы можем наблюдать постоянно, поэтому они и держат этот город в реальности.
– А почему не машины, не дома? – удивилась Анечка. – Их мы тоже можем наблюдать постоянно.
– Трамваи имеют важное отличительное свойство. Они едут по рельсам. И по расписанию. Они не отклоняются от маршрутов, и, встав на рельсы, можно с уверенностью сказать, что рано или поздно здесь проедет трамвай. И чем точнее они следуют расписанию, тем реальнее город.
– Забавно как. Значит, этот город не совсем реален?
– Конечно. Как и все большие города. В них очень сильно влияние случайностей – никогда точно не знаешь, произойдет какое-нибудь событие или нет. Чем меньше город, тем он реальнее, поскольку в нем все предсказуемо. В Питере это особенно ощущается ночью, когда трамваи спят в парке. Сегодня я тебе покажу.
– Значит, если бы был такой специальный трамвай, который в точности следовал расписанию, то он мог бы сделать город совсем реальным?
– Вроде того, – улыбнулся Сергей. – Он бы его заритмизовал.
– А ты слышал байку? – вдруг вспомнила Анечка. – Дети рассказывают ужасную историю про черный трамвай.
– Что за история? – Сергей ощутимо напрягся.
– Ну, типа кто в этот трамвай сядет, тот навсегда исчезнет. Твоя теория не из этого родилась?
– Нет. К тому же это не моя история. В начале двадцатого века в Питере жил некий инженер Семецкий…
Сергей замолчал, заметив, что влез рукой в лужицу оставленного строителями битума. Он попробовал обтереть испачканную ладонь о крышу, но только вымазался еще сильнее – к смоле пристала старая отслоившаяся краска.
– Черт! – досадливо ругнулся Сергей и поискал глазами, обо что еще можно вытереть руку.
– Что за инженер? – заинтересовалась Анечка.
– Подожди.
Ветер снова усилился. Он пробежал по крышам, хлопнул распахнутыми окнами, крутанул флюгера. Но неожиданно утих, обронив на крышу самолетик, сложенный из тетрадного листа.
– Ну вот! То, что я хотел, – усмехнулся Сергей, подобрал самолетик и принялся обтирать им ладонь.
Анечка задумалась, глядя, как крадутся через город трамваи.
– Так что изобрел твой инженер? – спросила она. – Ты хотел рассказать.
– Ты про Семецкого? Я не зря говорил о понимании сути вещей. Если знать, что и как формирует реальность, можно запросто ею управлять.
– Да? – Анечка недоверчиво прищурилась.
– Судя по записям, Семецкий создал машину под названием деритмизатор. С его помощью якобы можно было так сильно нарушить ритм в определенной точке пространства и сделать окружающее столь нереальным, что можно было, допустим, пройти прямо через стену.
«Уж не о лептонном ли резаке идет речь?» – вновь забеспокоилась Анечка.
– И как он действовал? – осторожно спросила она.
– Никто точно не знает. Вроде бы излучал какие-то волны. Жаль, что частота неизвестна. Но у меня есть предположения на этот счет.
– Да? – еще больше насторожилась Анечка.
– Мне кажется, что это были комбинации обычных звуковых волн.
– Почему ты так думаешь?
– Понимаешь, люди не склонны в течение длительного времени производить бесполезные действия. Но в то же время они с завидным упорством верят в силу заклинаний.
– Каких еще заклинаний? – Анечка вздернула брови.
– Различных мантр, колдовских и ритуальных фраз. Даже в христианской религии это полностью не изжито.
– Ты имеешь в виду молитву? Так она может быть и мысленной.
– Нет, я имею в виду колокольный звон. В разных религиях ему приписывается множество сверхъестественных свойств. Не могу поверить, что одна лишь традиция, не подкрепленная результатом, может заставить человечество в течение тысячелетий произносить заклинания и бить в колокола.
– Ты хочешь сказать, что в принципе с помощью заклинания можно пройти сквозь стену?
– В принципе да. Даже больше того! Я уверен, что разными сочетаниями звуковых частот можно добиться любого воздействия на окружающую действительность.
– Вроде кода для прохождения компьютерных игр? – улыбнулась Анечка.
– Ну да, – чуть смутился Сергей. – У меня такое ощущение, что заклинания работали совсем недавно. До семнадцатого века люди повально верили в колдовство. Не могло же это быть ничем не подкрепленными досужими вымыслами! Не верю.
Он закончил вытирать самолетиком пальцы и отбросил его в сторону.
Анечка не знала, как продолжать разговор. Ей было прекрасно известно, что Сергей заблуждается, что никакого колдовства никогда не было, что заклинания не могут напрямую изменять структуру пространства. Древние колдуны попросту научились использовать тех или иных лептонных существ – демонов, духов и прочих тварей из Н-пространства. Многие демоны по мысленному приказу хозяина могут заглотить часть стены, превратив ее в лептонное вещество, а затем «выплюнуть» на место. Теоретически демон может проглотить и самого хозяина, затем перенести в нужную точку и там вернуть в обычное пространство. При этом колдун появится прямо из воздуха. Но заклинания тут ни при чем. Все эти звуки и пассы – для отвода глаз, на самом деле приказы отдаются посредством ауры – единственного органа человека, находящегося в Н-пространстве.
Анечка встала и подошла к самому краю крыши. Небо тихонечко остывало, размывая насыщенность цвета. Ветер немного стих, но дул ровно, удерживая ощущения на одном уровне.
– Сверху трамваи похожи на огромных металлических муравьев, – сказала Анечка, чтобы не спорить с Сергеем. – Ползут, трудятся, и нет им разницы, что мы о них думаем. Вот она – объективная реальность, данная нам в ощущениях.
– Маркс все чересчур упростил. – Сергей покачал головой. – Далеко не вся реальность дана нам в ощущениях. Пульсары, квазары, молекулы, атомы… Нам приходится создавать приборы, которые переводят все это в доступные нам ощущения. Чаще всего в зрительные.
Анечка вспомнила, как выглядит мир через окуляры эфирного детектора, затем подобрала скомканный самолетик и начала его расправлять.
– Мир ведь бесконечен, – продолжал Сергей. – Наверняка есть нечто, чего мы не можем увидеть лишь потому, что у нас нет соответствующих приборов. Мы привыкли доверять лишь зрению, но мне это не кажется правильным. Иногда нужно доверяться другим ощущениям, и правильность осознания придет сама. Похоже, древние умели это делать. А мы разучились.
Анечка сложила самолетик по старым сгибам. Он получился лохматым и потрепанным. Она уже готова была снова его запустить, когда Сергей вдруг увидел на крыле отсвеченные небом короткие строчки.
– Постой-ка! Там что-то написано. – Он успел выхватить самолетик, развернул его и прочел вслух:
Сквозь сваи и свалки
Звенят трамваи,
Свиваются рельсы
В прическу Горгоны.
Пугаются ржаво на стыках вагоны,
И я не могу
Отыскать названия,
И я не могу
Понять закона.
Я этот город держу в ладонях,
Липкий пятак или липкие листья
Липы притихшей. В мареве знойном
Гонит меня в отупении полдня
Призрак, похожий лицом на выстрел.
Током ударит озноб от мысли —
Все уже было.
Тысячу лет,
Сквозь сваи и свалки,
Ржавый трамвай пробивает дорогу.
Тысячу лет
Ковыляет вразвалку
В черном пальто идиот одноногий.
Тысячу лет
Он идет вдоль забора
И собирает репьи на медали.
Тысячу лет
Усмехается ворон.
Тысячу лет
Я еду в трамвае.
Слова завораживали, создавая странное ощущение близкого открытия. Трамваи медленно ползли по блестящим путям.
– Надо же! – воскликнул Сергей. – Кто-то послал нам письмо. Зачем? Почему? Что он такое почувствовал, из-за чего не смог удержаться?
– А может быть – просто? Случайно? – вздохнула Анечка.
Ветер рванул край платья.
– Нет, – покачал головой Сергей, опершись об узенькие перила ограждения крыши. – Это нам принес ветер. Такое можно было написать только на такой же крыше. Именно в таком месте мне пришла в голову мысль, что в движении трамваев есть какой-то непонятный закон. Я чувствую это, но понять не могу. Как будто в нашем мире два закона, один из которых питает знание, а другой веру. Мы верим в то, что жизнь родилась и развивается по воле бога, но знаем, что это лишь слепая нить эволюции. Верим в существование инопланетян, но знаем – их нет. Мы придумываем в книгах межзвездные корабли, зная, что скорость света преодолеть невозможно. У нас есть предания о магах, драконах и древних богах, но мы знаем, что их не бывает. Почему так? Словно память человечества и память личности имеют совершенно разный источник, словно когда-то мы жили в совершенно другом мире с совершенно другими законами.
Слова завораживали, создавая странное ощущение близкого открытия. Трамваи медленно ползли по блестящим путям.
– Надо же! – воскликнул Сергей. – Кто-то послал нам письмо. Зачем? Почему? Что он такое почувствовал, из-за чего не смог удержаться?
– А может быть – просто? Случайно? – вздохнула Анечка.
Ветер рванул край платья.
– Нет, – покачал головой Сергей, опершись об узенькие перила ограждения крыши. – Это нам принес ветер. Такое можно было написать только на такой же крыше. Именно в таком месте мне пришла в голову мысль, что в движении трамваев есть какой-то непонятный закон. Я чувствую это, но понять не могу. Как будто в нашем мире два закона, один из которых питает знание, а другой веру. Мы верим в то, что жизнь родилась и развивается по воле бога, но знаем, что это лишь слепая нить эволюции. Верим в существование инопланетян, но знаем – их нет. Мы придумываем в книгах межзвездные корабли, зная, что скорость света преодолеть невозможно. У нас есть предания о магах, драконах и древних богах, но мы знаем, что их не бывает. Почему так? Словно память человечества и память личности имеют совершенно разный источник, словно когда-то мы жили в совершенно другом мире с совершенно другими законами.
Анечка почувствовала усиливающуюся тревогу, но объяснить ее себе не смогла. Почти в тот же миг перила ограждения лопнули, со скрипом выпятились за пределы крыши и рухнули вниз.
Сергей еле успел отскочить от края.
– Ни фига себе! – шепнула Анечка, втянув голову в плечи.
Секунда пронзительной тишины замерла в воздухе, и ограждение с лязгом рухнуло. Во дворе кто-то перепуганно завизжал.
– Господи, – прошептала Анечка. – Мы никого не убили?
Кричали что-то про новую машину и проклятых наркоманов на крыше. Дрожа от страха, Анечка ухватилась за надежный с виду кровельный лист и посмотрела во двор. Внизу стоял джип «Шевроле», изуродованный рухнувшим фрагментом решетки, а вокруг него бегала расфуфыренная хозяйка, визжала и грозила кулаком в небо. Из подъезда выскочил толстый мужик и принялся орать не менее истерическим голосом..
– Надо сматываться. – Сергей потянул девушку за руку. – Пойдем. А то вряд ли нам удастся доказать свою непричастность.
– Да уж! – вздохнула Анечка.
Они спустились на пыльный чердак и бегом направились в дальнее крыло дома, перепрыгивая через доски, коробки и пустые ржавые банки из-под масляной краски. Вдруг Анечка остановилась и, взвизгнув, стала отирать с лица что-то невидимое.
– Паутина! – выговорила она наконец.
– Что? – рассмеялся Сергей. – Ты паутины боишься?
Он помог ей снять с лица липкую гадость.
– Терпеть не могу! – по голым рукам Анечки пробежала волна мурашек. – Ее же пауки плетут! Бр-р-р-р! Фу, даже думать не хочется.
– Понятно, – Сергей снова потянул ее за руку. – Арахнофобия. Бежим скорее, а то сейчас тут появится разъяренная парочка с бейсбольными битами. Это будет похуже пауков.
Анечка побежала следом за ним.
– Хуже пауков ничего нет, – буркнула она на бегу. – Даже бейсбольные биты лучше!
Они добежали до конца чердака, и Сергей рванул на себя люк в полу. Внизу звякнуло, что-то упало на бетонный пол, и люк распахнулся.
– Лестницы нет. Как же я слезу-то? – Анечка жалобно посмотрела на Сергея.
– Бывает, – усмехнулся Сергей и солдатиком прыгнул в люк. – Прыгай, я ловлю.
– Высоко! – Анечка неуверенно глянула вниз.
– Это только кажется. Не бойся.
– Я не высоты боюсь, а тебе по голове коленом попасть.
– Забудь. Представь, что прыгаешь с садовой скамейки.
Анечка закрыла глаза и прыгнула. Внутри все замерло на краткий миг полета, и тут же крепкие руки ухватили ее за талию. По коже пробежала теплая волна от короткой близости тел.
– Оп! – выдохнул возле уха Сергей.
Пол упруго ударил в ноги.
– Видишь, ничего страшного. Все, бежать больше не надо, спокойненько спускаемся и идем дальше.
Он внимательно глянул ей в глаза, медля отпустить руки. А она медлила отстраниться.
– С тобой все в порядке? – шепнул Сергей.
– Да, – улыбнулась она. – Только сейчас я почувствовала, как сильно перепугалась.
Они прислушались – на лестнице было тихо. Стараясь не шуметь, пошли вниз.
Подъезд выходил прямо на линию, редкие в этот час машины светили фарами в сумерках белой ночи. Напротив два фонаря подсвечивали пятнами желтого света пластиковую вывеску над магазином: «Окна. Аквариумы. Зеркала».
С проспекта донесся вой милицейской сирены. Анечка вздрогнула, но Сергей крепче сжал ее ладонь.
– Они едут в другую сторону. Ты мне веришь? Обещай ничего не бояться.
– Да, – прошептала Анечка. – У меня в голове все перемешалось. Твои слова, стихи эти странные, да и вообще. День сегодня просто удивительный, волшебный какой-то. И в то же время тревожный. Ветер, солнце безумное, которое будто крадется за горизонтом, город этот, трамваи. И как ты догадался, что я хотела вина?
– Мне самому захотелось, – отшутился он.
– Так не бывает. – Анечка шагнула на бордюр у самой дороги. – Иногда мне кажется, что ты просто читаешь мои мысли. И мне неловко от этого. Потому что я тебя совсем не знаю.
– Нет, читать мысли я не могу. – Сергей догнал ее и двинулся рядом.
Она раскинула руки, стараясь не наступать на стыки бордюрных камней. Получалось плохо – некоторые шаги приходилось делать либо совсем короткими, едва не теряя равновесие, либо неудобно длинными. Сергей подумал и добавил, словно решившись:
– Просто у меня жизнь такая была. Поневоле научился чувствовать то, мимо чего другие проходят не замечая.
– А как ты понял, что ограждение грохнется?
– Сказать честно или чтоб было красиво?
– Лучше честно.
– Тогда не знаю. Просто у меня иногда бывает предчувствие, хорошее или плохое. Я привык ему доверять и еще ни разу не ошибся. Будто кто-то нашептывает мне на ухо. Если бы ты знала, сколько раз мне это спасало жизнь.
– Ага, значит, жизнь у тебя была полна опасностей и приключений? – с улыбкой обернулась к нему Анечка.
– Что-то вроде того. Скучно не было.
– Забавно. Дай-ка я попробую угадать. Ты был ментом.
Сергей улыбнулся и покачал головой.
– А, поняла! Пожарником! Это у тебя профессиональное чутье, знать, когда что-нибудь с крыши грохнется.
– Холодно, – рассмеялся он.
– Не хочешь, не говори. Куда мы теперь? Я не хочу домой. Мне не хочется, чтобы эта ночь кончалась.
– Заметано! – Сергей взял ее за кончики пальцев. – Ты не боишься ходить ночью по кладбищу?
– Не знаю. Ни разу не пробовала. Знаешь, я хотела тебя спросить, раз уж мы все равно гуляем… Ты не мог бы отвести меня в тот парк, где мы встретились? Мне кажется, это где-то рядом.
Она оглянулась, чувствуя непонятное волнение.
Сергей остановился.
– Знаешь, сегодня это могло бы получиться, но это не так просто, как может показаться. Чтобы было понятнее, я расскажу тебе одну историю. Она довольно длинная, но тебе понравится. Я уже говорил, что в моей жизни случались необычные вещи, которые я до сих пор не могу объяснить. Они давали мне опыт, приоткрывали завесу над неведомым. Это началось очень давно, я был тогда совсем маленьким. Представляешь, первым моим воспоминанием оказался праздничный торт, на котором мама сгущенкой вывела цифру «пять». Это как раз и был мой день рождения. А на следующий день маме позвонили, и очень скоро к дому подъехал военный «уазик». Нас повезли на военный аэродром, мы сели в транспортный самолет, долго летели над морем и сели в городе, где жил мой отец.
…Танечка Грибова позвала меня с улицы, и я вышел на балкон. Жарища была, как всегда в апреле, когда ветер дует из пустыни, – открываешь балконную дверь, а из нее пышет, будто из духовки.
– Привет! – махнула она мне рукой.
Как и у всех детей в «русском доме», типовой пяти-этажке в четыре подъезда, кожа у нее была цвета военного шоколада, который отец приносил со службы. Этот шоколад я любил – не лакомство, не для девчонок. Настоящий военный паек, грубым куском, а не плиткой, завернутый в толстую мятую фольгу. На Танечке из одежды были лишь трусики, панама и сандалеты, как и у всех ребят, – в такую жару просто невозможно было надеть еще что-то.
– Привет! – Я облокотился о раскаленную полоску перил, но тут же отдернул локти. – А где Лешка и Ксюша?
– Их доктор застукал с Фазилькой и Ахматом, прописал гору митаминок и посадил под домашний арест. Ты выйдешь?
– Да.
Первый этаж – невысоко. Я надел шорты, чтоб с карманами, сандалеты, кепку, всю в полумесяцах, перемахнул через перила и спрыгнул в сухую траву.
– Погнали на водокачку? – спросил я Танечку.
– Давай. Еще дядя Ясель скоро привезет вату. У тебя есть денежки?
Я с гордостью вынул из кармана пять желтых монеток с угловатыми орлами и арабской вязью по окружности.
– Ого… – уважительно сощурилась Танечка. – Давай купим, а потом на водокачку.