Бабка владела тайной древнего узелкового женского письма. Оно было давно забыто, сохраняясь только в жреческих сокровищницах. На нитях узелки располагались, как в письменах, буквы. По счету узелков — буква… Вынимаешь клубок — а там записан древний священный текст. Но никто не разумеет и прочесть не в силах. А бабка — умела… Сундук с клубками — что ларец со свитками, с грамотами…
Бабка всему учила Ольгу, готовила из нее жрицу.
Уходили в пещеры молиться самой древней женской богине — Матери Сырой Земле, брали клубки с нитками, завязывали узелки — число поворотов — налево, направо. Ошибешься — не воротишься. Святилища были скрыты глубоко — не выбраться. Но богиня не любила жертвоприношений людьми. Ей несли с земли цветы и камни, что светились в темноте… Святилище ее под землей было всегда у воды, подземного источника. А кроме цветов, ей несли зерно и травы — все, что она рожала для людей, часто с таким трудом… Льняные или конопляные мешочки набивали зернами ячменя, ржи, пшеницы, полбы, гречихи, связывали в пучки лен, колосья всех злаков, чтобы Мать Сыра Земля узнала бы их в лицо — как они появляются на ней, бедной, выпивая ее кровушку.
И потом каждая женщина, уходя из святилища, уносила горстку земли… Долгие, долгие века, как уверяла бабка, к ней допускались только женщины. Поэтому они и создали свою азбуку в клубках…
Почему теперь все это встает перед глазами, словно было вчера?
Ольга вернулась к мыслям о Святославе: Чернобог в Киеве. И не следует класть священные травы в чужие кувшины, даже если они очень красивы. Кто это говорит? Так говорила бабка, а кто же распорядился положить травы в кувшин? Видимо, отец. Но Святослав теперь тоже твердит, что нельзя поклоняться чужим богам… Христос для него чужеземец, да еще хазарин…
Нелегко разобраться в христианстве: что там хазарское — иудейское, а что нужно принять всем… Кто принял, тот силен, а кто не принял, тот будет повержен, как римские боги, когда гунны Рим брали… Так всегда говорит Порсенна… Вот кто вечно подучал Святослава держаться за многобожие, уверяя, что со многими богами человек сильнее, чем с одним… У одного попросишь, у другого — кто‑нибудь да откликнется… А тут… Проси — не проси. Не отзовется. Чем больше богов, тем сильнее надежды на получение милости от них. У одного дурное настроение, у другого, а третий возвеселится и сделает бедному, человеку все, что он ни попросит…
Ольга одернула себя: ей показалось, что она уже грешит, и она перекрестилась. Нет, нет, ни за что! Она не уступит своего христианства, а с сыном следует быть осторожнее. Чтобы кувшин не разлетелся вдребезги…
Где мои вечные серебряные сосуды? Они не разобьются при падении. Пусть и вмятинка останется, но целыми будут. Со Святославом — только наливать в серебро… Стекло слишком опасно и хрупко. Да и не хочется, не хочется дрожать — разобьется, не разобьется…
Но что же делать с Чернобогом в Киеве?
Холодок прошел у княгини Ольги под сердцем. Она знала, что христианам не следует опасаться языческих богов. Но ведь все княжество…Вся земля Русская еще оставалась в их власти.
Княгиня зябко повела плечами — стало холодно от мыслей, и это был признак усталости, которую не следовало допускать, иначе завтра падут силы, не хватит воли сохранять устойчивое и ровное расположение ко всем. А это сочтут признаком старости, переглянутся: «Не та стала наша княгинюшка…».
Не хотелось и додумывать до конца страшные мысли о Чернобоге. Чернобог был только частью грозного бога Трояна: Чернобог владел подземным миром, Баба–Яга — Костяная Нога — служительница смерти, его страшная дочь, уносившая в пасть к отцу маленьких детей… Он пожирал их… Иногда, прежде чем отнести отцу лакомство, Баба–Яга поджаривала их в своей страшной печи на железной лопате…
Говорят, что где‑то на берегу Варяжского моря бог Троян стоял грозным трехголовым, на высоком холме… К нему приходили гадать с вороным конем меж девяти копей, положенных на землю. Но в Чернигове Троян был разделен: в трех пещерах лежали еще части Трояна — Белбог, бог неба, а третья голова Трояна была сокрыта от всех. Может быть, ее закопали в Черной могиле? Этого не знал никто. А может быть, знал князь Святослав, но не говорил ей, княгине Ольге, своей матери, а ведь ей он обязан был все сказать. Жрецы Чернобога умели хранить тайны. Они были из всех жрецов — жрецы…
После того как княгиня Ольга приняла в Царьграде христианское крещение, ей стало трудно общаться с ними. Впрочем, Жрецы Чернобога, жрецы Трояна всегда держались слишком независимо. Успехи войны во многом зависели от них. И это невзирая на Перуна: Троян — одно, Перун — другое.
Прежде княгиня Ольга не задумывалась над этим. Князь Олег и потом князь Игорь никогда не посвящали ее в военные, жреческие дела. Но после гибели супруга ей пришлось во все вникать.
Как женщина Ольга знала: если хочешь быть хозяйкой дома, имей от всех кладовых ключи, знай, что лежит в каждой бочке, в каждом ларе. Где солонина, где просо, ячмень и полба. В какой сусеке какое зерно ссыпано. И нельзя полагаться на ключниц — без своего пригляда, без своего надзора. Сколько молоденькая княгиня Ольга слез выплакала, пока поняла это немудрящее правило: свой глазок — смотрок, а чужой только глядит, да не видит… А иногда — видит, да не скажет, чтобы в свой карман положить.
Слуг нужно иметь верных, но и верность следует проверять… Как было с дружиной князя Игоря… Считали верными одних, оказались верными не те, на кого полагались. Нет. Не так. Были верными те, на кого, закрыв глаза, думали, но вот неверными и коварными оказались те, кто выглядел преданными навсегда. Казалось, что солнце остановится и месяц с неба упадет, даже если нечаянно подумать что‑то дурное о них. Себя одергиваешь — человек всегда так клянется в любви, так бурно осуждает других за проступки, за тень несогласия с твоей волей… Полная покорность, согласие, любовь… И вдруг за твоей спиной волчий оскал, зубы, готовые откусить от твоего бока кусок, умыться твоей кровью…
Княгиня знала, что лучше об этом не думать. Как только она доходила до мысли о смерти князя Игоря, все кончалось для нее. Отступали все самые насущные заботы и хлопоты. Даже сын Святослав. Даже внуки любимые. Княжеские неотступные дела. Все начинало крутиться в страшной круговерти: его смерть, ее месть. Да, она владела собой, как настоящая княгиня. Как верховная жрица, управляющая чувствами своих подданных… Но вот править, имея такой груз воспоминаний, ей было все труднее. Они подкрадывались постоянно и овладевали ею помимо воли, и тогда уже все отступало, становилось прозрачным, будто шелк византийский.
Ольга взглянула на стену, где висела маленькая иконка Богоматери Экономиссы — Домостроительницы. Это изображение Богородицы стало очень любимым в Византии всего лишь за два десятка лет до приезда княгини в Царьград. Подарили икону Ольге при отъезде, и она часто обращалась именно к ней при затруднениях. Изображения Экономиссы она видела и во дворце, и в лавках торговых, хотя явление Богородицы произошло совсем недавно. История была близкая каждому сердцу, особенно женскому. Ее явление было поразительным.
Ученик придворного ритора Афанасий стал монахом и основал на Афоне лавру, куда стекалось множество христиан, И многие стали там иноками, остались в монастыре. Однако настали трудные времена, голод, кончились пожертвования, деньги, припасы, не стало хлеба, выжгло все огороды. Стали монахи разбредаться в поисках пищи. Остался Афанасий один. Наконец, и он покинул лавру, побрел по каменистой дороге со своим настоятельским железным посохом. Двухчасовая дорога утомила Афанасия, и он решил уже отдохнуть на придорожном камне, как вдруг увидел идущую к нему женщину под голубым воздушным покрывалом. Афанасий смутился таким видением — ведь на Афон женщины не допускались, и принялся молиться. Женщина спросила монаха, куда он идет. На это, опомнившись, настоятель ответил вопросом: «Кто ты? Как ты сюда попала? И зачем тебе знать, куда я иду?» Женщина ответила, что знает о его горе, но просит сказать ей, куда он идет. Афанасий рассказал все, что случилось за последнее время с его обителью, и горько сетовал, что вынужден был ее оставить.
Незнакомая женщина воскликнула: «Как ты мог, строгий подвижник, покинуть свою обитель?! Ради куска хлеба! Не перенеся временных лишений? Воротись! Я тебе помогу! Все тебе будет дано — только не покидай лавру. Она прославится как первая между всеми афонскими обителями». Афанасий был поражен: «Но кто же ты?» «Я Матерь Господа твоего», — ответила женщина. Однако настоятель с недоверием ответил: «Сети диавола коварны, и часто он прячется под личиной ангела. Как ты сумеешь доказать истину твоих слов?»
Женщина ответила: «Ударь по этому придорожному камню своим посохом и тогда узнаешь, с кем ты говоришь. Но запомни — с этого дня я навсегда буду Экономиссою — Домостроительницею твоей лавры…».
Женщина ответила: «Ударь по этому придорожному камню своим посохом и тогда узнаешь, с кем ты говоришь. Но запомни — с этого дня я навсегда буду Экономиссою — Домостроительницею твоей лавры…».
Монах Афанасий ударил посохом по камню — тот разбился от удара, и из трещины побежал бурный ручей. Когда пораженный чудом настоятель обернулся, чтобы упасть к ногам Пресвятой Богородицы, ее уже не было.
Афанасий немедленно повернул обратно в свою лавру и нашел там закрома, полные всевозможных припасов: лари были полны крупой и мукой, кувшины и сосуды — маслом, в мешках — горы свежеиспеченного хлеба. Вскоре вернулись обратно и монахи.
Афанасий назначил в лавре помощника Экономиссы, а должность эконома была упразднена. Вскоре в монастыре была написана икона, где Богоматерь Экономисса сидит на престоле с Младенцем в руках, а слева стоит Афанасий с видом своей лавры.
На месте встречи настоятеля с Богородицей была воздвигнута церковка во имя Животворного источника, который не иссякал и радовал паломников. Для них там была устроена крытая галерея, а в церкви находилась икона, на которой стоит Афанасий с жезлом, направленным на камень, из него бежит вода, и рядом — Богоматерь с покровом на руках.
В Константинополе все увлеченно передавали друг другу эти события, многие богомольцы уже побывали на Афоне, приносили воду из источника. Княгиня Ольга сожалела, что ей как женщине закрыта дорога на Афон. Иначе бы сама отправилась к монастырю Афанасия.
Ольга чувствовала себя экономиссой града Киева и княжества и часто молилась перед этим образом, прося помощи. Она приходила. Вот только сын Святослав не верил в чудеса «дощечек», хотя и высоко ценил ум матери и ее распорядительность.
«Но что же теперь делать?» — подумала княгиня, оторвавшись от воспоминаний. Ответ появился сразу — молиться!
Княгиня Ольга упала на колени.
Уже после ее отъезда из Константинополя пришел оттуда караван купцов, и они принесли радостную весть: настоятель Афонской лавры Афанасий жив, слухи о его смерти были ложными. Ольга обрадовалась: она знала, что никогда не увидится с ним, но ей было приятно думать, что есть на далеком Афоне местечко Мелана, и там трудами не старого еще человека, в недавнем времени придворного, то есть как бы обычного человека, выстроена огромная лавра: храмы, трапезная, дом для лечения больных, дом для странников. Весть о ней разлетелась по всему свету, и посетить ее стремились не только монахи, но и знатные и простые люди. Настоятели многих монастырей готовы были у Афанасия быть простыми иноками. Поражало всех и посещение его обители Пресвятой Богородицей. «Это в наши‑то дни! В наше время! С нашими грехами! Пусть даже у придворного Афанасия их и не было!» — думала княгиня Ольга.
Как‑то у иконы, где были изображены Богоматерь и Афанасий Афонский, иссекающий камень, и родник, бьющий из камня, как‑то она застала Малушу, внимательно разглядывающую икону.
Ольгу поразили слова Малуши:
— Почему рядом с богиней стоит простой человек, будто равный ей?
Княгиня ответила:
— Потому что у христиан все равны друг другу — и князья и холопы и слуги, а Христос умер за это равенство, чтобы доказать людям, что Он готов и умереть… как они…
Малуша взглянула на княгиню лукаво, как показалось Ольге, и опустила голову в знак покорности. А Ольге стало досадно. Впрочем, она и сама знала, что они с Малушей никак не ровня…
— В наших старых процессиях князья идут впереди… — Ольге не хотелось выговорить слово «языческий», будто она предавала что‑то родное. — А у христиан в церкви князь стоит рядом со своим слугой, — сказала княгиня строго.
— Да, это правда… — вздохнула Малуша.
Ольга часто смотрела на эту икону, и мечта о лавре овладевала ее сердцем: «Вот бы в Киеве такую выстроить! У нас тоже холмов немало, и острова на Днепре… В общине уже достаточно христиан. Может быть, и найдется такой же подвижник, как Афанасий[131]… Устроит лавру… И Богоматерь навестит нас…».
Молитвы княгини Ольги выли услышаны, и спустя 14 лет после ее смерти в 983 году недалеко от Чернигова в местечке Любече родился преподобный Антоний Киево–Печерский. С детских лет он мечтал стать монахом и когда подрос, отправился в паломничество на Афон. Здесь он принял пострижение в иночество. Постригавший его игумен понял предназначение Антония и отправил его на родину, сказав: «Антоний! Пора тебе и других руководить во святой жизни. Возвратись в свою Русскую землю, да будет тебе благословение Святой Афонской горы, от тебя произойдет множество иноков».
Внук княгини Ольги князь Владимир крестил Русь — в 988 году. Вернувшись на родину, Антоний пришел в Киев, и крутые холмы киевские напомнили ему Афон. Здесь в лесу, неподалеку от пещеры, выкопанной священником Илларионом (впоследствии митрополитом Киевским), у села Берестово он стал подвизаться в молитвенных подвигах, и люди приходили к нему за благословением и помощью. Первым учеником его стал святой Никон, который постриг пришедшего в обитель Феодосия Печерского. Монахи выкопали большую пещеру и там устроили церковь. Великий князь киевский Изяслав подарил монахам гору, на ней выстроили большой храм и келии для иноков. Обитель стала называться Печерской, так как была основана над пещерами — печерами.
Во время строительства Печерской церкви Антоний и Феодосий были чудом перенесены в Константинополь, во Влахернский храм, где им было явление Богоматери, и они получили от нее золото на строительство. Богородица предсказала и близкую смерть Антония, который умер в 1073 году на 90–м году жизни.
Глава 11
Последний этруск
Святослав в Киеве!
Об этом можно было узнать и не выходя на улицу: шум, гомон толпы, свет костров и факелов, песни, приветственные крики…
Ольга услышала взрывы хохота и рев медведей: это была любимая забава князя — борьба медведей на площади.
Он стоял, окруженный толпой, вместе с воинами и отроками и заливисто смеялся, вскинув голову. В точности, как князь Игорь!
«Любит народ Святослава!» — радостно подумала Ольга, пока ее возок огибал это веселящееся, волнующееся море голов. Еще не наступила ночная тьма, и факелы были зажжены — видимо, для того, чтобы возбудить медведей.
— Язычники! — услышала она негромкий возглас.
Возглас достиг ее и растаял в воздухе, а в душе поднялась тревога. В Киеве сопротивлялись и не желали принимать христианства, хотя христиан было много. Но князь Святослав не хотел отказываться от веры предков, и его за это особо почитали. Едва возвращался князь домой, как город взрывался языческими празднествами.
Вот и сейчас Ольга увидела хвост длинного изгибающегося шествия, что спускалось к Подолу, к Колодцу Прекрасных хороводов. Это были девушки с венками на голове, в длинных одеяниях: поверх рубашек с широкими рукавами, перехваченными у запястья обручьями (чтобы внутрь ни один бес не проник), надеты были запоны[132], подпоясанные ремешками, некоторые девушки были в нарядных, украшенных вышивкой навершниках[133]. Молодые голоса звенели в воздухе, и Ольге стало не по себе при мысли, что она не борется за учение дорогого ей Христа, что не теснит язычников. Ольга отправилась к Порсенне потому, что давно не слышала его последних песен, которые он сложил в честь победы Святослава на Дунае. Порсенна не только умел сочинять песни, он был чародеем и прорицателем. И прежде чем Порсенна выступит на киевском вече, княгине хотелось услышать эти песни первой.
Порсенна спас когда‑то жизнь князю Игорю. В Константинополе князя вместе со старейшинами и воеводами пригласили в дом знатного придворного, где ему поднесли почетный кубок вина; подносивший сделал Игорю едва заметный знак, нахмурив брови и чуть качнув головой. Князь понял и уронил кубок с отравленным вином на ковер. После этого Порсенна бежал к русскому князю и вернулся с ним в Киев.
Поступок был странным и трудно объяснимым, но нужно было знать Порсенну. Он был славянином, хотя считал себя этруском, родиной его была Италия, а родиной этрусков считал Русь, уверяя, что этруски и русские — это одно племя, братья, которые в древности разошлись по разным землям и забыли друг о друге.
Князь Игорь любил Порсенну и часто пользовался его предсказаниями. Как всякий этруск, тот гадал по внутренностям животных, в особенности по печени. Увидев в Киеве жрецов, которые по поведению священных кур определяли будущее военного похода, события жизни каждого человека, Порсенна пришел в радостное возбуждение и кричал князю: «Вот, я прав, вот, я прав! Вы русские, настоящие этруски, только не знаете об этом!»
Даже невозмутимые жрецы едва заметно улыбались, кидая ячмень священным курам и внимательно наблюдая, клюют ли они зерна или не клюют. Никому из посторонних не разрешалось при этом священном действии присутствовать, но князь Игорь — как верховный жрец — разрешил Порсенне наблюдать не только за этим действом, но и даже участвовать в нем.