Не говорил, к сожалению. Однако если это совпадение, то слишком уж крутое, круче его только волжский откос. Покушение на единственного реального наследника Резвуна! Если оно организовано Григорием, то зачем? Уж кто-кто, а Гришка-то отлично знает, что Никите ни с какой стороны никогда и ничего не отломится, окажись Резвун хоть четырежды мертвым и трижды безвестно отсутствующим. Есть другой человек, у которого по закону – все права. Впрочем, может быть, Бронников просто решил подстраховаться? Например, не очень поверил в силу и законность того старого документа и решил устранить конкурента еще на старте – просто так, чтоб не думалось?
Кстати, очень похоже на Бронникова – такая стилистика. Это вполне его почерк – все сметать на своем пути.
Н-да… если этот Костя – тот самый, то Никите крупно повезло, что он ушел живым. Происшествие из разряда невероятных!
– И где это приключилось?
– Да на Семеновском шоссе, практически рядом с Мельницей.
– Далеко тебя завезли. И как же потом выбрался, на попутке?
– Ну… да, – ответил Никита. Ничего особенного он не сказал, однако тон насторожил Резвуна. Тут такое дело: когда человек живет, постоянно ожидая щелчка снимаемого предохранителя, то способен услышать его даже еще прежде, чем он прозвучит.
Резвун испытующе глянул на племянника. Тот насупился, как обиженный мальчишка, даже нижнюю губу капризно отвесил. Господи боже ж ты мой, да повзрослеет ли он когда-нибудь? Женилка небось в джинсы не вмещается, а мордашка детская-детская…
– Тебя кто подвез-то?
– Так, одна женщина.
– Кто такая?
– Да откуда мне знать? Случайная машина, случайная попутчица.
– Случайная связь… – в той же тональности добавил Резвун и по тому, как ожег его Никитка своими невозможными глазищами, понял, что с догадкой не промахнулся.
– Было между вами что-нибудь? Переспали? Не подцепил чего?
– Да там и была-то всего-навсего легкая феллация, – пренебрежительно ответил Никита.
– Что?! Это по-каковски же?
– По-итальянски фелло – сосать.
– Ах вон оно что…
Резвуну понравился синоним известного термина. Волнующее словечко. Все-таки есть чему поучиться у молодежи, напрасно ее называют пустой и безмозглой.
– И все? Только это самое? Больше ничего?
– Ну тут в театре случился небольшой производственный конфликт – понимаете, дядя, мы с ней на сцене были, – как бы в неких фигурно-смущенных скобках добавил Никита, – и она убежала. Убежала и исчезла бесследно. Как будто и не произошло между нами ничего. Как будто ей только и нужно было – порцию горяченьких гормонов от меня получить.
– Да брось! – отмахнулся Резвун, предполагавший открытие каких-то роковых тайн. – Ты получил удовольствие? Получил, надо думать. Ну и ей тоже надо было что-то получить. Есть такие бабенки, которые за мужиками только ради гормонов гоняются, а как разложишь ее – ну деревяшка деревяшкой! Забудь ты эту… как ее зовут?
– Римма, – с явной неохотой буркнул Никита, и в Резвуна второй раз за последние несколько минут вонзилась та же самая раскаленная игла.
Ну предположим, Константинов на свете и в самом деле много. Но вот женщин по имени Римма… То есть их настолько мало, что ему известна, к примеру, только одна. Да и та – подруга человека, который желает ему смерти…
Нет. Не может быть, чтобы она еще и Никиткину дорожку перешла!
– Какая эта Римма из себя?
– Ну… красивая, высокая, фигура очень хорошая. – Никита начал перечислять сначала нехотя, потом заметно увлекся: – Ноги длинные. Глаза серые, большие и очень интересные брови, таким как бы домиком, будто она все время удивляется чему-то. Волосы… волосы русые. Не короткие и не длинные.
Ох ты, боже мой! Портрет, прямо скажем, настолько обтекаемый, что подойдет каждой третьей женщине, особенно в Нижнем Новгороде, который изобилен на красавиц, но все-таки некоторые черты совпадают один в один. Глаза и особенно брови, эти удивленные, полудетские брови.
– Сколько ей приблизительно лет? И вот что – машина у нее какая?
– Лет ей, конечно, много. Наверняка далеко за тридцать, – откровенно приуныл Никита. – А машина – синяя «Ауди».
Римма. Брови домиком. За тридцать. Темно-синяя «Ауди»…
Все. Аллес капут! Чудес не бывает, пора бы к этому привыкнуть.
Резвун внезапно вспомнил, как его «Пежо» (он вообще любил все французское, а машинки – в первую очередь) ни с того ни с сего встал на перекрестке Республиканской однажды утром: ни тпру ни ну, – а он дико опаздывал на типографскую планерку. И кидался то к одной машине, то к другой – был час пик, все куда-то мчались, ни в маршрутку, ни в троллейбус не влезешь, а городские автобусы в Нижнем давно уже вымерли как класс, и вдруг рядом остановилась синяя «Ауди», дверца открылась – и он увидел Риммочку, завредакцией детективов, а по совместительству любовницу Гришки Бронникова – двоюродную жену, как писал Вознесенский.
– Вас подвезти, Николай Александрович? – спросила она чистым, серебристым голоском, вскидывая эти свои забавные бровки, которые придавали ее красивому лицу выражение враз надменное – и детски-удивленное.
И подвезла. Причем держалась так, словно не в одной компании они позавчера накачивались до полупотери пульса, а потом, под залихватский речитатив Бронникова: «Пара-па-бабам, пара-па-бабам, пара-па-бабам!» – разбрелись парочками: Гришка, конечно, с Риммой, Резвун с одной теплой девахой – не из издательства, он не любил связываться со своими, хотя там встречались стоящие кадры. Нет, еще начнут трепать языками… Таких сдержанных, тактичных, скромных женщин, как Римма, было поискать, Гришка сто раз говорил, как ему с Римкой повезло, какая она верная, любящая и все такое.
А теперь что получается? Эта верная и любящая делает фелло… фелла… как его? Ну короче, делает минет едва знакомому парню!
Вопрос… это еще вопрос насчет едва знакомого! Кто гарантирует, что она оказалась на той лесной дороге случайно? Если Костя – тот самый Костя, наемник Бронникова, то почему Римма не могла принять участия в этой игре в интересах своего любовника – да и в своих собственных, если на то пошло? Конечно, ведь всякой своей добычей Бронников с ней непременно поделится.
Черт, надо же было Никитке так влипнуть! Хотя… ничего плохого ведь не произошло. Скорее наоборот: Резвун разжился полезной информацией. Получается, подруга Бронникова – любительница случайных приключений? Даже если сам Гришка послал ее на ту дорогу, он ей никак не мог приказать насчет фел… феллации, вот, вспомнил, как эта штука называется. Гришка ревнив, что твой Отелло. Значит, это была чисто Риммина инициатива. Значит, вполне вероятно, что такие факты имеют место в ее биографии. А не последить ли за ней? Может выпасть интересная карта…
Но вот что точно надо сделать, так это строжайшим образом запретить Никитке с ней видеться. Пункт первый. А пункт второй – подыскать им с племянничком явку. Короче говоря, снять квартиру. Ему без базы никак нельзя, а Никита при этом пусть будет на глазах. Авось на что-нибудь сгодится!
Римма Тихонова
11 ноября 2001 года
– Девушка, потанцуем?
– Нет, извините, я не танцую.
Долговязый парень, склонившийся над столиком, отошел вертлявой походкой и тут же подцепил какую-то девицу, оказавшуюся более сговорчивой. Римма бездумно посмотрела вслед парочке, которая с места в карьер приклеилась друг к дружке так, словно эти двое встретились не вот только что, а знакомы с детского сада. На худой конец, со школьной скамьи. Парень сразу подхватил девчонку под попку, на которой чуть не лопалась юбочка, и в следующую минуту они уже целовались взасос. Вообще молодняк кругом большей частью не столько танцевал, сколько тискался и целовался. Римма представила, что будет, если она отзовется на чье-то приглашение, и брезгливо передернулась. Деткам около 20, это в общей массе, есть гораздо младше, конечно, и старше есть, но никак не более 25. Все-таки она не педофилка, неумелые тисканья и слюнявые засосы на шее ее не привлекают.
Не педофилка, нет? А за каким чертом она сюда приперлась, если не ради того, чтобы потискаться с мальчишкой, который ей, грубо говоря, в сыновья годится?
К примеру, живя в Средней Азии, она вполне могла бы родить ребенка в 12 лет. И он теперь был бы как раз такого возраста, как Никита…
Римма снова передернулась. Какое счастье, что она не живет в Средней Азии!
Однако сколько можно тут сидеть, как дуре, и передергиваться? Похоже, он не придет. Неужели передумал? А он что, обязан торчать в «Барбарисе»? Ну оформлял клуб, так это же не значит, что теперь тут надо прописаться… Хотя Римма слышала как минимум от трех любительниц ночной жизни, что Никита Дымов украшает своим присутствием почти все тусовки в «Барбарисе».
Вот именно – почти. Информаторы Риммы ошиблись, теперь это ясно. Но гораздо хуже, что ошибся и Марк.
Римма зажмурилась. При воспоминании о Марке щеки ожгло так, что она невольно прижала к лицу ледяные ладони. И сразу в дрожь бросило.
Нет, лучше не вспоминать, лучше не думать об этом безумии. Конечно, безумие – иначе не назовешь. Она не только педофилка – она и сумасшедшая извращенка. Чокнутые кришнаиты, за которыми она с насмешкой наблюдает на Покровке, – это образцы здравомыслия и душевной стойкости по сравнению с ней. Они верят в Кришну, она – в любовную магию. Велика разница! Ходят слухи, что эти кришнаиты напропалую имеют друг друга во время исполнения своих ведических или каких-то там обрядов. Ну а она чем лучше? Переспать с одним, желая завлечь другого!
Магия не магия, но Марк наверняка ей что-то подсыпал тогда в чай, а потом и в вино. У нее голова была как чугунная наутро, когда она проснулась, не помня, как добралась домой. Так и не вспомнила, хотя, конечно, никакого большого секрета тут не было. Наверное, Марк вызвал такси и заплатил шоферу, ну а уж до квартиры Римма добралась на автопилоте. Это скрылось в безднах памяти. Туда же кануло практически все, что у них происходило с Марком…
А впрочем, воспоминаний осталось достаточно, чтобы почувствовать себя то ли последней блядью, то ли сумасшедшей. Скорее всего, она – то и другое вместе.
Заломило в висках. Музыка грохотала как одурелая, медленное качание пар кончилось, все скакало и прыгало вокруг, орало и визжало. По стенам метались разноцветные блики. Может быть, она уже в аду? Говорят же, и не зря говорят, что заниматься магией – грех. И хоть Марк обставился как надо, весь свой кабинетик увешал иконками, это все только декорации. На самом деле грех остался грехом, и за это Римма обязательно будет наказана. Да она уже и наказана.
Грешникам и грешницам положено раскаиваться и оправдываться. Бог, если он только есть на свете, знает, какова степень ее раскаяния. Так бы и убила себя! Зарезала, застрелила, повесила! Только ведь это еще больший грех. А в оправдание того, предыдущего, можно сказать одно: Римма была не в себе, когда позволила Марку себя поцеловать. Она так измучилась, у нее вся душа надорвалась, сколько раз она звонила Никите и сколько раз натыкалась на его ледяное равнодушие: «Мне некогда, работы много, извините, я занят, и вообще не звоните мне больше!» Придя к Марку и рассказывая, что результат его магических действий равен нулю, вернее, минус нулю, она сердито спросила:
– А вы случайно объекты не перепутали?
– А что? – почему-то засмущался Марк. – Почему вы спрашиваете? Вы что, заметили повышенный интерес к вам со стороны другого мужчины?
«Да, с твоей стороны!» – хотела она ляпнуть ехидно, потому что только слепой не заметил бы, как он пялился на ее ноги и как при этом ерзал, пытаясь устроить свои, так сказать, чресла поудобнее. Но почему-то пожалела его, не стала издеваться над человеком и сказала правду:
– Да мне почему-то кажется, что вы эти… магические чары… направляли не на него, а на меня. Потому что я гораздо сильнее все это чувствую, знаете, меня будто какой-то туман окутал, я словно иду по какому-то коридору, со всех сторон серые стены, которые отрезали меня от мира. Один только свет впереди…
Она умолкла, устыдясь той горячности, с какой звучали ее слова, но Марк смотрел участливо, понимающе:
– И это – Никита, верно?
– Ну да.
– То, что ваши чувства стали более концентрированными, это понятно, – кивнул Марк. – Ведь направляю я на нашего героя не свои эмоции, а ваши, вся эта магическая энергия через вас проходит, вы этого не можете не ощущать. Значит, вы говорите, он не хочет больше встреч… А это, пожалуй, неплохой признак.
– Что-о? – Римма вытаращила глаза. Ничего себе! Да этот красавчик заговаривается, что ли? Неплохой признак, вот так номер! Это все равно как если бы врач сказал, что смерть больного – неплохой признак здоровья.
– Я имею в виду, что он вас стал бояться. А вернее, он боится своих чувств к вам. То есть некие вибрации до него уже дошли. Происходит ломка и сознания, и душевного мира. Конечно, это ощущение для него непривычно, поэтому он его боится. И интуитивно отшатывается от вас. Чтобы это его состояние перешло в другое качество, чтобы отторжение стало притяжением, должно пройти время.
– Например, сколько?
– Время, говорю я, – настойчиво повторил Марк. – Его душа – словно сухая губка, которая должна пропитаться влагой вашей любви. И только тогда…
– Тогда – когда? – не унималась Римма. – Через сколько? Через месяц? Через два? Полгода, год? Или еще больше?
– Ну… думаю, больше месяца точно пройдет, – сказал Марк, и она услышала нотку фальши в его мягком, красивом голосе.
То, что он гонит пену, Римме почудилось еще при слове «вибрации», которое она почему-то ненавидела. И теперь она практически уверилась в своей догадке.
Чепуха! Все – чепуха. Этот парень будет просто вытягивать из нее деньги, на каждом сеансе обещая райские кущи, а выманивая все больше и больше. Думает, она у него на крючке? Нашел дуру! Да она сейчас повернется и уйдет, и пусть он остается со своими вибрациями и своей неутоленной похотью!
Римма уже начала нашаривать на спинке стула ремешок сумочки. Ну да, она уйдет… И что потом? Опять ощущать, как ежедневно из тебя уходит жизнь и молодость? Никто не поймет ее, никто, кроме женщины, которую пронзила та же стрела: любовь к молодому, красивому, недоступному, губительная страсть, постыдная с точки зрения общества. А главное – безнадежная! Они есть, такие несчастные, их много больше, чем кажется, потому что у большинства хватает силы духа скрывать свою последнюю любовь, таить ее от окружающих, и даже от того, кого они любят, и даже от себя.
А у Риммы не хватило сил скрывать свои чувства. И что ее ждет впереди? Никита от нее отшатнулся, Марк поманил искоркой счастья, а оказалось – врет, Григорий… Григорий, бывший прибежищем во всех бедах, все больше и больше отдаляется от нее. Или это она от него отдаляется?.. Да конечно, она, Григорий ведь ради нее с женой развелся, а она, Римма… Хоть бы чуточку радости ощутила – нет, пусто в душе. Нечем радоваться. Трещина между ними все глубже, и ночи только разделяют их, хотя раньше сближали, могли исцелить любые раны и навести мосты через все пропасти.
Ночи усугубляют беду, утра усугубляют горе. Ты подходишь к зеркалу – еще в ночной рубашке, непричесанная, неумытая, с подпухшими со сна глазами, с рубцом от подушки на щеке, вся какая-то перекошенная на ту сторону, на которой спала, блеклая, с бледными губами – и в первую минуту не веришь своим глазам. Да неужели это я – там, в том кривом стекле? Когда успела так состариться? Как это случилось, что надо положить тон, и пудру, и румяна, и тени, и тушь на ресницы, и помаду на губы, чтобы вновь сделаться той очаровательной Риммой, которую знают все? Но даже днем не отделаться от воспоминаний об утреннем, неживом лице.
Странно – раньше, до встречи с Никитой, она так остро не ощущала необратимости лет. Конечно, она еще молода и красива, а с точки зрения женщины, которой, к примеру, под шестьдесят, – и вовсе писюшка! Но время идет, идет. Необыкновенная, нежная, прозрачная кожа, бывшая раньше гордостью Риммы, сохнет, покрывается сетью морщинок, как увядшее яблочко. Никакие кремы не помогают, этот процесс неостановим. И все больше сил нужно потратить, чтобы придать себе облик победительной красавицы. Даже от Григория она старается спрятать свое утреннее лицо, а что будет, если она однажды заманит-таки Никиту к себе в постель, он проснется утром и увидит ее такой?
А этот маг-перемаг говорит – месяцы, может быть, год. На кого же она станет похожа через год?! Разве сможет удержать при себе Никиту?
Да ты сначала заполучи его, а уж потом пытайся удержать!
Не лучше ли плюнуть на все, и на магию, и на эту смертельную, невесть откуда свалившуюся на тебя любовь, нет, не любовь, а болезнь, – не лучше ли поскорей уйти отсюда? Перестать смешить народ и себя в первую очередь, забыть горячечные мечтания, которые мешают тебе жить!
И спокойной, размеренной поступью… к достойной старости… к тихой смерти… без единой минуты радости и любви…
Странно – Римма не замечала, что плачет. И только когда рука Марка легла на ее плечо, она встрепенулась – и поняла, что задыхается от слез.
– Римма, да успокойтесь. Не надо так. Не надо, говорю вам, все будет хорошо, я же сказал, что помогу вам, значит, помогу. Выпейте-ка вот это, сразу легче станет.
Что-то пряно и очень приятно запахло рядом.
Римма открыла глаза, мимоходом ужаснувшись, на что после этих рыданий станут похожи ее ресницы. Впрочем, теперь, когда каждый день не снег, так дождь, она, слава богу, пользуется водостойкой тушью.
Ну кажется, пациент скорее жив, чем мертв, если уж дело о туши зашло.
– Что это? – всхлипнула она, принимая от Марка чашку с теплым, чуть сладковатым питьем.
– Да просто чай с травками. Я всегда ношу с собой термос. Бывает, разволнуешься – а чай успокаивает.
Да нет, напиток не просто успокаивал – он одурманивал. Или это бессонные ночи, накопившаяся усталость наконец-то брали свое? Неизвестно. Однако теперь каждое слово Марка Римма слышала как бы в полусне, в каком-то оцепенении сознания и тела. Но не чувств.