– А вот такой вопрос, Григорий Александрович, – перебил его Бергер, который авторучки считал пережитком цивилизации, писал «шариком», а вообще-то предпочитал всему этому компьютер. – Ваша бывшая жена знала о существовании Риммы Тихоновой?
Бронников посмотрел на него снизу, потом выпрямился, сжимая одну из ручек.
– К чему это? – спросил настороженно. – При чем тут Марина?
– Всякое в жизни бывает, – пожал плечами Бергер.
– Да ну, бросьте, это чушь, – отмахнулся Бронников. – Марина про Римму знала, не стану скрывать. Понимаете, она, конечно, очень милая была женщина, но у нас в постели вообще никогда ничего толкового не получалось, разве что совсем по младости лет. Она была классная хозяйка, эффектная светская дама, преуспевающая бизнесвумен (у нее ведь свой магазин был, вы, наверное, знаете?), отличный товарищ, великолепный юрист, но, увы, как женщина ничего из себя не представляла. У меня всегда были какие-то бабы, девки, то да се, но, когда в моей жизни появилась Римма, я более или менее хранил верность ей. Честно – старался не изменять, мне ее вполне хватало. Я ведь ее… – Он осекся.
– Да, вы говорили, что любили ее, – негромко подхватил Бергер. – Но тогда объясните, почему раньше не развелись с Мариной и не женились на Римме? Почему это произошло лишь спустя пять лет после вашего знакомства?
– Да просто мне было удобнее с Мариной, как вы не понимаете? Я был фактически свободен, мог делать, что хотел. А Римма… с ней такой привольной жизни не получилось бы, ее любовь была очень требовательна. Я, честно, опасался, как бы любовная лодка не разбилась о быт. Был уверен – пока мы как бы на расстоянии, мы ближе, чем если будем жить в одной квартире. Да я массу видел таких случаев, когда мужики разводились, женились на своих любовницах, а потом рвали на себе волосы. Да разве только мужики разочаровываются? Женщины тоже обнаруживали, что получили нечто иное, чем казалось. Но Римма долго моим доводам не внимала. Сначала даже скандалы мне устраивала, требуя развестись и жениться на ней. Ну не скандалы, конечно, а так… обижалась, плакала, мучилась и меня мучила. Потом притихла, как-то смирилась. Ну а последнее время вообще вела себя так, будто я ей больше не нужен.
– Не это ли подтолкнуло вас к разводу и желанию как бы закрепить Римму за собой? Вы боялись ее потерять?
– Скажем так – это была одна из причин.
– А другие?
– Да много чего накопилось, – уклончиво ответил Бронников.
– Например?
– Ну я не знаю! Так просто и не объяснишь. Вот, например, еще одна причина. Когда один мой компаньон погиб, а другой исчез без следа, я вдруг подумал, что, если со мной что-то случится, Римма ведь будет единственным человеком, который меня оплачет. Вообще она – единственный человек, который меня любит. Эта мысль меня как-то проняла. И захотелось стать с ней еще ближе. Звучит сентиментально, но так оно и есть.
– А о детях вы подумывали?
– О чьих детях? – Бронников глядел недоумевающе.
«Значит, она ему ничего не сообщила. Почему? Не знала сама? Или сообщать об этом следовало не Бронникову? А кому тогда? Никите? Или… тому человеку на фотографиях?»
– Как о чьих детях? О ваших! В смысле, если решили пожениться, то и детей надо заводить, верно?
– Ну какие могут быть дети! Мне пятьдесят, Римма тоже не девочка была. Она вообще к детям относилась очень спокойно. Если бы хотела их, могла бы завести, когда еще первый раз была замужем. У нас с Мариной, кстати, тоже особого желания не возникало.
– Понятно… Но все-таки давайте вернемся к вашей бывшей жене.
– Знаете что? – сказал Бронников с откровенной досадой. – Бросьте вы это. Нестоящая версия, честное слово. Как если бы вы вдруг вспомнили о притязаниях первого мужа Риммы, который давным-давно спился и влачит существование бомжа где-то на Дальнем Востоке. Впрочем, там бомжей называют бичами. А что до моей бывшей жены… В тот день, когда погибла Римма, Марина была уже в Геленджике и вовсю начинала там новую жизнь. Надеюсь, с новым человеком.
– Что затуманилась, зоренька ясная, пала на землю росой? – на диво звучно, красиво завел за окошком старый певец. Но сразу сбился, засновал на том же месте, как заевшая игла, – громко, не в лад: – Что отуманилась, зоренька ясная? Зоренька ясная, зоренька ясная…
– Убить можно и не своими руками, – рассеянно обронил Бергер.
– Можно, и даже очень запросто, – оживился Бронников. – Полагаете, Марина наняла киллера, а себе обеспечила алиби? Нет, конечно, если хотите, занимайте себя этой ерундой, тратьте на ее разработку время, только я вам сразу скажу – Марина тут ни при чем. Потом сами в этом убедитесь. Это не ее жанр.
– А Дымов при чем?
– При чем.
– Ну какие, какие поводы у Дымова были убить Римму? – почти закричал, не сдержавшись, Бергер – и непроизвольно шагнул вперед: – Григорий Александрович, вы что? Что с вами?
– Ничего…
Вот так ничего! Бергеру один раз приходилось видеть человека, у которого пуля прошила сонную артерию. Лицо его мгновенно обескровилось, он умер в считанные секунды. Вот так же мгновенно сделалось смертельно-бледным лицо Бронникова.
С чего? Бергер что-то сказал? Ну да. В очередной раз задал вопрос, какие причины были у Дымова убить Римму Тихонову. И Бронников, который этот вопрос слышал сегодня раз сто, на сто первый вдруг сделался похож на мертвеца. Но почему?!
Понять это можно только так – Бронников что-то внезапно вспомнил. Настолько важное, настолько веское, что не смог спрятаться за броней своего очень даже не слабого самообладания. И до сих пор еще не пришел в себя – стоит, сосредоточенно опустив голову, вертит в пальцах авторучку, которой только что собирался удивить Бергера, и просто-таки ощущается, слышно даже, как мечутся мысли в его голове…
– Мать твою, – вдруг сказал он, – да что же это такое? Нет, вы посмотрите! Это что такое?
Бергер добросовестно всмотрелся. Авторучка как авторучка. Сразу видно, что тонкой работы и очень дорогая. Отделка – совершенно как золотая, корпус, конечно, из пластмассы, но на первый взгляд кажется, будто из какого-то камня жемчужного оттенка с черными, словно бархатными прожилками. Необычайно эффектная вещь.
– Это и есть «Паркер Дуфолд»? – решил щегольнуть вновь обретенными познаниями Бергер. – Коллекция 1996 года?
– Это… – Бронников торопливо развинтил ручку и теперь осматривал ее внутренности, близко поднося каждую деталь и пружинку к глазам, словно не мог им поверить. Насколько мог судить Бергер, ничего особенного в поршне, стойке для пера и отвинченных колпачках не было. Но Бронников так на них смотрел, словно надеялся найти внутри алмаз, честное слово. – Это подделка! Это гнусная подделка! Но кто мог… почему, как… откуда он узнал?!
И вдруг вновь свинтил ручку – торопливо, небрежно. Сунул Бергеру:
– Держите! Вот вам вещдок. Держите, не удивляйтесь! Она вам пригодится так, что диву дадитесь. А еще вот что скажу: я теперь знаю все. Кто убил Римму. Как. Почему. Все знаю. Есть только один человек, которому, безусловно, выгодна ее смерть и кто мог все сделать именно таким образом!
– Ну и кто это? – осторожно спросил Бергер.
– Вы будете смеяться, – предупредил его Бронников, и сам вдруг захохотал тем смехом, который в романах зовется сардоническим. – Это Никита Дымов. Римму убил Никита Дымов… но ревность тут совершенно ни при чем. Он убил Римму из самых гнусных, самых корыстных побуждений, какие только можно представить.
– Да почему?! – чуть не закричал Бергер, которому показалось, что он стукнулся лбом обо что-то очень твердое. Например, о железобетонную стену. Упорная зацикленность Бронникова на ненависти к Дымову напоминала именно бетонную стену!
– Да потому, что Дымов – племянник моего исчезнувшего компаньона Николая Резвуна.
– Но это и раньше было всем известно. Мы с вами этот вопрос уже обсуждали, и не раз, – начал было Бергер, однако Бронников не дал ему продолжать.
– Вы должны выяснить следующее, – приказал он таким тоном, словно Бергер был младшим редактором его издательства, а то и вовсе курьером. Или, к примеру, Бергер остался тем же, кем и был, а Бронников вдруг сделался генеральным прокурором, на худой конец – прокурором области. – Вы должны выяснить, консультировался ли Никита Дымов с кем-нибудь из адвокатов по поводу наследования имущества Резвуна. Личного имущества! Узнать это будет не так сложно, как кажется, все адвокаты известны, прошерстить их – дело простое. Далее. Надо найти того, кто изготовил эту поганую подделку…
Как раз в эту минуту Бергер наконец перестал ощущать себя «салагой» перед боцманом и сменил стойку «смирно» на положение «вольно».
– Подробнее можно? – спросил он как мог насмешливее. – К примеру, для чего я все это должен делать?
Но остановить Бронникова сейчас было бы так же просто, как встать на пути курьерского поезда, размахивая красным пионерским галстуком (помнится, в отцовском старом учебнике литературы Бергер прочел однажды такой детский триллер). Поезд-Бронников промчался дальше, волоча за собой жалкое тело пионера-Бергера.
– Подробнее можно? – спросил он как мог насмешливее. – К примеру, для чего я все это должен делать?
Но остановить Бронникова сейчас было бы так же просто, как встать на пути курьерского поезда, размахивая красным пионерским галстуком (помнится, в отцовском старом учебнике литературы Бергер прочел однажды такой детский триллер). Поезд-Бронников промчался дальше, волоча за собой жалкое тело пионера-Бергера.
– Думаю, изготовил эту мастырку кто-то из антикваров. Некоторые из них умеют не только торговать, но и руками работать. Во всяком случае, они могут вам дать наводку на кустарей, которые занимаются всякими такими мелкими подделками хороших вещиц и продают их за оригиналы. Спросите… ну не знаю, в «Антике» спросите, в «Берегине», в «Русской старине».
«Русская старина», «Русская старина»… Бергер уже где-то слышал это название. Причем совсем недавно. Он напрягся, пытаясь вспомнить, но Бронников не дал ему сосредоточиться.
– Сходите в субботу-воскресенье на площадь Ленина, где книжный рынок, – там поговорите с коллекционерами медалей и всякого этого барахла, – напористо командовал он. – На тусовку всяких нумизматов сходите. Надо узнать, кто подделал ручку. Надо узнать, кто дал этот заказ. Раздобудьте фотографию Дымова и показывайте им всем. Готов спорить на что угодно: кто-нибудь да вспомнит, что именно по просьбе этого смазливого подонка он подделал мою… мою авторучку.
– Может быть, с этим вопросом вам лучше обратиться в отделение милиции по месту жительства? – ехидно спросил Бергер. – Если у вас пропал ценный экспонат коллекции и вы желаете его найти…
– Я желаю найти убийцу женщины, которая должна была стать моей женой, – просто сказал Бронников. – Вот чего я желаю. То есть я его знаю, знаю, но понимаю: чтобы осудить его, нужны веские доказательства. И я вам сейчас даю наводки, наколки, назовите как хотите, – я вам показываю, по какому следу надо пройти, чтобы изобличить этого мальчишку, которого она… который ее… – У него горло перехватило, но только на миг, в следующую секунду он уже мрачно улыбался: – Ну что вы так на меня таращитесь? Ничего не понимаете? Или думаете, я спятил? Да? Ну так вот, в доказательство своего здравого рассудка я вам сейчас вопросик подкину. А вы сами решайте, ответить или нет, потому что ответ я все равно заранее знаю.
– Ну? – глухо проговорил Бергер, которому отчего-то вдруг сделалось не по себе.
– Вопрос такой… Нашли гильзу от той пули, которой была убита Римма?
Бергер моргнул. Не ахнул, не охнул, не покачнулся, ни звука не издал. Просто моргнул. Но Бронникову этого было вполне достаточно.
– Ага, – сказал он с тихим, яростным торжеством. – Я так и понял. Ответ – нет.
Николай Резвун
3 ноября 2001 года. Нижний Новгород
Пожалуй, больше всего его мучило именно это житье в чужой квартире на Бекетовке. Конечно, не самый плохой район, но квартира была поганая. Неуютная, обставленная случайной мебелью, запущенная, с чрезмерно любопытными соседками, которые, чудилось, стерегли под дверью каждый шаг его и Никиты… Сначала они поселились вместе. Однако буквально через два дня Резвун понял, что это неразумно. Если Бронников продолжал охотиться на Никиту, то, следя за ним, он сможет выйти на некоего Павло Малютко. Вот будет изумлен, бедолага… Как ни велико было искушение насладиться Гришкиным изумлением, Резвун счел за благо оставить это удовольствие на потом. И нашел Никите другое жилье, а заодно, в 280 – й раз мысленно поблагодарив изобретателя кредитных карточек, купил племяннику мобильный телефон, чтобы можно было постоянно поддерживать связь. И снова зажил один, страдая от неуютности своего временного жилья и невозможности вернуться домой, в квартиру на Верхне-Волжской набережной, которую он так любил, в которой ему когда-то было так хорошо. Он скучал по своему старому дому около Политехнического института, как по близкому человеку, честное слово!
Странно: когда таились с Ниной и Кирюшкой в Париже, когда Резвун потом жил один в Киеве, эта ностальгия – нет, не по России даже, а именно по родному обиталищу, – так не угнетала. Все зависит от условий жизни, конечно. Бытие по-прежнему определяет сознание. В Париже он снял на имя Павло Малютко отличный дом – собственно, даже не в самой столице, а в Медоне – тихом, изысканно красивом пригороде. В Киеве тоже сразу нашел хорошее жилье, заодно убедившись, что желто-блакитные документы изготовлены как надо. В чем, впрочем, можно было и не сомневаться – покойный Малюта был человек серьезный, всякое дело делал с толком, вот только один раз маленько оплошал: почил на лаврах, недооценил жертву, это его и сгубило.
Иногда Резвун забавлялся размышлениями о том, что в словах Малюты было правдой, а что – ложью. Совершенно определенная правда – намерение Бронникова прикончить компаньона с семьей, а также – избавиться от чрезмерно осведомленного киллера. Все остальное, и прежде всего внезапно проснувшийся альтруизм самого Малюты, – может, правда, а может, и от лукавого. Скорее всего, он и впрямь намеревался слупить деньги в двух местах, а потом все же разделаться с Резвуном и его близкими. А может быть, и нет. Может быть, Резвун перестраховался и в самом деле прикончил человека, который всей душой жаждал сделаться его благодетелем. Ну, значит, ошибочка вышла – извиняйте, дорогой товарищ Малюта Скуратов! С другой стороны, в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Кто смел, тот и съел.
В данном случае смелым оказался Резвун.
А ведь и впрямь… Честно признаться – ну перед самим собой можно не лукавить! – он не ожидал от себя такой прыти. Хотя трусом никогда не был: взять хотя бы те рискованные финансовые операции, в которые очертя голову ввязывался сам и ввязывал своих компаньонов. Но эта храбрость в понимании Резвуна была несколько нереальная, выражаясь по-нынешнему, виртуальная – все равно как в компьютерные игры играть, воображая себя черт знает каким удальцом и балансируя на грани несуществующего риска. Он ведь никогда не рисковал потерять абсолютно все, у него всегда оставался банковский сейф и его нехилое содержимое.
А в случае с Малютой… это было настоящее, смертельное, пахнущее кровью, – это было остро, очень остро, как пелось в одной классной старой песне. Резвун даже сам в глубине души удивился тому кайфу, который испытал, когда выстрелил в лицо Малюте, да и потом не столько трясся, сколько делал дело. Конечно, его изменила ненависть к Бронникову, к этому предателю и убийце, именно она дала душе спокойного, благополучного негоцианта новую энергию – гонимого, опасного зверя. И с тех пор он если и менялся, то именно в эту сторону.
Не только потребность постоянно всего остерегаться и всегда быть готовым огрызнуться сделали его другим человеком. Документы профессионального киллера, по которым он теперь жил, самое пусть короткое, но весьма впечатляющее общение с законным владельцем этих документов оказали на личность Резвуна столь же глубокое влияние.
Дело не только в косой челке и цвете волос, которые Резвун теперь вынужден был постоянно подкрашивать, чтобы не слишком отличаться от фотокарточки в паспорте. Даже манера разговаривать изменилась! Она стала грубой, развязной, как бы приблатненной… и, говоря именно так, Резвуну было легче затеряться в массе народа (ведь с некоторых пор вся Россия в большей или меньшей степени ботает по фене, что в электричках, что в Госдуме), не казаться белой вороной – этакой англизированной, элегантной, утонченной белой вороной по имени Николай Резвун. Тем паче что эта несчастная ворона была приговорена к смерти. А грубоватый, напористый, вернее, нахрапистый Павло Малютко мог и сам до смерти напугать кого угодно! Довел же он до судорог этого шарлатана из астрологического центра «Надежда», к которому притащилась погадать Римма Тихонова. Любит – не любит, плюнет – поцелует…
Резвун начал слежку за ней буквально на другой день после того, как обогатил свой словарный запас неким изысканным итальянским термином. Это оказалось на удивление просто. Римма с самого утра заехала в издательство. Резвун со странным, раздвоенным каким-то чувством припарковал взятую вчера напрокат «Ладу» напротив входа, то испытывая чисто рефлекторное желание ринуться в знакомые двери, то глупо хихикая над знакомыми озабоченными лицами. Народ демонстративно опаздывал на работу, положив с прибором на дисциплину. И понятно! Разудалый Гришка никогда не умел держать коллектив, этим занимались добрейший Сироткин и холодно-вежливый Резвун.
Резвун сидел и думал, что главное – удержать себя на месте, если в поле его зрения окажется Бронников. Не выскочить из машины, не наброситься на него. Или просто не выставить из окна доставшийся в наследство от Малюты 9-миллиметровый «глок-19» – и не нажать на спуск…
Ему повезло – Бронников не появился, а Римма на работе не задержалась. Буквально через полчаса вышла, села в «Ауди» и, развернувшись, поехала через площадь Свободы, Горького и Лядова на Окский мост. Что-то ей понадобилось в Заречной части города. Следуя за ней по длинному-предлинному проспекту Ленина, Резвун уже смирился с мыслью тащиться на Автозавод, как вдруг около станции метро «Пролетарская» «Ауди» свернула во двор серой «сталинки». Остановилась в сторонке – Резвуну было видно, что Римма звонит по мобильному телефону. Через несколько минут она вышла, закрыла машину, торопливо пересекла двор и, воровато оглянувшись, скрылась за дверью с черно-белой скромной вывеской.