– Тебе не нравился мир, в котором ты жил, и поэтому ты из него ушел, так?
– Да.
– А что было не так?
– Боль перевесила радость.
Кейти крепче обняла мою книгу.
– Учитывая твой подарок, некоторые могли бы обвинить тебя в том, что ты довольно эгоистичный человек.
Я кивнул.
– Раньше я таким не был.
– А что, если миру нужен твой подарок?
– Я все еще борюсь с этим.
– Твоя честность обезоруживает.
– Я стремлюсь быть честным. Вот и все.
– Я знаю, что мир смотрит на меня и считает, что я «в шоколаде». А что, если это не так? Меня видит весь мир, и я демонстрирую ему идеальную картинку, чтобы… кучка людей могла делать деньги на желании женщин быть такой, как я. Но эти женщины… Им не следует хотеть быть мной. Я хочу сказать им, что все эти мужчины… Как только они тебя добиваются, им хочется только похвалиться этим. И что дальше? Что они приобрели? Только не мое сердце. И что более важно, что именно или что еще они потеряли? Что потеряла я? Есть ли граница? То есть сколько мы можем потерять?
Кейти наконец добралась до вопроса, который действительно хотела задать. Ее зрачок ушел в угол глаза.
– Как ты думаешь, твой уход из мира вывел из себя Господа?
– Этот вопрос тебе следовало бы задать Стеди.
– Я не спрашиваю Стеди. Я спрашиваю тебя.
Правду было трудно произнести. Я прошептал:
– Я не думаю, что я вывел из себя Господа, скорее, я разбил Ему сердце.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что мне потребовалось очень много времени, чтобы перестать плакать.
Я долго смотрел в окно, потом негромко сказал:
– Истории устанавливают порядок вещей. Они начинаются как сейсмический сдвиг, потом пробиваются на поверхность, становятся волнами, которые бьются в чужие берега. Они – эхо, которое отдается в этом мире и в следующем.
Кейти встала рядом со мной у окна, глядя на те же самые звезды. Она все еще прижимала книгу к груди.
– Думаешь, Господь читает это?
По моей щеке покатилась слеза.
– Я на это надеюсь. – Я посмотрел на нее. – Я написал эту книгу для одного из Его ангелов.
Кейти похлопала по книге ладонью.
– Я хочу кое-что сказать тебе, но, когда дело доходит до важных вещей, у меня намного лучше получается, если кто-то напишет для меня слова. – Искренняя улыбка. – Я хочу, чтобы ты знал…
Она крепче сжала книгу, потом покачала головой и протянула мне руку.
Я принял ее.
Кейти провела меня по всему дому до комнаты, которой я еще не видел, распахнула две высокие двери, ведущие в огромный бальный зал. Высота потолка была не меньше двадцати футов. Четыре хрустальные люстры размером с «мини-купер». Камин такого размера, что в нем можно было спать. Окна от пола до потолка и занавеси от потолка до пола. Черно-белый мраморный пол. Каждый камень – восемнадцать квадратных дюймов. В дальнем углу рояль «Стейнвей». Кейти открыла дверцу в стене, нажала несколько кнопок освещения на панели, больше похожей на звуковую систему для НАСА, и медленно пошла по периметру комнаты. Из многочисленных динамиков, которые я был не в состоянии сосчитать, полилась музыка. Кейти посмотрела на динамики.
– «Вальс цветов».
Она вошла в воспоминания и слегка покружилась в углу. Потом заговорила, не глядя на меня:
– До войны графиня очень любила танцевать.
Кейти подошла к занавеси и обернула ею ноги, словно матадор плащом.
– Я обычно пряталась здесь и смотрела, как представители высшей знати кружатся здесь в танце. Я представляла, что меня приглашает на танец самый красивый мужчина. Он выводит меня на середину зала, но через несколько минут его похлопывает по плечу следующий кавалер. К концу вечера я бы перетанцевала со всеми. – Кейти повернулась к роялю. – Графиня учила меня танцевать. Она говорила, что я – прирожденная танцовщица и могла бы танцевать в Вене или в Мельбурне. – Кейти сделала пируэт в центре. – Некоторые из самых теплых моих воспоминаний связаны с этим местом.
Музыка закончилась, началась следующая пьеса.
– Пахельбель, – назвала автора Кейти.
Она подошла к роялю, села и начала подыгрывать. В середине пьесы она остановилась, положила руки на колени и оглядела зал.
– Мои воспоминания об этой комнате похожи… – взгляд на меня, – на чтение твоей истории. Это как половина глубокого вдоха. Всегда только вдыхаешь и никогда не выдыхаешь.
* * *Кейти вышла в центр зала, глядя в пол и танцуя с партнером, которого не было рядом. Она подняла руки и танцевала очень красиво, положив руки на плечи воспоминания. Танцуя, Кейти говорила:
– В тот раз графиня впервые пригласила меня на светский вечер. Кто-то обязательно играл бы на рояле, все танцевали бы, кто-нибудь, возможно, спел… Искрилось вино, сверкали женщины, смеялись мужчины. Большой вечер. – Еще один пируэт, еще один поворот. – Мне было почти пятнадцать. Графиня заказала для меня платье… – Голос Кейти прервался. – Она сама причесала меня. Мой отец сидел и с удивлением смотрел, как она преображала меня у него на глазах. Графиня пригласила весь город. Она сказала, что сделала это, чтобы у меня были «варианты». – Руки раскинуты, еще один пируэт. – Я танцевала со всеми мальчиками. Я ходила со многими из них в одну школу, но до этого вечера никто не обращал на меня внимания. Без сомнения, это был лучший вечер в моей жизни. Моя собственная сказка… – Голос Кейти сорвался. – На следующее утро я проснулась с мозолями на пятках. Я вернулась в школу и обнаружила, что шестеро мальчиков добиваются моего внимания. И я щедро дарила его. Я была так счастлива. Из этой шестерки один понравился мне больше остальных, и, к моему огромному удовольствию, он признался, что я тоже ему нравлюсь.
Зазвучала следующая мелодия.
– Моцарт.
Тон Кейти снова изменился. Воспоминания дорогие, но они становились все печальнее.
– Мы гуляли, ели мороженое, ужинали в городе, пили после школы капучино. Я упала так больно и так быстро… Мы продолжали встречаться до мая… И я наконец… уступила.
Ее танец прервался. Голос стал холодным. Она скрестила руки на груди и уставилась в пол. Холодная и одинокая.
– Папа предупреждал меня. Умолял. Пытался… – Кейти покачала головой. – Он, тот мальчик, повел меня в пещеры. Я охотно последовала за ним. Мы… сделали это. – Голос зазвучал еще тише. – Когда он закончил, то ушел, не сказав мне ни слова. – Кейти подняла глаза, из которых лились слезы. – Это было пятнадцатого мая тысяча девятьсот девяносто второго года. – Она подошла к окну и посмотрела в ночь. – На следующей день слухи об этом разлетелись по школе. Все смотрели на меня. Я узнала, что парни на меня поспорили. Спор состоялся в этом самом зале в вечер бала. Тогда я думала, что они сражаются за меня, а они делали ставки. Каждый мальчик поставил некоторую сумму денег. Весь банк должен был получить «победитель» после того, как… – Она не договорила. – Мой «завоеватель» был весьма горд собой. Мне сказали, что он купил себе новые часы.
Глава 29
Ночь была темной, безлунной. Кейти вышла из бального зала и прошла к парадной двери. Она прикрыла голову шарфом, надела очки и посмотрела на меня. Кейти дрожала. Никакого грима. Просто женщина. Для этой роли у нее не было сценария. Никаких кулис, чтобы уйти. Кейти спросила:
– Пройдешься со мной? Пожалуйста…
Измученное выражение ее лица подсказало мне, что именно ради этого мы приехали во Францию.
– Да.
Мы прошли по темным улицам, поворачивали и налево, и направо, шли по пути без опознавательных знаков, пока я не увидел указатели, подсказывающие дорогу к монастырю. Большая кованая вывеска сообщала, что монастырь Богоматери был построен несколько веков назад. Он начинался с пещер в высоких утесах на берегу реки. Какое-то время здесь жил Наполеон. Позже он отправлял сюда своих узников. Здания разрастались из пещеры и многократно пристраивались. Комплекс был довольно большим. Сиротский приют. Школа. Больница для нуждающихся.
Мы еще раз свернули за угол, и вдалеке увидели одинокий оранжевый фонарь над входом в монастырь. Кейти споткнулась, и я подхватил ее. На этот раз она тяжелее оперлась на мою руку. Как будто вернулась боль где-то в животе. Перед нами встали две дубовые двери. Справа от нас была дубовая дверь побольше, через которую веками шли люди. Высотой футов двенадцать, железные полосы крест-накрест, большая ручка. Кто бы ни решил ее открыть, ему бы пришлось навалиться на нее всем телом. Другая дверь располагалась слева. Высотой футов пять, она была больше похожа на вращающийся двухсторонний поднос для еды, чем на настоящую вращающуюся дверь. Дверь вращалась на оси. На ее стороне, обращенной к нам, располагалась полка. Единственный способ попасть внутрь предполагал, что вы сядете на эту полку и будете ждать, пока кто-нибудь изнутри не повернет дверь. Стена справа от двери была сложена с таким расчетом, чтобы при вращении двери невозможно было заглянуть внутрь. Стены как будто защищали каждую сторону от взглядов с другой стороны. Я провел пальцем по полке. Ее отполировало время, и ширины как раз хватило бы для корзины с бельем.
Кейти цеплялась за меня, тяжело повисла на мне. Она пряталась за мной. Я услышал ее голос:
– Отцу было очень стыдно, и графине тоже. В Америке на это никто бы, наверное, и внимания не обратил, но эта маленькая деревушка не Америка, и все обо всем узнали. Графиня была из другого поколения. Она так много сделала, представила меня всем, кого она знала… Чувствуя себя опозоренной и стыдясь этого, она уволила моего отца и велела ему убираться из ее поместья. Я хотела поговорить с ней, объяснить, но она не приняла меня. Школу я бросила, и мы жили в съемном доме недалеко отсюда. Отец работал на трех работах, подхватил пневмонию и умер за три месяца до рождения ребенка. Я была на шестом месяце, и у меня не было денег, чтобы похоронить его. Поэтому я пробралась в дом графини и украла все деньги, которые смогла найти. Я три месяца прожила одна. Я думала, что смогу родить дома, но… Когда у меня отошли воды, я доплелась до больницы и потеряла сознание в приемном покое. Ребенок родился несколько часов спустя. Учитывая трудные роды и тот факт, что я была молоденькой девушкой без семьи, меня продержали в больнице несколько дней, пытаясь придумать, как со мной поступить. Через четыре дня после родов я вышла из больницы и бродила по городу почти до полуночи. Наконец я дошла до монастыря, завернула малыша в одеяльце, которое сама сшила, и положила вот на эту полку. У меня была с собой бумага из больницы, не свидетельство о рождении, а скорее справка о рождении. Фамилия матери, дата рождения, вес, рост… Я оторвала ту часть, на которой стояла моя фамилия, и сунула справку в одеяльце. Потом я позвонила в колокольчик и встала в тени. Дверь повернули изнутри, против часовой стрелки. Иногда, когда я слышу скрип двери, я… Дверь поворачивалась, и я смотрела, как исчезает мой сын. Он плакал и пытался вылезти из одеяльца. Я помню, что у меня потекло молоко, а у меня не было бюстгальтера для кормящих. Дверь закрылась, молоко текло у меня по животу. Это было первого марта тысяча девятьсот девяносто третьего года. – Кейти замолчала, закрыла глаза. – Я пошла на станцию, доехала на поезде до Парижа и воспользовалась деньгами, украденными у графини, чтобы купить билет на самолет в США. Я приземлилась в Майами с паспортом, который отец отдал мне в мой двенадцатый день рождения, купила билет до Майами – потому что он был дешевым – и вышла из самолета с тремя долларами, одним сильно косящим глазом и именем Кейти Квин. Я солгала насчет моего возраста, моей истории… Я лгала обо всем. Я нашла три работы, накопила достаточно денег, чтобы исправить косоглазие, а потом я стала заниматься тем, что, как я знала, помогает облегчить боль… Чтобы я смогла притворяться, что я не та, кто есть на самом деле. – Кейти посмотрела на меня. – Я вышла на местную сцену, направила мой голос и талант на задние ряды и стала сама выбираться из той ямы, которую я для себя выкопала. На это ушло несколько лет, но, когда я скопила достаточно денег, я переехала в Лос-Анджелес. И там мне повезло. Я снялась в независимом фильме, и эта роль оказалась трамплином. Моя карьера пошла вверх. Я нигде не ошиблась. Я едва успевала за всем этим. Я была нужна всем. – Она снова повернулась к двери. – Квин. Так звали моего сына.
Мне было двадцать два года, когда я смогла вернуться сюда. Ему было семь лет. Я видела его один раз, он был вместе с другими детьми в деревне. Мальчик выглядел счастливым. У него были мои глаза. – Пауза. – Следующие три года я приезжала сюда при каждом удобном случае, всегда надеясь узнать что-нибудь о нем или даже увидеть его. Я не могла быть здесь Кейти Квин, поэтому я превращалась в других женщин, у которых были поводы взаимодействовать с людьми вокруг мальчика. Однажды я едва не дотронулась до него. Он пил воду из фонтанчика рядом со мной, когда я за ним следила. – Пауза. – Учитывая то, что я сделала, я не могла заставить себя заявить свои права на него. Я думала, что ему лучше без меня… Я винила во всем назойливых папарацци. Но правда в том, что мне было стыдно и я боялась последствий, боялась того, что подумают люди. Вся сила, которая у меня была, оказалась игрой. Я не была тем человеком, которым хотела казаться. Кейти Квин была просто еще одной ролью. Но у меня было время, чтобы все исправить. Во всяком случае, я думала, что оно у меня есть…
Кейти закрыла глаза и встала позади меня. Она говорила через мое плечо.
– Однажды он перестал появляться на игровой площадке, поэтому я наняла детектива.
Ее голос дрогнул. Пальцы у нее дрожали. Она старалась сдерживаться.
– Я сразу все поняла. Не знаю как, но поняла.
Кейти посмотрела на дверь.
– Я была здесь сотню раз. Стояла на этом самом месте, но ни разу не позвонила в колокольчик.
Она взяла меня за руку и посмотрела на меня.
Я подошел к колокольчику и негромко позвонил. Кейти пошла за мной, прикрывая лицо шарфом и надев очки. Когда через пять минут мне никто не открыл, я позвонил снова. На этот раз громче. Через несколько минут мы услышали шаркающие шаги справа, за той дверью, через которую в монастырь входили люди и выходили из него.
Огромная дверь открылась, и к нам вышла старая женщина. Пожалуй, ей было около восьмидесяти. По ней было видно, что мы прервали ее глубокий, безмятежный, спокойный сон. Монахиня была высокой и худой. Не такой, как я ожидал. Она посмотрела на меня:
– Puis-je vous aider?[21]
Кейти спрятала лицо за моим плечом и держала меня под руку.
– Прошу прощения, я не говорю… – начал я.
Монахиня подошла ближе. У нее был добрый голос. Спокойный.
– Я говорю по-английски.
Я вошел в круг света.
– Мэм, много лет назад у двери вашего монастыря оставили ребенка. Мне бы хотелось знать, что с ним случилось.
Она посмотрела на меня.
– Прошу меня понять, мы не даем никакой информации.
– Я понимаю, но, если я назову вам дату и время, может быть, вы хоть что-то мне скажете?
– Вы знаете дату?
– Первое марта тысяча девятьсот девяносто третьего года. Примерно в этот час ночи.
– Мальчик или девочка?
– Мальчик.
Монахиня посмотрела на меня, потом на Кейти. На нее она смотрела долго и внимательно. Ее веки чуть опустились. Сочувствие без слов. Кейти отвернулась, еще больше пряча лицо. Монахиня слегка поклонилась и сказала:
– Прошу вас, следуйте за мной.
Мы вошли следом за ней в монастырь. Пропустив нас, она надавила на дверь и заперла ее. Мы прошли под аркадой, вдоль которой находились деревянные двери. Монахиня дотронулась до одной из них и махнула в сторону остальных:
– Это наша школа.
Мы пересекли двор, потом поднялись по каменным ступеням, которых было больше сотни. Ступени закончились под высокими деревьями с листьями размером с листок бумаги, где росла трава, похожая на ковер. Монахиня сняла обувь и распахнула железную калитку, жестом приглашая нас войти. Мы тоже скинули туфли, прошли через калитку и последовали за ней по траве.
Это была трава кладбища.
Кейти обхватила себя руками, ее шаги замедлились. Мы миновали несколько надгробий. Некоторые были старыми, другие нет. Женщина открыла еще одну калитку, на этот раз меньшего размера, и повела нас дальше. Мне хватило одного взгляда по сторонам, чтобы понять: этот участок предназначен для детей. Длина могил была меньше, меньше было и расстояние между надгробиями. С лица Кейти ушли все краски.
Наконец монахиня остановилась, включила фонарик и навела его луч на участок травы под нашими ногами. Трава была зеленой, ее только что подстригли. Газон был безупречный, без единой проплешины. Каждый надгробный камень в идеальном состоянии. Монахиня негромко заговорила:
– К тому времени я пробыла в монастыре всего несколько лет. Я была в часовне, когда услышала звон колокольчика.
Я смотрел на нее, не веря своим ушам. Женщина не сводила глаз с камня и рассказывала историю так, словно время вернулось.
– Я потянула за веревку, поворачивая дверь. Появился красивый мальчик, завернутый в самодельное одеяло. Я взяла его на руки. Справка о рождении была воткнута в одеяльце. Фамилия матери была оторвана.
Монахиня сделала движение пальцами.
– Сейчас ему было бы почти двадцать лет.
Она подняла глаза к небу. Слова «было бы» эхом отозвались под деревьями. Кейти встала рядом со мной, глядя в землю. Монахиня помолчала, подбирая слова.
– Я отнесла его внутрь. Покормила. Мы – все мы – воспитывали его вместе с другими детьми. – Она покачала головой и чуть улыбнулась. – У него были самые красивые голубые глаза, которые мне доводилось видеть. Почти неестественные… – Она провела рукой по краю могильного камня. – До двух лет с ним все было в порядке. Потом у него началась астма. Очень серьезный случай. Временами его горло отекало, легкие сжимал спазм, и он не мог дышать.
Монахиня замолчала. Углом глаза я заметил, что у Кейти затряслись руки. Женщина продолжала: