Я не ответил, позволяя ей самой разбираться с собственным самомнением. Ни тешить его, ни принижать я не собирался. Худые коленки подползли ближе.
— А это больно… пить янтарь? — шепотом спросила она. — Я слышала, что больно. И что таких, как вы, нельзя убить. Вы бессмертный, да? А зачем вы с моста прыгали?
Чудовище в камине хохотало, рассыпаясь красными искрами и ударяя пятью огненными хвостами. Оно было грациозное и гибкое, выгибалось на обугленном дереве, меняя свои обличья, но оставаясь каждый раз собой. Чудовища тоже бывают красивыми. Мне ли не знать.
— А вы сейчас слышите, что я думаю? — коленки еще ближе, уже на границе с ковром. Слишком близко.
— Да. Ты думаешь, как подобраться ко мне поближе, залезть сверху и хорошенько потрахаться.
— Да я ничего такого не думала! — Лили вскочила и отпрыгнула на добрых полметра, метнулась к двери. Я улыбнулся. Зря, потому что она остановилась и с подозрением уставилась мне в лицо. — Вы обманываете! Врете! Опять! Зачем? Вы… чтобы я испугалась и ушла, да? Не хотите разговаривать? Ну и ладно. Можно было просто сказать!
Девчонка гневно расправила плечи и выскочила из комнаты, что-то сказав коту. Дверь за ней закрылась.
— Неглупая. Да.
Чудовище в камине задумчиво кивнуло.
* * *… — Мили, ну куда ты меня тащишь? И развяжи мне глаза!
— Это будет сюрприз. Кай, не ной, тебе понравится.
— Мне уже не нравится! Ты знаешь, что я не люблю сюрпризы!
— Зануда, — Милинда хохочет, продолжая крепко держать меня за руку и вести за собой. Тугая плотная повязка закрывает половину лица, и я не вижу ничего совершенно, мой мир сузился до теплой сухой ладони Милли, ее легкого дыхания и уверенных шагов. И все же я ощущаю, что становится темнее и улавливаю запах навоза и сена.
— Конюшня? — догадываюсь я.
— Тсс, какой ты нетерпеливый, — я поднимаю руку, чтобы снять повязку, и получаю удар по ладони. Сильный, и нанесен он явно не рукой. Хлыстом.
— Точно, конюшня, — хмыкаю я.
— Кай, не трогай повязку! — приказывает Мили и снова шлепает меня по ладони. На миг прижимается ко мне и шепчет в губы — А то я тебя отхлещу по-настоящему…
И тут же смеется, отстраняется, а я замираю, сжимая ладони, и почти хочу дотронуться до лица. Настороженно вслушиваюсь в ее шаги, которые то приближаются, то удаляются, тихое шуршание, а потом… легкий поцелуй в щеку, и повязка исчезает.
— С днем рождения, Кай.
— Мне исполнилось шестнадцать неделю назад, — ворчу я, отчаянно моргая и пытаясь привыкнуть к полумраку, который после темноты кажется слишком ярким.
— Неделю назад я была в академии, — улыбается Мили, — но ты ведь не думал, что я не поздравлю тебя?
— Вот это да, — мои глаза, наконец, все увидели.
Лошадь была черная и блестящая, словно елочная игрушка. Настолько красивая, что казалась ненастоящей, глянцевой, выточенной из черного дерева и вскрытой лаком. Чистокровная пустынная кобылица.
— Нравится? — Мили возникла за спиной, пока я пялился на это чудо, стоящее в деннике.
— Откуда она?
— Господин Верон привез ночью.
Я смотрю на покрасневшую Милинду, а потом хватаю ее и начинаю кружить по тесному пространству конюшни.
— Кай, прекрати! Ненормальный! — она хохочет и отбивается, но не настолько решительно, чтобы я поверил. А потом смотрит проказливо, и синие глаза лучатся озорством.
— Прокатимся?
— Нам влетит, — я счастливо улыбаюсь, а Мили уже хватает сбрую.
— Конечно, влетит, — соглашается она. — Так что надо насладиться как следует!
Словно два заговорщика, мы запрягаем вороную красавицу, которая лишь снисходительно косится на нас. Стараясь не хихикать и не шуметь, мы тихо выводим лошадь из денника и направляемся к полям. И уже за оградой я залезаю в седло и помогаю забраться Милинде, усаживаю ее перед собой.
— Ах, я почти принцесса из старой сказки! — шепчет Мили.
— Ты все еще читаешь их? — я насмешничаю, но улыбаюсь, глубоко втягивая воздух цветущей сирени. Здесь ее много, целые сады крупной, развесистой, всех цветов и оттенков, от бело-розовой, до чернильно-черной. И от густого, сладкого аромата, от бархата ночи и трелей сверчков кружится голова, и внутри все замирает в предвкушении счастья. Я дергаю поводья, пуская лошадь рысью. Надо отъехать подальше от поместья, молясь, чтобы конюший не наведался в свою вотчину, а после, на кромке пахнувшего землей и молодой травой поля, можно уже и в галоп.
— Это очень поучительные старые сказки, — Мили откидывается спиной мне на грудь. — И зачем мне их читать, я давно все знаю наизусть. Знаешь, какая моя любимая?
— Ой, конечно знаю, — я оглядываюсь, желая убедиться, что конюх не несется за нами с дробовиком наперевес. — Про мальчика с замерзшим сердцем. Ты мне ее сто раз рассказывала.
— А вот и не угадал! У меня другая любимая!
— Ну вот, а я-то надеялся…
Милинда расхохоталась так, что взлетела с ветки какая-та пичуга, и я торопливо закрыл девушке рот ладонью.
— Сдурела так орать? Тише.
— Мы уже далеко. Ну же, Кай! Я хочу скачки и дикости! Ну давай же! Ты ведь тоже этого хочешь…
Хочу. Я очень этого хочу.
Я дергаю поводья, ударяю по бокам лошади, и она срывается, словно черная фурия, грациозная, сильная, неуловимая, как сама ночь. Мы несемся между полем и озером, сливаясь с темнотой, ощущая себя частью этого мрака, этого волшебного мира, освещенного полной луной, нереально большой на всходе. Милинда уже не смеется, она молчит, но я слышу ее дыхание даже сквозь хрип лошади и трели птиц. Уже завтра мы снова разъедемся по академиям, но сейчас есть только эта песчинка времени, словно зависшая в стеклянной колбе песочных часов, не падая. И мне даже страшно дышать, чтобы не нарушить невесомое равновесие этой замершей по чьей-то прихоти крупинки песка. Или может, мне просто хочется поверить в чудо.
— Быстрее! — Мили не говорит, выдыхает, но я чувствую, и мы ускоряемся, ускоряемся, ускоряемся, и, кажется, еще миг — полетим…
И мы летим. Кубарем в овраг, перед которым резко затормозила вороная кобыла. Я не сразу понял, что произошло, лишь осознал себя лежащим на толстом слое прошлогодней листвы и мха. Лошадь фыркала уже где-то в отдалении, весьма непрозрачно объясняя, что она думает о таких наездниках. Я приподнялся, не понимая, как, свалившись с кобылы, все еще жив и даже, кажется, здоров.
— Милинда! Проклятье!
Я бросаюсь к ней, лихорадочно ощупываю тонкое девичье тело. В этом овраге гораздо темней, чем наверху, словно в самой бездне!
— Мили, скажи хоть что-нибудь! — я уже ору, прижимаю к ее горлу губы, не слыша за собственным током крови, долбящей в виски, совершенно ничего.
— Милинда! — я склоняюсь к ее лицу, пытаясь уловить дыхание, касаясь губами губ.
— Ты меня решил добить? — девушка отталкивает меня, и я, выдохнув, падаю рядом.
— Вот и покатались…
— Ага. Если эта проклятая кобыла сбежит, нас убьют. Много раз и с особой жестокостью.
— Мили, ты ничего не повредила? — глаза уже привыкли к темноте, и теперь я вижу растрепанную девушку, сидящую на листьях. Она хмыкает. Еще раз. А потом начинает хохотать, как помешанная.
— Кай… — Мили почти стонет, не силах остановиться. — Это просто… невероятно… совершенно… Один случай на миллион… С лошади… Вдвоем… ночью… и — ничего!!!
Я смотрю на нее, осознаю, и тоже начинаю смеяться, уже хватаясь за живот, но не в силах остановиться. Действительно ведь, один случай на миллион.
— Мы с тобой счастливчики… Ой, я не могу…
Она подползает ближе, утыкается лицом мне в плечо, пытаясь сдержать приступ безумного смеха. Смотрим друг на друга… и новый взрыв хохота.
— Кай…
— Мили!!!
— Кай!
Ее лицо так близко, и я прижимаюсь к ее губам. Просто прижимаюсь, потому что это часть смеха, часть этой ночи, часть волшебства. Губы Мили открываются, впуская меня, податливый язык встречается с моим, трогает… Песчинка времени качается в узком горлышке песочных часов, не падая.
— Ты с ума сошел? — она отпихивает меня и вскакивает на ноги. И начинает быстро карабкаться верх по склону. А я все так же сижу на земле, глядя на ее силуэт, освещенный луной.
— Ты там до утра сидеть собираешься? — в голосе Милинды появилась какая-то новая нотка, но я пока не могу разобрать какая. — Пора возвращаться, Кай.
Песчинка все-таки упала на дно, к тысяче своих сестер, безликих и беспощадных.
Возвращаемся мы молча, словно выплеснули в том овраге все слова.
— И какая же твоя любимая сказка? — уже возле конюшен вспоминаю я. Спрашиваю, не глядя и без интереса, просто чтобы разрушить неловкость.
— Красавица и чудовище, — Милинда бросает это резко и уходит. А я до утра ловлю в полях проклятую черную кобылу…
* * *Осень
Осень
Кристина
Вечером она решила хоть немного подрезать кусты, разросшиеся так, что по дорожке нельзя было пройти, не зацепившись. Благо, в начале осени световой день еще длинный, и до темноты Крис надеялась управиться. Она нашла в кладовке садовый нож, надела старые джинсы и майку, завязала волосы в хвост и вышла из дома. И уже через десять песчинок поняла, что нож безнадежно тупой, а ветви кустарников поразительно живучи.
Она поднялась, отряхнула коленки.
— Что ж, а вот и повод, — пробормотала Крис и решительно направилась к выходу. Прошла вдоль забора и нажала кнопку на двери соседа. Где-то в глубине дома звякнул колокольчик.
Орин вышел и посмотрел на девушку без улыбки.
— Добрый вечер, — Кристина постаралась выглядеть приветливо, хотя сосед вызывал внутри чувство схожее с тем, что возникает от скрипа ржавого колеса. — Простите, господин Дартер, у вас не найдутся садовые ножницы? Я пытаюсь привести дорожку в порядок, но мой нож совершенно ржавый…
Он смотрел на нее, не мигая, в серых глазах ни намека на доброжелательность.
— Мне кажется, вам лучше нанять садовника, госпожа Дирхойт, — бросил он.
— А мне кажется, что вы мне грубите! — она не сдержалась, вся ее напускная приветливость слетела в мгновение ока. Орин едва заметно усмехнулся. Похоже, он понимал, насколько раздражает девушку, и получал от этого удовольствие. Он медленно осмотрел ее с ног до головы, и Крис почувствовала, что покраснела. И разозлилась еще больше.
Она развернулась и, не прощаясь, пошла к своей двери.
— Я принесу вам ножницы, — донесся сзади насмешливый голос.
— Знаете, я, пожалуй, последую вашему совету, — бросила девушка через плечо, — и найму садовника! Благодарю!
— Не стоит.
Она толкнула свою дверь, так и не обернувшись. Раздумывая над позой своего соседа. Он стоял, загораживая вход так, что ей не было видно ничего за его спиной. И дверь приоткрыл лишь слегка, не позволяя соседке заглянуть в свой сад.
Кристина размышляла над этим и вечером, сидя на подоконнике темной гостиной. Сад погрузился во тьму, и окно соседа было плотно зашторено, но сквозь ткань проникали желтые лучики, говоря, что хозяин дома. И от того Крис чуть не свалилась с окна, когда увидела темную мужскую фигуру, быстро пересекшую дорожку сада и растворившуюся во мраке улицы.
— И куда же вы направились ночью, господин дознаватель, — чуть слышно прошептала Кристина, не сводя глаз с безмолвного сада.
* * *С Хантером они не виделись после того ужина у нее дома, и Крис это радовало. Она производила опись по следу, а сама размышляла, что делать дальше. Шелд пил кофе, просматривая кристаллы и делая какие-то пометки.
— Не нашли убийцу Хрюса? — спросила Крис, поднимая голову.
— Понятия не имею, — чуть рассеянно отозвался куратор. — Мы свою работу выполнили.
— И что, не интересно, кто и за что его убил? — спросила девушка. Шелд поднял голову, и Кристина в очередной раз удивилась, какого насыщенного зеленого цвета у него глаза. Она отвела взгляд, смутившись, что так пристально рассматривает мужское лицо.
— Нет, не интересно, — равнодушно произнес он.
— Совсем? Даже в прошлом не возникало желания узнать, пригодился ли след, нашли ли виновных? Вы ведь уже давно в хранилище? Лет… десять?
Он откинулся в кресле.
— Даже больше. И нет, меня это не волновало и тогда.
— А других это волнует? — Кристина улыбнулась. — Просто любопытно, прости.
— Я не знаю, — его губы тоже изогнулись в легкой улыбке. — Никогда не спрашивал.
— Мне казалось, вы общаетесь, — Крис передвинула на столе слайды. — С Хантером. С господином Дартером. Вы, кажется, ровесники? Заканчивали один университет?
Она болтала, делала пометки в тетради, и всей кожей ощущала взгляд куратора. И от этого внимательного взгляда ей было не по себе.
«Не сходи с ума, Крис! — мысленно отдернула себя девушка. — Он просто смотрит! И все».
— Нет, мы не учились вместе, — Шелд поднялся, отошел к окну, потер рукой затекшую шею. — И познакомились уже в хранилище. Тебя кто-то из них беспокоит, Крис?
Девушка насторожилась. Куратор смотрел в окно, на парковые дорожки, и лица она не видела. «Вы все меня беспокоите, — хмуро подумала она. — Все трое».
— Я слышал, ты сняла дом рядом с Орином?
— Да.
— Хороший район, — задумчиво протянул Шелд. — Тихий.
— Ты тоже там живешь? — невинно поинтересовалась Крис.
— Нет.
Он вернулся к столу и снова погрузился в работу. А Кристина подумала, что было бы неплохо взять что-нибудь тяжелое и опустить на светловолосую голову куратора. И напряглась, когда он усмехнулся. Или это ей просто показалось?
Глава 8
Лето
Кай
В доме стало чисто. Действительно чисто и опрятно. Нигде ни соринки. Я как-то уронил ручку и полез под диван доставать, ожидая увидеть клубы пыли, но и там было почти стерильно. Еда регулярно появлялась, хотя я не очень это замечал. Порой на столе возникало блюдо с мясом, укрытое полотенцем, или на плите — овощное рагу. Иногда я ел. Чаще — нет. Кошачья миска стояла в одном месте, а не перемещалась по всему дому. И в ней тоже почти всегда что-то лежало. К счастью, этим присутствие девчонки и ограничивалось: теперь она знала, в какое время я могу вернуться, и торопилась убраться в свой садовый домик до моего появления. И тренировался я теперь на другой стороне сада.
В городе стало жарко. Отвратительно жарко, как бывает в каменном мешке, нагретом солнцем. Река иссыхала, измельчалась, оставляя на граните белые метки, словно флаги своего поражения. И сам гранит светлел, словно тоже выгорал под жадными лучами светила. Люди раздевались, обнажая белые тела и украшаясь яркими тряпками. И почему-то радовались солнцу, хотя в оковах душного города стало отвратительно мало воздуха. Меня все это злило и вызывало головную боль. На сухом граните не было отражений плывущих призрачных башен, и мне хотелось налить воды на парапет, чтобы они появились.
Сосед теперь выходил без зонта, но уже не кивал, все еще обижаясь на мою грубость. Люди порой мелочно обидчивы и могут копить глупую злобу, которая не стоит и песчинки уходящего времени. Порой мне хотелось тихонько ткнуть его лезвием, просто чтобы дать ему более весомый повод для искривления рожи.
Я знал, что жара не вечна, и скоро это закончится, но ждать было невыносимо. Обычно я стараюсь уехать на это время за перевал, туда, где холодные озера и ледяные пещеры с темным и скользким нутром, туда, где нет людей с их бесконечными мыслями, чувствами и желаниями, пробивающимися даже через мой защитный экран. Но этим летом уехать не удалось, слишком много инцидентов…
Говорят, что безумие обостряется весной, но это неправда. В жаре оно просто набухает чернотой, как жаба болотной водой, увеличивается пропорционально уходящей в глубину земли реке и сгораемому в легких воздуху.
Янтарь отравлял мое нутро, его было слишком много, и безумие жадно глотало его, показывая мне все новых и новых чудовищ: убийц, отморозков, двуногих тварей… Каждый — мое отражение, изломанные создания кривых миров и темных порождений бездны. А в городе нечем дышать и негде укрыться.
Ночью легче. Не намного. И только если не спать. Потому что в середине лета оживают воспоминания, те самые, что давно похоронены в склепе памяти, придавлены надгробными камнями и могильными плитами. И даже украшены увядшим венком, в надежде, что мертвое останется там, где ему положено, а не вылезет трясти передо мной истлевшими костями и полусгнившими образами. Но он лезло и трясло. И черви грызли…
… — Кай, передай мне солонку, — спина прямая, как у статуи богини в храме, глаза — холодные озера, заснеженные равнины, ледяные пустоши. Я делаю вид, что не слышу.
— Кай, подай солонку сестре! — отец отдергивает меня. С легкой руки Милинды это проклятое имечко заменило мое собственное. Мать смотрит с укоризной, а мне хочется заорать. И швырнуть проклятую солонку через весь стол, так, чтобы отвалилась фарфоровая крышечка и треснула пузатая узорная склянка. Но я молча пододвигаю и складываю руки на шелковой салфетке. Я не хочу смотреть на них, тех, кто сидит за столом, и снова упираюсь взглядом в свои ладони. Мили сидит напротив, и я чувствую ее взгляд.
— Милая, как твои успехи в музыке? — нежный заботливый голос, полный неподдельного интереса и участия. Это называется вести светскую беседу за ужином. Я все это ненавижу.
— Скоро выступление. Арис обещает мне турне по протекторатам, а потом выезд в сопредельные. А через год, когда мне исполнится восемнадцать, уже можно будет и в мировой тур отправиться… — звуки журчат, словно льдинки в высоком бокале для коктейля. Идеальные. Прозрачные. Обжигающе холодные.