– Вот только не понимаю, как он выманил ее туда, в темный угол… – прошептала она, чувствуя, что сейчас узнает все и что самые ее худшие предположения подтвердятся.
– Кто? – его голос, сорвавшийся на фальцет, ударил ее по нервам. – Кто? О ком ты говоришь?
– О том, кто это сделал с ней. – Она пожала плечами, словно оправдываясь.
– Да, действительно, очень интересно…
– Она какая была, эта девочка? Могла она пойти за мальчиком на помойку?
– Смотря за каким мальчиком, – он все-таки посмотрел ей в глаза. – Возможно, он ей отправил записку… Или же, еще проще, тот, кто сделал это, мог украсть ее телефон, затем позвонить ей с телефона-автомата и сказать, что ее телефон находится в одном из мусорных баков…
– Нет, это нереально… – засомневалась она.
– Значит, ей кто-то позвонил, тоже с телефона-автомата, и сказал, что за мусорными баками ее поджидает тот, кого она любит.
– Но ведь она любит… тебя…
– Да, меня, но и еще одного парня, из десятого класса… А он такой, странный, любит разные приколы… Однажды он пришел в школу с унитазным кольцом на шее, смешной, и решил всех посмешить… И вот такого она любила… Дура.
«Это ты? Ты? Ну, скажи мне, и тогда я буду знать, как себя вести, признайся», – она захотела прокричать все это, но промолчала, давясь вопросами.
– Значит, ты не расстроился? А я так переживала… Так переживала. Хочешь, я дам тебе таблетку?
– Да… – Он вздохнул и задумчиво посмотрел в окно. – Жаль Стеллу…
На похороны он не пошел. Мать сама позвонила классной руководительнице и сказала, что Женя болен, что незадолго до трагического случая кто-то напал на него там же, в школьном дворе, и избил. Что, возможно, тот, кто убил Стеллу, был влюблен в нее, но знал, что она встречается с Женей, поэтому и напал на него. Учительница, удивившись, сказала, что она и не знала, что Женя встречался со Стеллой. Сказала, чтобы мать не переживала, что никто из ребят не осудит его за то, что он не пошел на похороны. И что есть еще несколько одноклассников, которые не смогут туда пойти – из-за нервов.
Следующая история, очень похожая, но только происшедшая в другом городе, где Женя учился в педагогическом институте, случилась лишь спустя несколько лет. И снова мать все прочувствовала. Только не после того, как стало известно об убийстве однокурсницы Жени – Лики Дождевой, а до этого.
Женя с самого утра не находил себе места, бродил по квартире с невидящими глазами, бормоча себе что-то под нос, часто подходил к окну и вскрикивал что-то несвязное, словно пытаясь кому-то что-то доказать, потом снова возвращался в свою комнату и там как будто бы с кем-то разговаривал. А потом он затих, из его комнаты полился приторный запах дешевого мужского одеколона. Затем вышел и сам Женя, одетый с иголочки, какой-то невероятно собранный и подтянутый. Волосы, блестящие от геля, аккуратно причесаны, уложены на одну сторону. Чисто выбритый, со свежими ранками от лезвия на щеках.
– Ма, я пошел, – сказал он, оделся в передней и вышел.
Сердце матери колотилось, а во рту пересохло. Это было предчувствие. Предчувствие беды. Она знала, что он снова влюблен и снова в девочку из хорошей семьи, талантливую и подающую большие надежды. Она писала стихи, рассказы, которые печатались в местных газетах. А еще она была невероятно красивой, мать видела коллективное фото их группы…
Он вернулся поздно вечером. В заляпанной грязью куртке, которую сорвал с себя, словно это была его вторая, отмершая кожа, и бросил на пол. Перешагнул через нее и заперся в ванной комнате. Она слышала звук льющейся воды и снова какое-то бормотанье.
Ужинать он отказался, сказал, что поел в городе в закусочной. И лег спать. А матери так хотелось его расспросить, где он был так долго и что с ним вообще случилось.
Она подняла куртку с пола, принесла ее на кухню и расстелила на полу, прямо под яркой люстрой, чтобы получше разглядеть. Грязь была не только сверху, но и снизу, причем грязь свежая, мокрая. Капюшон этой куртки был оторочен узкой полоской меха чернобурки, и вот в этом мехе, в ее ворсинках мать и разглядела прядь длинных светлых волос, но не просто волосы, а именно прядь, ровный пучок с кожистым кровавым основанием, как если бы эти волосы кто-то вырвал из головы. Очень страшная находка. Мать дрожащими руками положила волосы в пакет и спрятала в надежное место. Куртку же поспешила засунуть в стиральную машину, с тем чтобы отстирались и другие, возможно, представляющие интерес для последующего следствия следы.
Сказать, что она удивилась, узнав на следующий день от самого Жени о том, что погибла его однокурсница, было бы неверно. Она не удивилась, она просто погрузилась в странное состояние оцепенения и шока, из которого выходила медленно, несколько недель… А потом долго спрашивала себя, как же ей дальше жить, зная, что ее сын – убийца. То, что он не такой, как все, прежде ей нравилось, и она ощущала себя счастливой при мысли, что сумела воспитать такого талантливого и почти гениального сына. Правда, его способности проявлялись не совсем традиционным образом. Он умел удивить учителей своей памятью, когда цитировал из учебника целые параграфы, когда с легкостью складывал, умножал и делил числа, когда выдавал в большом объеме дополнительную информацию к заданной теме, тем самым доказывая свою начитанность, образованность и стремление к знаниям. Но ведь бывали в его ученической жизни и двойки, когда он вместо того, чтобы всерьез подойти к какой-нибудь контрольной, рисовал на пропечатанных районным отделом образования листках какие-то физиономии или цветы… Это была болезнь, но мать не хотела в это верить, а потому всячески оправдывала его в своих глазах. Ведь если он болен, значит, в этом виновна именно она, ведь это она родила и воспитала его. Значит, что-то упустила.
К тому же он очень рано начал развиваться физически, стал гораздо раньше своих сверстников интересоваться девочками, выискивал в текстах книг пикантные моменты, обводил их карандашом (самыми истерзанными были тома Бунина, Золя и Мопассана), пока в доме не появилась видеотехника, на которой он мог сам, в отсутствии матери, просматривать порнографические фильмы…
Она об этом знала, поскольку не раз он в рассеянности оставлял в видеомагнитофоне тот иди другой диск, а мать, в полной уверенности, что сейчас на экране появятся титры ее фильма, который она не досмотрела накануне, бывала каждый раз шокирована увиденным на экране…
Возможно, ей следовало бы дать ему взбучку, надавать пощечин, наконец. Но ведь в их семье не было принято такое. Все достигалось путем переговоров… Однако как можно вести переговоры на такие темы? Вот и получалось, что эта сфера развития сына была как бы неприкасаемой, стыдной и что если его непохожесть в мальчиковом возрасте делала мать счастливой, то в подростковом и юношеском вызывала страх и ужас.
Потом были еще эпизоды, но бог миловал нездорового Женечку, и ни разу нити следствия уголовного дела, связанного с изнасилованием и убийствами молодых девушек и женщин, не приводили в их дом. Возможно, в этих делах, не связанных с непосредственными преступлениями, и проявлялась его гениальность: в способности обеспечить себе алиби, и даже не столько алиби, сколько умение составить о себе определенное мнение в обществе, создать портрет, к которому в принципе не может прилипнуть ни одно подозрение.
Потом в жизни сына произошел психологический перелом, настолько благотворно подействовавший на него, что мать решила уже, что сын избавился, наконец, от снедавшей его душевной болезни. Но разве могла она тогда предположить, чем все это закончится?!.
… Вот и сейчас он тоже собирается туда, в неизвестность, в свой кошмар, вооружившись обидой, тяжестью униженности, неуверенностью в себе, нестерпимой душевной болью. И от него сильно пахнет теперь уже дорогими мужскими духами. И она знала, кто обидел его, – это она, Лиля. А ведь она просила ее, умоляла, чтобы их разрыв произошел как можно мягче. Неужели он идет к ней, чтобы убить ее? Изнасиловать и убить? Надо же предупредить, что-то сделать…
Стоило Жене уйти, как мать вышла из дома, зашла в телефонную будку и позвонила Лиле:
– Лиля? Это я…
– Я вас узнала, – услышала она недовольный голос Лили. – Что вам теперь от меня надо? Я ему все объяснила на пальцах. Сказала, что выхожу замуж. И что мой будущий муж не одобряет наших встреч.
– Лилечка, подождите… Главное – не отключайте телефон. Мне кажется, что Женя пошел к вам. Вы бы подстраховались, чтобы дома кто-то еще был… Он настроен очень агрессивно.
Не могла же она сказать ей, что он может ее убить!
– Скандалить, что ли, идет? Ну и пусть. Я тут не одна. У меня тут хорошая компания – моя кухарка, домработница, а сейчас еще и жених придет… Думаю, что Женя и сам все поймет. Что уж вы так переживаете за него?
Вот и слава богу, подумала мать и перекрестилась. Хорошо, что она не одна.
Вот и слава богу, подумала мать и перекрестилась. Хорошо, что она не одна.
– Не знаю… просто я мать, я всегда буду переживать за него. К тому же я знаю, что он вас любит, и в то же самое время я сама, вот видите, к вам пришла и попросила вас порвать с ним. Получается, я сама подговорила вас причинить ему боль…
– Послушайте, вы меня утомили…
Она грубо прервала разговор и отключила телефон.
Теперь уже от матери ничего не зависело. И если Женя что-то задумал, он обязательно это совершит. Не сегодня, так завтра…
Мать подошла к окну. Был октябрь, шел дождь, и от навалившейся тоски и безысходности, от страха и отчаяния было совершенно некуда спрятаться.
ГЛАВА 22
Подружка Вадима, танцовщица Светлана Баксанова, жила в доме здесь же, в самом сердце города, на проспекте Кирова, в двух шагах от своего кабаре, в котором работала. Глаша знала эти старые купеческие квартиры, которые с приходом советской власти были превращены в жуткие густые коммуналки и сейчас, спустя век, выкупленные помешанными на старинной архитектуре и престижности чиновниками и бизнесменами, снова возвращены к прежним своим человеческим размерам и отреставрированы, преображены в дорогое, комфортное жилье. То, что дорогая танцовщица купила одну из квартир в таком вот особняке, Глаша никогда бы не поверила, а потому, стоя под дверью, обитой настоящей кожей с золоченой отреставрированной табличкой «Доктор по внутренним болезням», была уверена, что жилье Светлана все же снимает. Она позвонила, но дверь ей долго не открывали. Тогда Глаша достала из сумочки круглую металлическую пудреницу и постучала ею по табличке.
– Ну, кто там еще? – почти сразу же послышался недовольный женский голос, затем наступила тишина, и Глаша поняла, что ее разглядывают в глазок.
– Я из прокуратуры, – сказала она тихо, но достаточно сурово, внушительно, чтобы привести в чувства не желавшую впускать ее в свой мир танцовщицу.
Дверь сразу же загрохотала многочисленными замками, распахнулась, и на Глашу хлынул крепкий цитрусовый запах. Он исходил от большого, свежеразрезаного лимона, который держала в одной руке худенькая молодая женщина, закутанная в белую, крупной вязки, шерстяную шаль. Очень интересно было взглянуть на особу, из-за которой медленно, но верно сходил с ума Вадим Савельев, бросивший ради нее прекрасную Олю Болотникову и теперь изменявший с ней же своей отчаянно беременной жене Наташе. Очень красивая голова с аккуратной, украшенной крупными естественными локонами прической. Шатенка с белоснежной, чуть подрумяненной нежной кожей.
– Из прокуратуры? Вы? И что же понадобилось господам из прокуратуры от бедной танцовщицы? – Голос у нее оказался намного ниже и грубее, чем это можно было предположить. А еще в нем чувствовалась такая сила и уверенность, граничившая с природным хамством, что Глаше сразу стало понятно, что Вадим не лгал, когда рассказывал об этой женщине. Такая точно не станет голодать и найдет способ, как выудить у богатых сладострастников деньги, драгоценности, а то и квартиры… Очень сильная и волевая личность, несмотря на свой молодой возраст. Ну просто маленькая хищная акула! И не восхищаться ей действительно было невозможно. Она была не просто красива, а дерзко красива, вызывающе, провокационно.
– Мне надо поговорить с вами по поводу одного дела… Уверена, что вы не имеете к этим убийствам никакого отношения, но вы могли быть свидетельницей… – Глафира заинтриговывала и успокаивала Баксанову одновременно.
– Убийствам? Очень интересно… – Она как-то криво улыбнулась, блеснув ровными зубками. – Убийства… Да, это очень интересно. Входите, не стойте. Хотите выпить?
Оказавшись в самом теплом и уютном месте квартиры – в просторной кухне, где все было белым или золотым, сидя за круглым огромным столом и грея ладони о пузатую большую чашку мейсенского фарфора с чаем, Глаша, готовясь к своему первому вопросу, не отрываясь разглядывала Светлану. Вот на самом деле она и сама напоминала ей своей хрупкостью и красотой фарфоровую мейсенскую фигурку – такую немного уставшую танцовщицу во всем белом, изящную и немного приторную. Вероятно, думалось ей тогда, именно этот скрытый от глаз мощный контраст между внешней ангельской оболочкой и внутренним содержанием, замешанным на силе, хамоватости и распущенности, и привлекает к ней мужчин. И еще подумалось, что дело, которое ее сюда привело, скорее всего, конечно же, не имеет к ней никакого отношения. И что такая женщина, как Светлана, не нуждается в том, чтобы тешить свою душу чужой бедой, трагедией, и что не могла она послать одного из своих поклонников насиловать и избивать бывшую возлюбленную явно поднадоевшего ей любовника Вадима. Однако проверить все равно надо было и заодно узнать, что она сама думает по этому поводу. Может, подкинет свежую идею?
Глаше было трудно признаться даже себе, что она неожиданно увидела в этой женщине человека умного, неординарного и даже обладающего определенной властью. Иначе она не жила бы сейчас в такой квартире, не пила чай из мейсенского фарфора и не выглядела бы такой спокойной и уверенной. Однако что же ее, такую богатую и независимую, заставляло танцевать в кабаре?
– Светлана, я пришла к вам по одному довольно щекотливому делу, но мой визит, прямо скажу, не официальный… И я обманула вас, – Глафира решила, что Баксанову обманывать – себе дороже обойдется, все равно она потом все узнает и поймет, что Глафира не из прокуратуры, а потому решила сразу представиться: – Я – помощница адвоката Елизаветы Травиной, Глафира Кифер.
– Да, я узнала вас. – Ее лицо на миг словно окаменело, и только дежурная и какая-то мертвая улыбка появилась на губах. – Только ждала, когда же вы прекратите этот спектакль. Вы с Елизаветой Сергеевной – медийные, так сказать, лица. Ваши фотографии время от времени мелькают на страницах местных газет… Лиза помогла многим моим знакомым избежать петли. Вы понимаете, о чем я. И вы, ее правая рука, помогаете в ее делах, за что мы все вам очень благодарны. А потому если смогу быть вам полезной чем-то в вашем очередном деле, то буду рада помочь. Так что привело вас ко мне, скромной танцовщице кабаре?
– Вы знакомы с Вадимом Савельевым.
– Да, конечно, это мой старинный друг. И что?
– У него была девушка, на которой он собирался жениться.
– И это тоже знаю, даже помню, как ее звали – Оля. Ольга Болотникова.
Глафира следила за выражением лица Светланы. Ничего, кроме любопытства.
– С ней произошла ужасная история. Кто-то, кто знал, что она перед сном выпивает кефир, сыпанул туда фенобарбиталу, и Оля уснула…
– Неужели умерла? Господи, бедняжка… – Светлана, как показалось Глаше, была искренна в своих чувствах. Или же ей это только показалось?
– Нет. Она просто крепко уснула. И вот пока она спала, кто-то открыл дверь квартиры ее же собственными ключами, проник туда, изнасиловал Ольгу и избил ее…
– Изнасиловал? Бред какой-то! И что? Вы подозреваете кого-то из моих знакомых или… Вадима?
Глафира решила выдержать паузу.
Светлана оживилась, встала, достала из буфета ликер и плеснула себе в крохотную рюмку. Пригубила. Села.
– Значит, так, Глафира. Что касается Вадима. Слушайте и не говорите, что не слышали. Вадим никогда в жизни не смог бы так поступить ни с Ольгой, ни с кем бы то ни было. Понятно? Он хоть и мой приятель, и я знаю его много лет, но могу признаться вам, что он – тряпка и слабак. Таких слабых людей, таких трусов надо еще поискать. К тому же что ему от этого изнасилования? Он в свое время мог бы пользоваться Ольгой, вы уж извините за мой цинизм, круглые сутки. Но Ольга была не интересна ему, понимаете? Он из тех мужчин, которые предпочитают завоевывать женщин. И даже не завоевав, они все равно счастливы своей причастностью к их судьбе…
– Вы имеете в виду себя?
– Да, – ответила она, фыркнув. – Ему нравится находиться хотя бы около меня, понимаете?
– Он любит вас.
– Да что ему от этой любви? Вы поймите, если даже я и отвечу на его чувство, брошу свою карьеру, своих поклонников и поселюсь с ним в его лачуге, то он тотчас разлюбит меня. Я интересую его именно такая, как есть. Успешная, богатая, обладающая властью над мужчинами. Вот многие думают, что эту квартиру я снимаю… Вот и пусть думают. На самом деле это моя квартира. Мне ее подарили. Очень богатый человек. И любвеобильный. У него было так много денег, что он уже и не знал, на что их тратить. К тому же он любил производить впечатление на своих женщин… Словом, он еще одной девушке подарил квартиру… Ну да ладно. Сейчас не об этом. К слову сказать, у меня есть еще и дом на море, в Лазаревском. Сейчас там живет моя подруга и присматривает за ним. Другими словами, я в любой момент могу здесь все бросить, уехать в Лазаревское и спокойно там жить. До самой старости. Буду сдавать часть дома, вы понимаете меня… Но это позже, когда я состарюсь… Так вот, о Вадиме. Это не он. К тому же в этом поступке нет никакого смысла вообще. И я не понимаю, кому это понадобилось так поступать с бедной Олей!