Без шума и пыли я подобралась к подозрительной стене, по мере приближения к ней все более ясно и отчетливо видя волнение на ее белой поверхности. В конце концов, мне стало очевидно, что довольно большой белый квадрат медленно, но верно продвигается в сторону дубовой двери. Он ехал по стене, как окошко по логарифмической линейке, с той разницей, что в данном случае окошко это было не прозрачным. Наоборот, накатив на дверь, белый квадрат закрыл ее так, словно стена вдруг стала цельной.
– Белеет парус одинокий! – продекламировала моя романтичная Нюня.
Я приблизилась вплотную, бесцеремонно заглянула за белый переносной экран и присвистнула.
Нюня не ошиблась, проассоциировав сие видение с парусом: это действительно был квадратный кусок белого полотна, закрепленный на горизонтальной рейке. Рейка же, в свою очередь, крепилась к швабре, образуя прелюбопытный гибрид ширмы, хоругви и белого флага.
– Таня?! Тьфу, напугала меня! – выдохнула прятавшаяся за конструкцией знаменосица.
– Привет! Тебе тоже не спится?
Я одобрительно улыбнулась своей рязанской сестренке и выразительно пощупала полотнище:
– Ты нашла очень необычное применение для простыни!
– Ты меня выдашь! – Катерина втащила меня за свой ширменный флаг. – Стой тут и не дергайся, а лучше подержи палку, мне одной рукой шурудить неудобно.
Я без возражений приняла хоругвь и с интересом посмотрела, что это она делает одной рукой. Оказалось – нечто неожиданное: ковыряется отверткой в дверном замке!
– Давно ль, усталый раб, замыслил я побег? – спросили мы с Нюней, слегка переиначив Пушкина.
– Чего?!
Катя сдула упавший на лоб локон и покосилась на меня с подозрением.
Я упростила вопрос:
– Ты хочешь дать деру из этого райского уголка?
– Удрать? Да нет, зачем? – Катя повернула отвертку и потрясла дверь. – Я просто хочу на море сходить, в бассейнах-то я и дома могу купаться сколько влезет!
– А от моря нас отрезали так же, как от Интернета, да? – сообразила я. – Дверь закрыта, стены высокие… Но ведь не неприступные! Может, проще через стенку перелезть?
В роли взломщика Катерина успеха явно не имела.
– Альпинистка моя! Стенолазка моя! – напела моя Тяпа.
– Через стену я уже пробовала, – призналась Катя. – Дважды! В разных местах.
– И что?
– И то! Всякий раз, откуда ни возьмись, прибегает какой-то черт нерусский и стягивает меня вниз за пятку.
– Интересно…
Я отдала Кате простынный парус, взяла у нее отвертку и тоже попробовала себя в качестве медвежатника.
С тем же успехом.
Замок отозвался издевательским скрежетом.
– А как этот черт узнает о твоих попытках прорыва блокады? Он за тобой следит? – спросила я, смекнув, что простыня на швабре – это вовсе не рукотворный вариант солнечного зонта, а защита от взоров нерусского черта.
А непростая девица эта Катерина Максимова! Изобретательная и предприимчивая. Может быть, и впрямь мы с ней какая-то родня? По Тяпиной линии?
– Не знаю я, как он узнает! – Катерина злобно пнула неотзывчивую дверь ногой. – Как из-под земли вырастает, зараза! Видно, где-то прячется и наблюдает.
– Вряд ли тут найдется точка, с которой можно увидеть всю территорию сразу, – возразила я, потому как сама битый час безрезультатно искала эту самую точку в надежде углядеть с нее антенну. – Погоди-ка… – Я шлепнула себя по лбу: – Камеры наблюдения!
– Ну да, я так и подумала: черт сидит где-то в домике и смотрит на экран, – кивнула Катя. – Я ведь почему за простынкой спряталась? Может, эта камера не такая зоркая, как человеческий глаз, и на расстоянии не покажет разницу между стеной и тряпкой. Тогда, может статься, на этот раз не заметит меня шустрый черт!
– Надо, чтобы заметил, – немного подумав, решила я.
Камеры в моем представлении естественно дополнялись мониторами и компьютерами.
Вполне возможно, что там, где прячется Катин черт, есть все то, чего мне так сильно не хватает: спутниковое телевидение и Интернет!
– Катька, давай объединим усилия, и ты поможешь мне, а я помогу тебе! – предложила я. – Обещаю, позже мы непременно прорвемся к морю, но сначала узнаем, где логово сторожевого черта!
– Давай. А как мы это узнаем?
Она не колебалась ни секунды!
– Наш человек! – уважительно сказала моя Тяпа.
Определенно, Катерина Максимова из Рязани и Татьяна Иванова из Краснодара были сестрами – если не по крови, то уж точно – по разуму.
– Педи му, – что по-гречески означает «дитя мое», с утра сказала Косте мама. – Педи му, у меня очень дурное предчувствие!
– Ай, мана! Налей мне лучше еще кофе! – отмахнулся от встревоженной родительницы взрослый сын.
Тридцатисемилетний Коста нисколько не расстроился из-за обращения «мое дитя», ибо чадолюбивые греки называют так своих отпрысков вплоть до глубокой старости последних. А вот мамины дурные предчувствия его угнетали. Как нормальный грек, Коста предпочитал сложным переживаниям простые радости.
Заканчивая завтрак, он выпил вторую чашку кофе и поспешил самостоятельно ее вымыть, чтобы озабоченная мама не принялась разглядывать разводы гущи на дне. Разговоров о предчувствиях, да еще дурных, Косте ничуть не хотелось.
Он предвкушал приятный долгий день в прохладной затемненной комнате. Удобно расположившись в кресле у монитора, он будет с детским интересом рассматривать картинки в шестнадцати окошках, время от времени увеличивая то или иное изображение, чтобы изучить его получше.
Обычно самые интересные картинки приходили с камеры у бассейна, но иногда также радовали его балконы и террасы, куда сонные девицы, бывало, выскакивали нагишом. А не далее как вчера Косту неожиданно побаловала камера, направленная на глухую ограду. Обычно там вовсе не на что было посмотреть, но чудеса случаются и на пустом месте. Одна из девушек потеряла сережку, а потом долго искала ее, следуя вдоль стены в глубоком поклоне и настойчиво демонстрируя камере свою плавно покачивавшуюся пятую точку в микроскопических стрингах.
Нормальные греки – не трудоголики, и прежде Коста воспринимал необходимость регулярно работать как разновидность божьей кары. К тому же раньше, когда в имении не было девушек, сидеть за монитором было откровенно скучно. Теперь – совсем другое дело!
Теперь Коста свою работу почти любил.
Но человек предполагает, а боги располагают. Новый день превратил беднягу Косту в игрушку всей команды древнегреческих небожителей, и, должно быть, олимпийцы здорово повеселились, наблюдая за ним.
Русскую поговорку «Где тонко, там и рвется» Коста никогда не слышал, но по опыту знал, что неприятности, уж если они случаются, происходят в самый неподходящий момент.
Сиеста, с точки зрения нормального грека, совершенно точно являлась неподходящим временем для всплеска бурной деятельности. К сожалению, заполонившие имение девицы коренными жительницами Эллады не были, а потому и не имели уважения к свято почитаемой древнегреческой традиции послеполуденного отдыха.
Симпатичная, как все они, особа с серебристыми, словно ветви оливы, волосами начала свое первое восхождение на трехметровую стену сразу после обеда.
Изображение карабкающейся на ограду девицы передала на монитор охранника камера номер три.
Сначала Коста не поверил своим глазам.
Он бы еще понял, если бы стену имения штурмовали с внешней стороны – в конце концов, захват чужих угодий, городов и даже целых островов был вполне в духе другой древнегреческой традиции, давно пресекшейся, но незабытой. Однако девица лезла не в имение, а из него, и вот это было очень странно! Ни одна нормальная греческая девушка не стала бы рваться на скудные вольные хлеба, имея неограниченную возможность кататься, как овечий сыр в оливковом масле.
– Иностранка! – закатив глаза, пожаловался Коста вентилятору на потолке.
Вентилятор зарубежного производства ответил ему неопределенным гудением.
Коста выбрался из кресла, сердито натянул поглубже кепку с длинным козырьком, глубоко вздохнул – и вынырнул из прохладного затемненного помещения в белый ад.
Белыми были раскаленные камни, стены, солнце в небе, сами небеса и холщовые штаны свободолюбивой иностранки.
Вовремя подоспевший Коста ухватил ее за лодыжку и сдернул вниз, при этом урезонивающе рокоча «Спокойно, спокойно!» – на греческом, которого девица явно не знала.
В свою очередь, Коста не понял длинной энергичной фразы на русском.
И слава богу, что не понял! Мог бы обидеться за маму.
– Я к морю хочу! Море! Плавать!
Непонятливый Коста покачал головой.
Языковой барьер казался непреодолимым, но девушка с оливоподобными волосами штурмовала его так же решительно, как и стену. Она перешла на язык жестов: сначала сделала волнообразное движение рукой, затем сложила вместе ладони, немного подержала их перед грудью, потом широко развела руки в стороны и одновременно шумно выдохнула.
Любому, кто плавает брассом, эта пантомима была бы однозначно понятна.
Однако Коста не разбирался в спортивных стилях, практикуя исключительно доморощенные саженки. Продемонстрированные ему молитвенно склеенные ладошки и тяжкий вздох он проассоциировал с религиозной экзальтацией, а волнообразные движения руки – с многократными поклонами.
Очевидно, зарубежная гостья испытывала мощный позыв к отправлению некоего религиозного обряда, но при этом не знала, что на территории имения есть небольшая, но очень симпатичная часовня.
– Пойдемте, я провожу вас! – сказал он похвально набожной иностранке и крепко взял ее за запястье.
– Да иди ты сам куда подальше! – сказала на это неробкая дева.
Она ловко вывернулась, а затем и убежала под сень серебристых олив, где прекрасно замаскировалась – благодаря цвету волос и штанов.
– Больная какая-то, – поправив кепку, подумал вслух Коста.
– Больной какой-то! – бурчала девица, сотрясая кусты.
Сориентировавшись по солнцу, охранник понял, что набожная иностранная гражданка лезла через стену не куда-нибудь, а точно на восток. Это наводило на мысль о мусульманстве. Может, именно поэтому девицу не устроила христианская часовня?
Размышляя на богоугодные темы, Коста вернулся на свой пост и успел к монитору как раз вовремя. Шустрая иностранка пересекла просторный многоуровневый двор и теперь штурмовала трехметровую стену на западной стороне.
С учетом того очевидного Косте и неизвестного иностранке факта, что именно с запада ограда отделяла имение от крутого обрыва, энергичные физкультурно-религиозные движения в указанном направлении категорически не приветствовались!
Коста скверно выругался и полетел на перехват, уже понимая, что может не успеть. Еще чуть-чуть – и сумасшедшая девица доберется до гребня стены, перевалит через нее – и бухнется в пропасть!
И воздаст хвалу Господу своему уже при личной встрече на том свете…
– Девушка! Девушка! – закричал Коста.
По-гречески – «Корицы! Корицы!».
Для русского слуха это звучало оскорбительно.
– Ты кого курицей обозвал, черт нерусский?!
Девица обиделась, передумала убегать, спрыгнула со стены во двор и уперла кулачки в бока.
– Спиты! – что по-гречески означало «дом», попросил раздерганный Коста и потыкал пальцем в направлении гостевых домиков.
– Сам спи! Я к морю хочу! – огрызнулась девица и ушла, часто оглядываясь на хмурого охранника и невнятно бормоча.
– Педи му! – отчетливо произнес Костин внутренний голос. – У меня очень дурное предчувствие!
Наш с Тяпой новорожденный план был изящен и прост.
Оставив Катерину с ее простынно-шваберной конструкцией куковать под забором, я юркой змейкой шмыгнула в роскошный жасминовый куст.
Роскошным его делали не цветочки – они давным-давно осыпались, а длина и пышность гибких ветвей. Спускаясь до земли, они образовали плотную круговую завесу. Укрывшись за ней и под ней, я оказалась в непроглядном зеленом шатре. Даже если где-то поблизости имелась камера наблюдения (а я на это очень надеялась и даже твердо рассчитывала), в жасминовой юрте она меня высмотреть не могла.
На всякий случай, я проверила, нет ли специальной камеры непосредственно под кустом. Ее там не было. Очевидно, происходящее под сенью кущ наблюдателей не волновало.
Не случайно, значит, Аполлон Санторинский и его рыжекудрая Афродита сливались в экстазе в зеленях, а не на простынях.
Устроившись поудобнее и дождавшись, пока жасминовые ветви перестанут волноваться, я подала голос:
– Катя, давай! Я готова.
– Занавес! – по-своему скомандовала моя Нюня.
Она у меня натура артистичная и тонко чувствует художественный момент.
Катерина широким жестом отбросила в сторону закрывавшую ее простыню, и присобаченная к тряпке швабра забилась в конвульсиях на неровностях вымощенной камнем дорожки с сухим стуком, похожим на нервную барабанную дробь.
Это добавило художественному моменту нотки драматизма.
Я посмотрела на дисплей мобильника, разжалованного в хронометры, и засекла время.
Охранник появился через три минуты четырнадцать секунд.
Катькин «нерусский черт» оказался невысоким коренастым мужиком, кудрявым, смуглым и с бакенбардами, как у Пушкина, в длинных шортах и свободной рубахе в белых, серых и бежевых пятнах.
Этот летний средиземноморский вариант маскировочной окраски а-ля остромодный «сексуальный питон» был бы хорош для игры в прятки под деревьями и на мозаичной плитке у бассейна. А вот на фоне непорочно белых стен «нерусский черт» бросался в глаза, как таракан в операционной.
Отлично! Следить за ним будет легко.
– Опять следить?! – заволновалась Нюня.
Она вспомнила мое берлинское фиаско в роли «мышки-наружки».
Мы с Тяпой не удостоили трусиху ответом.
Мы с наслаждением созерцали представление, устроенное Катериной.
Зубы у охранника были превосходные, но страдальческий оскал не позволял по достоинству оценить его улыбку. Скривившись так, словно он только что единолично употребил в пищу половину всего греческого урожая лимонов, мужик прижал руку к сердцу и произнес короткую пламенную речь. Незнание языка Гомера не позволило мне ее понять.
– Одно из двух: или он жалуется, что Катерина разбила ему сердце, или, наоборот, очень просит не доводить его до инфаркта, – предположила знатная физиономистка Нюня.
– Второе, – уверенно сказала знатная нервомотка Тяпа.
Катя Максимова в роли кающейся грешницы была хороша!
Она ковыряла носком каменный пол, часто кивала низко опущенной головой, трясла серебристыми волосами и вздыхала с таким великим прискорбием, что растрогала бы даже Карабаса Барабаса.
Охранник посмотрел на нее, на валявшуюся под забором простынную хоругвь, на небо…
– Я больше не буду! – проникновенно сказала Катя и похлопала ресницами.
Языковой барьер они перепрыгнули, как пара скаковых лошадей.
Сделав из пальцев убедительное подобие мохнатого паука, охранник изобразил подъем вверх по стене, а потом сложил руки перед грудью косым крестом и пытливо посмотрел на Катьку.
– Не буду, не буду! Честное пионерское! – пообещала она и помотала головой, а потом еще осенила себя идейно чуждым пионерам крестом.
Охранник вздохнул.
– Все, все, я спать!
Катерина бочком отступила к лестнице, повернулась и звонко зашлепала подошвами по ступенькам.
Проводив ее взглядом, охранник сокрушенно покачал головой и направился в другую сторону.
Я дала ему пятнадцать секунд форы, а потом вылезла из зарослей на животе, как крокодил из болота, только гораздо быстрее. Подхватила с пола забытую всеми простынную хоругвь, одним рывком я отделила белое полотнище от несущей конструкции и мягко порысила вслед за охранником, на бегу изящно закутываясь в помятое изделие постельно-бельевой группы.
Мои голубые шорты и красная майка за маскировочный наряд сошли бы только на маковом поле, так что простыня в качестве верхней одежды оказалась полезна вдвойне: она прятала меня и от взглядов, и от солнца.
– Гюльчатай, закрой личико! – хохотнула бесшабашная Тяпа.
Не приближаясь к серо-бежевому пятну, но и не теряя его из виду, я неслышными стопами трусила вслед за охранником.
На террасах и во двориках по-прежнему было пусто и тихо, как на кладбище, так что в образе не то привидения, не то расхристанной мумии я прекрасно вписывалась в окружающую среду.
– Вообще-то, сегодня вторник, – зачем-то напомнила дотошная Нюня.
В окружающий вторник я тоже вписывалась, но не вовремя сказанное слово нарушило гармонию мироздания: из домика, с которым я как раз поравнялась, выглянули кошка и бабка.
Кошка была худой и черной, а бабка, одетая во все темное, – гладкой и кругленькой.
– Иисус Христос! – увидев плывущее по пейзажу простынное привидение в моем лице, воскликнула она на чистом греческом, прозвучавшем как чистый русский.
– Не, мы не он! – машинально откликнулась безбожница Тяпа. – Гюльчатай, закрой личико!
Ее не беспокоило, что моя физиономия в обрамлении простынных складок будет являться напуганной бабке ночами. Она просто не хотела, чтобы старушка меня запомнила.
– Зачем? Тут у нас все Гюльчатай на одно личико! – напомнила Нюня.
Это было вполне резонное замечание. Поэтому я не стала прятаться, наоборот, приветливо улыбнулась бабуле и сказала:
– Калимера!
Это по-гречески – «здравствуйте».
– Калимера… – несколько ошарашенно отозвалась она.
А кошка мяукнула и увязалась за мной следом.
И очень помогла, когда преследуемый мной «нерусский черт» неожиданно оглянулся!
Я тут же прикинулась ветошью, тряпичным кулем завалившись в изгиб стены, а славная кошка благородно выступила вперед – мол, вот кто тут шуршал и бегал: я, ваша родная греческая киса!
– Ф-у-у-у… Пронесло! – выдохнула моя Тяпа, когда охранник потопал себе дальше. – Интересно, чем ты ему показалась? Мешком с чечевицей?