— Станете? — повторила Ольга.
Я попробовала улыбнуться:
— Вряд ли.
— Говорите — не муж… У вас общий ребенок?
Я кивнула.
— Мучает… Расстаетесь, встречаетесь… Это может долго протянуться.
— Четырнадцать лет. Мы сейчас расстались.
— Расставайся, Лена, правда, расставайся. Хочешь, на «ты»?
— Я вообще-то не умею так быстро. Ну, давайте, давай…
— Я знаю таких мужчин. Женщина, к которой он пришел сегодня — это та женщина, от которой он уйдет завтра. В борьбе за такого победителей нет.
— А последняя лавочка с путевкой в вечность? Ведь с кем-то когда-то он сядет на эту лавочку, возьмется за руку…
— Тебе охота об этом сейчас думать? Да и не доживет он до этой лавочки, вот помяни мое слово. Либо будет такой развалиной, что сидеть с ним там никто не захочет, шланги придерживать, памперсы менять…
— Он любит поесть и выпить, но очень следит за своим здоровьем.
— Это как?
— Пьет натуральные соки, ходит на фитнес, в сауну, в бассейне плавает регулярно. Хорошо питается.
Ольга хмыкнула.
— Понятно. И что, помогает?
— Ну да. Он вообще очень здоровый. Из болезней у него только храп.
Ольга засмеялась:
— Очень романтичный любовник.
— И расстройство желудка…
— От обжорства, что ли?
Я кивнула, злясь на себя за то, что первой встречной выдаю интимные секреты Виноградова, и еще больше злясь за первое. Ну сколько можно — беречь, щадить, трепетать…
— Понятно… Значит, ни в чем себе не отказывает, но пытается всеми силами противостоять тому, что съел, выпил и поимел. Да?
— Да. И обычно хорошо себя чувствует. В отличие от меня…
Не знаю, почему я это сказала. Наверно, потому что мне опять стало горячо в голове и душно.
— Тебе плохо? — голос Ольги звучал словно издалека.
— У меня в сумке нашатырь…
Она съехала на обочину, открыла окна.
— Да мне самой от этого фильтрованного неживого воздуха часто дурно становится… А ты… не беременная?
— Нет. Точно. Очень хотела, но не получилось.
— Хорошо, не расстраивайся, значит, это от нервов. — Ольга поднесла мне к лицу ватку, смоченную в нашатыре, и слегка протерла виски. — Лучше?
Сожженную от бесконечного прикладывания ваток с нашатырем кожу на висках тут же запекло.
— Да… Спасибо… Мне неудобно — села в машину…
— Ладно-ладно! — она потихоньку тронулась. — Поедем, да?
— Конечно, конечно. У меня дочка болеет, надо быстрее… а я тут… К врачу нужно пойти, только я не знаю, к какому…
— А что вообще у тебя болит?
— Да вот так становится плохо, как сейчас. А то вдруг тошно, дурно…
— Может, тебе к психиатру пойти?
— Тогда уж лучше к неврологу…
— И давно у тебя это?
— Ну где-то… месяц, может меньше… Как раз все эти неприятности начались… личные…
— Ясно… Может быть, у тебя такая физиологическая зависимость от него? Вы ведь наверняка не спите этот месяц? И тебе от этого плохо?
Я взглянула на нее, думая, что она шутит, но Ольга тоже посмотрела на меня, и очень серьезно.
— А так бывает? Нет, не думаю, мы, бывало, по полгода не встречались… У нас же такой был брак — гостевой… То мы к нему в гости, то он к нам, а то — никто ни к кому…
— Ну ладно. Знаешь, у меня есть подруга… бывшая, — Ольга сощурилась. — Она очень хороший врач, невропатолог. Много лет работала в Первой Градской. Сейчас работает в итальянском медицинском центре, там очень дорогие услуги. Но если ты ей позвонишь домой, скажешь, что хочешь просто проконсультироваться… Она может принять тебя и дома. Только не говори, что это я телефон дала.
— А кто?
— Да она и спрашивать особенно не будет. Раз звонишь — значит, кто-то из друзей посоветовал. Она может тебя и на обследование куда-нибудь организует, тоже к знакомым. Иначе — ходить не стоит. Так хоть внимательно выслушают. А деньги те же.
— Спасибо, Ольга.
— Пожалуйста, Лена, — она улыбнулась и кивнула. — Так, ну мы подъезжаем… Куда здесь?
— К той новой башне. У меня дочка у подруги сейчас.
— А у дочки температура?
— Да.
— Ты останешься у подруги?
— Нет, конечно. Домой поедем.
— Хорошо, я отвезу вас.
— Ольга, нет, спасибо, и так мне неловко.
— Выходи, я жду.
Не знаю, почему я подчинилась ее почти приказному тону. В этом было что-то странное, но мне хотелось надеяться, что все это — просто промысел божий — встреча с такой вот Ольгой ночью на подмосковной трассе. Скорей всего, я нашла себе новую подругу — пронеслась у меня мысль.
Когда Ольга высаживала нас с Варей у моего дома, она дала мне визитку.
— Свой телефон оставишь?
— Конечно, — я порылась в сумке, там у меня обычно валялись визитки. Я нашла одну и протянула ей. — Только рабочий телефон зачеркни, а так — все правильно.
— А рабочий — что?
— А я… уволилась… неделю назад.
— Понятно. С вещами справишься?
— Конечно, спасибо тебе за все. Созвонимся!
Я постаралась ухватить все сумки одной рукой, другой крепко держала Варю, еле стоящую на ногах. Ольга выключила зажигание.
— Погоди-ка, давай сюда половину.
Дома я сразу уложила Варю на диван и стала раздевать. Она послушно протягивала мне поочередно ноги, пока я стягивала с нее брючки и колготки, смотрела на меня и молча вздыхала.
— Ну и что ты сопишь?
— Какая тетя… неприятная…
— Почему, Варюша? Она мне совершенно бесплатно помогла. Я же ее в первый раз в жизни вижу.
— А я не в первый!..
— Варюша, это как же?
Варька вздохнула.
— Да это я из вредности говорю. Просто она мне не понравилась.
— И чем же?
— Она… другое думала, когда говорила с тобой в машине.
— Ну а что, другое-то?
— Я не поняла… Просто, она…
Что-то такое Варя пыталась сформулировать, но не смогла.
Когда она уснула, я посмотрела на часы. Полдвенадцатого. Врачу звонить, конечно, поздно. И тут раздался звонок.
— Лена? Это Ольга. Ты как себя чувствуешь?
— Ольга? Да, спасибо… Лучше… Я уже забыла…
— Ты позвони завтра моей бывшей подруге, хорошо?
— Конечно.
— А дочка как?
— Спит.
— Ну и ты ложись. Спокойной ночи. Не плачь больше о своем… Как его звали-то, храпуна?
Я засмеялась.
— Александр Виноградов.
— Ну вот не плачь о нем. Будут у тебя еще и Виноградовы и не-Виноградовы…
Я посмотрела потом визитку: «Ольга Соколовская, сеть косметических салонов Арт-Вижн. Генеральный директор». Да, что-то в этом роде я и предполагала. Очень приятно познакомиться. Елена Воскобойникова. Бывшая сотрудница ТАССа. Бывшая гражданско-гостевая жена Александра Виноградова. Бывшая дура, которой надо срочно поумнеть, если она не хочет до старости прожить жалкой, зависимой, униженной дурой.
Глава 7
Через пару дней у Вари температура прошла без следа. Эти пару дней я просидела около нее, давая ей по ложечке пить. Я не могла понять, что с ней такое было, подумала — наверно, побороли грипп. Хотя, если верить моей маме — у меня в детстве могла взметнуться температура от перевозбуждения и от сильного расстройства. У Вари это бывало несколько раз, когда я ее очень сильно ругала и шпыняла, а однажды даже оттаскала за уши и волосы. Было не очень больно — я соображала, что делаю, но очень обидно. И после этого у нее тоже была температура. Врачи теперь всегда говорят — «грипп», и делай — не делай прививки — бесполезно. Сейчас в Европе живут сто тридцать два различных штамма гриппа — можешь болеть весь год без перерыва.
Но в этот раз я ее не ругала и не шпыняла. Разве что она вместе со мной плакала и плакала… Неужели от этого может у ребенка подняться температура? Вот сказать Виноградову, просто так, для общего образования, так он ни за что не поверит, еще и упрекнет, что я использую Варю для укатки его в асфальт так надоевших ему отношений.
Пытаться выяснять, что было с ребенком, когда он уже выздоровел — почти бесполезно. Варя казалась вполне здоровой. А вот я… Редкий случай, когда я решила начать с себя. Мне становилось все хуже и хуже.
С некоторым сомнением я позвонила подруге Ольги, бывшей, как она все подчеркивала. Бывшая подруга моей новой подруги Наталья Леонидовна поговорила со мной очень хорошо и пригласила меня не домой, а в итальянский медицинский центр. Мне было ужасно неудобно, но пришлось-таки спросить, сколько стоит ее консультация в центре.
— Разберемся, — ответила Наталья Леонидовна дружелюбно.
На всякий случай я взяла с собой побольше денег, очень надеясь хотя бы половину принести обратно. Если не придется делать томографию, кардиограмму…
Идти мне было очень страшно. Самое лучшее, что у меня могли обнаружить — это вяло текущую депрессию или ранний климакс. Меня больше всего страшили внезапно начинающиеся головные боли и приступы дурноты. Это могло говорить о чем угодно. Может, у меня что-то с внутричерепным давлением, а может, и что-то страшное… Но я должна, я обязана дорастить Варьку хотя бы до института, значит, лет десять я должна еще жить — в любом состоянии! Но лучше — в здоровом. Я же должна не лежать рядом с ней, а растить ее…
Идти мне было очень страшно. Самое лучшее, что у меня могли обнаружить — это вяло текущую депрессию или ранний климакс. Меня больше всего страшили внезапно начинающиеся головные боли и приступы дурноты. Это могло говорить о чем угодно. Может, у меня что-то с внутричерепным давлением, а может, и что-то страшное… Но я должна, я обязана дорастить Варьку хотя бы до института, значит, лет десять я должна еще жить — в любом состоянии! Но лучше — в здоровом. Я же должна не лежать рядом с ней, а растить ее…
По дороге в медицинский центр мне, как нарочно, встречались тяжело больные люди — с забинтованным глазом, в инвалидной коляске…
— Руки-ноги целы, кусаешь своими зубами, смотришь двумя глазами — так что тебе еще надо? — грозно вопрошала меня покойная бабушка, мамина мама.
Мне всегда казалось, что этого для счастья мало. Но в тот день, пока я ехала на консультацию, я мысленно пообещала: «Господи, бабуля, как же ты была права! Обещаю, если у меня что-то не очень страшное, я больше из-за Виноградова плакать и стенать не буду! А если страшное — то какой уж тут Виноградов…»
Наталья Леонидовна оказалась удивительно похожа на Ольгу — тоже стройная, высокая, с прекрасной осанкой, уверенным взглядом. Они обе походили на бывших балерин. Или на роскошных, благополучно завершивших свою карьеру проституток. Что-то такое во взгляде… Другое.
Мы поговорили про мои головные боли, про нерегулярность интимной жизни, про мои нервные срывы и чрезмерную привязанность ко мне дочки Вари. Наталья Леонидовна, как положено, постучала меня по коленке и попросила последить за ее инструментом — направо, налево и по кругу.
— Спите без снотворных?
— Без. Могу проснуться под утро, если есть мысли, которые будят…
— Лучше, когда будит кто-то любящий… — Наталья Леонидовна посмотрела мне в глаза. — Приступы тоски? Страха? Ощущение, что вы никому не нужны, что жизнь бесполезна? Знакомо?
— Да нет… У меня же Варя. Я ей пока очень нужна.
— Конечно. А когда, как вы говорите, вы срываетесь, это в чем выражается? Вы ругаетесь, деретесь? Хватаетесь за нож?
— Да что вы! Ну, ругаюсь, да. Дочку ругаю. У меня есть несколько плохих слов. Лексикон за годы почти не расширяется, но и без них не удается…
— Сильно бьете ее?
— Варю? Бить? Нет. Я могу раз в год напасть на нее, не физически, просто словами, накричать, ну там… не знаю… за руку схватить, толкнуть, потрясти… Потом сама переживаю…
Я подумала, как полезно каждому родителю хотя бы иногда отвечать на такие вопросы. Напал на ребенка — пожалуйста, иди и расскажи об этом, например, врачу или участковому. А лучше — собственной маме — честно и в подробностях. Не труся, что она нападет на тебя в ответ. Мамы уже нет — сходи в церковь, расскажи там Богу. Послушай, что тебе скажет в ответ. Или промолчит, и ты выйдешь из церкви с точным осознанием своей вины.
— Следы побоев остаются? — спокойно продолжала Наталья Леонидовна, как будто не расслышав моего ответа.
— Да ну какие побои! Следы…
Она молча смотрела на меня и ждала четкого ответа.
— Нет, не остаются. Я Варю не бью.
— А вы потом очень переживаете, да? После того, как накричите. И, как правило, эти срывы бывают, когда у вас нелады с вашим другом, правильно?
— Правильно. Но при чем тут дурнота? Нелады у меня с ним много лет. Мы то расстаемся, то опять… Вернее, он со мной то расстается, то возвращается…
— Ну а вы? Зачем принимаете?
— Любовь. Наверное… Больше не приму…
— Нет? — Наталья Леонидовна опять посмотрела мне в глаза взглядом врача. Причем вовсе не невропатолога, а самого настоящего психиатра, привыкшего к разного рода скрытым шизофреникам и маньякам. — Сколько лет нашему Ромео-то?
— Сорок пять. Он… испортился… изнутри… но это не имеет отношения…
— А может, имеет? Может быть, вы из-за него так переживаете?
— Не знаю, не думаю… мне кажется… мне не хочется в это верить, но я боюсь, у меня что-то… с кровообращением…
— Ох, как я люблю диагнозы своих пациентов! — Наталья Леонидовна рассмеялась и крепко сжала мое плечо. Ее рука была сильная, даже сильнее, чем я могла предположить. Она некоторое время не отпускала меня. — Расслабиться не можешь, смотри, как стальная вся… Так… — Она отошла от меня и опять села напротив. — Давление обычно низкое?
— Низкое.
Вот откуда в кабинете этот сильный, свежий запах жимолости. Это ее духи. Запах остался около меня и отвлекал от ее слов. Простой, прозрачный, откровенный аромат белого цветка.
— Хорошо… — Она стала искать что-то по компьютеру. — Смотрим… так… Давай мы сделаем тебе компьютерный анализ твоей хорошенькой головки, чтобы ты убедилась… что у тебя… все в порядке…
Тут уже рассмеялась я:
— Это у меня хорошенькая головка?
— А ты что, думаешь, оттого что какой-то старый, мерзкий козел… Ничего, что я так о нем?.. старый, похотливый козел перестал тебя на время… — Наталья Леонидовна сосредоточенно щелкала мышью, — …посещать… у тебя стала менее симпатичной мордашка… и все остальное? Ты — такая же, как была — хорошенькая, несчастная, привязанная одним местом… и… Так, вот, нашла… и дочкой привязанная, и еще… чем?
— Дачей, тюльпанами, машинами и обещанной совместной жизнью в элитной новостройке! — перечислила я, намереваясь шуткой разрядить как-то странно накалившуюся атмосферу в кабинете.
— Обида… Обида может раздавить хуже, чем вирусная инфекция или генетический сбой, собственно, они как раз и атакуют организм, ослабленный обидой. Но! Обиды все лечатся, правда? — она весело взглянула на меня. — И иногда очень неожиданным способом…
В принципе я люблю врачей, мужчин больше, но женщин тоже. Тем более что Наталья Леонидовна скорее напоминала мне красивого породистого юношу, чем такую же женщину, как я. Я уверена, что в сумочке у нее никогда не валяются колпачки от помад, вперемешку с пластырями и леденцами от укачивания. И когда это она перешла со мной на «ты»?
— Так, вот смотри. Послезавтра можешь? Или, лучше, чтобы я сама тебе сделала… тогда восемнадцатого. Сможешь? В одиннадцать.
— Да, смогу. Конечно. Я запишу… — Я полезла в сумочку, у меня по старой журналисткой привычке всегда валялся блокнот, куда я записывала встречи, поездки, телефоны, темы.
Я стала листать блокнот — да, давно я уже ничего не записывала. Что-то остановило мой взгляд, но я не успела сосредоточиться — заиграл телефон, звонила Варя, сидевшая одна дома.
— Мам, я спущусь на четвертый этаж к Ксюше, можно?
— Ой, дочка, наверно, не надо… А что вы хотите делать?
— Фильм смотреть…
— Какой?
— Продолжение «Русалочки»…
— Дочка! Какое же может быть продолжение у «Русалочки», если она превратилась в морскую пену от несчастной любви, а? Сама подумай…
— Мам, там в главной роли — Барби…
На этот убийственный аргумент я ничего не могла сказать своей любимой дочке. Теперь я точно знала, какое это продолжение. Я повздыхала и разрешила, слабо надеясь, что ей станет скучно.
Наталья Леонидовна смотрела на меня с непонятным мне удовольствием.
Когда я выключила телефон, она улыбнулась:
— Как это хорошо… — Но что было хорошего в моих словах или еще в чем-то, она не сказала.
— Сколько я вам должна? — Я очень надеялась, что мне хватит денег. Я провела у нее в кабинете не меньше сорока минут.
— Сколько, сколько… — она посмотрела в окно.
Окна центра выходили на Старый Арбат. Прямо напротив ее кабинета на старом особняке висел плакат с голым мускулистым торсом мулата. Поперек его блестящего живота шли рваные, как будто кровоточащие буквы «Рано…». Я подумала — надо не забыть посмотреть, когда я выйду на улицу, что же ему рано, этому незваному гостю.
Я держала в руках кошелек, а Наталья Леонидовна несколько секунд с улыбкой смотрела на меня и молчала. Потом махнула рукой:
— Да нисколько! Я же не записывала вас!
— Но…
— Пойдем… провожу…
По дороге домой я достала блокнот, записала, что мулату было рано забирать вклад из банка. И опять — пролистывая страницы, я зацепилась за что-то взглядом…
Я убрала блокнот обратно в сумку. Проехала пару остановок в метро, и мне стало горячо в затылке. Я быстро достала блокнот…
Так. Где же это… Да, вот. «1-й»… Так я обычно хотя бы на одном календарике обозначаю первый день лунного цикла. Уже много лет. Сначала старалась не забеременеть, потом очень хотела забеременеть Варькой — «удачно посчитала!», как в минуты ярости выкрикивает до сих пор Виноградов. Выкрикивал… Надо привыкать к прошедшему времени. Прошедшему завершенному. Есть же такое время, кажется, чуть ли не во всех европейских языках. То прошедшее, которое было до чего-то в прошлом. Past Perfect в английском. Плюс Квам Перфектум в латыни. Самое старое и забытое прошедшее.