Старуха погрозила мне пальцем.
– Может, я и одряхлела телом, но ума не растеряла! Рубашка у вас форменная, вон на плечах такие защипочки, и покрой специфический.
Я невольно потрогал сорочку.
– Мелочь, а знающему человеку заметна, – торжествующе отметила Софья Борисовна, – у меня сосед участковый, у него вся одежда такая! Наблюдательный человек никогда не пропадет!
Я отвел глаза в сторону, хорошо бы к внимательности еще приложить ум и сообразительность. Рубашку форменного типа легко купить в магазине, сейчас свободно продают любую атрибутику: фуражки, одежду, ботинки. В конце концов, сорочку мне мог подарить приятель-милиционер. Есть у меня друг Макс, у которого в шкафу висит форма. Воронов надевает ее от силы пару раз в году. Софья Борисовна очень рисковала, откровенничая с незнакомцем. Хорошо, что она наткнулась на меня, человека без криминальных наклонностей. Сейчас я попытаюсь убедить старуху соблюдать осторожность! Но в одном она права: в Центре творится нечто странное.
– Больше всего меня поражает, что он сын Павла Подушкина, – вдруг сказала Софья Борисовна.
– Кто? – воскликнул я.
Старушка легко вскочила с дивана, подошла к шкафу, распахнула дверки, и я увидел собрание сочинений своего отца.
– Был во времена моей молодости замечательный прозаик, – с восторгом произнесла бывшая заведующая, – Павел Подушкин. Увы, он давно покойный, новых книг не напишет! А какая литература! Захватывающая! Исторические романы! Сцены любви без пошлости! Я была с ним знакома!
– С писателем? – уточнил я.
– Да! – горделиво воскликнула Софья Борисовна. – Не верите? Могу доказать!
Изуродованные артритом пальцы вцепились в корешок самого толстого тома.
– Вот, смотрите, – торжествующе объявила старушка и открыла первую страницу. – Читайте.
Я посмотрел и испытал грусть, перед глазами возник текст, без всякого сомнения написанный рукой отца: «Милой Софочке, моему светлому ангелу, самой преданной читательнице, с неизбывной любовью». Далее шел характерный, взлетающий вверх росчерк.
– Похоже, вы были близко знакомы с литератором, – промямлил я.
Софья Борисовна горько вздохнула:
– Увы, нет! Но когда-то я была молода и красива, а Павел Подушкин еще не был женат и выпустил несколько книг. Я ездила на его творческие вечера, получала автографы. Павел выделял меня из толпы, но лишь как поклонницу, а вот Нюрочка, та пользовалась его особым расположением. Она ничего не рассказывала, но мне кажется, что… М-да! Если честно, я была интересней подруги, сейчас покажу!
Софья Борисовна наклонилась и сняла с полки альбом.
– Где же снимок, – забормотала она, перелистывая картонные страницы, переложенные папиросной бумагой. – А! Вот! Любуйтесь, это я в двадцать лет.
Софья Борисовна попятилась и положила тяжелый альбом на стол.
– Здесь щебетушки-подружки, – весело заявила старуха, – верхняя карточка моя.
Желто-серая бумага не могла скрыть красоты слегка полной на мой вкус девушки. Таких в народе называют кровь с молоком. Круглое лицо, правильной формы нос, темные волосы, широкие брови, сочный рот. Софья Борисовна не обманывалась на свой счет, она была хороша, как пион.
– А это Нюрочка, – сообщила бабуся, – ее уже нет в живых. Скажите, я была привлекательней?
– Несомненно, – вежливо согласился я, покривив душой.
Если Сонечка походила на яркий цветок, то Нюрочка напоминала скромную незабудку. Очень худенькая блондиночка с небольшими светлыми глазами и трогательным ртом. Думаю, Соня затмевала подругу, но я бы выбрал Нюру.
– Я в этой самой квартире всю жизнь провела, а Нюрочка жила в центре, на улице Кирова, – пустилась в воспоминания старушка. – Один раз она прибегает, вся раскрасневшаяся, возбужденная, и говорит: «Сонюшка, мне дали книгу молодого автора, Павла Подушкина. Замечательный роман! Хочешь почитать?»
Вот так мы стали преданными его поклонницами. А Нюрочка… Она обожала Павла, м-да! Думаю… подозреваю… полагаю, у них был роман!!!
– Не может быть, – прошептал я, внимательно разглядывая снимок.
– Уж поверьте, – заявила старуха, – я такие вещи чувствую.
Софья Борисовна перелистнула еще пару страниц.
– Стойте! – воскликнул я.
– Что такое? – изумилась собеседница.
– Фотография! Слева! Блондинка, платье с оригинальным рисунком, крупные черешни на веточке с листочками, она кто? И что за мужчина рядом с ней?
– Эта? – сморщилась хозяйка.
– Да, да!
– Райка Суворина! Та еще прощелыга, – с презрением ответила старуха, – она здесь с мужем запечатлена, Юрием Кондратьевым, братом Нюрочки. Юра Райку из тмутаракани вывез, деревня называлась смешно – Калоша, я потому и запомнила. Мать Нюрочки была в шоке. Сын институт закончил, по тем временам это элита! Диплом вуза имел огромную ценность! А невестка! От коровы! Деревенщина! Она унитаз только в Москве увидела, но быстро в столичной жизни разобралась! Артистка!
– Артистка, – эхом повторил я, – почему вы так ее называете? Она в театре работала?
Софья Борисовна засмеялась.
– Нет, конечно! Врала ловко, прикидывалась невесть кем. Юра поехал в колхоз «на картошку», раньше такие десанты практиковали. Отправился один, вернулся с Райкой. Вернее, она всем сказала, что ее зовут Антуанетта. Дескать, мать у нее из бывших, ее отселили за непролетарское происхождение в деревню Калоша, ну и тому подобное. Свекровь поверила невестке, тем более что та вела себя по-княжески: домашним хозяйством не занималась, стирать, гладить, готовить не хотела. Зато моментально приобрела «городской» вид, сделала перманент, надела платье «рюмочкой», облилась одеколоном. Работать она не пошла, поступила в театральное училище, а главное, она не хотела родить Юрию ребенка. Вертихвостка! На актерку училась. А потом скандал приключился. К Кондратьевым, словно снег на голову, свалилась толстая мрачная баба в «плюшке»,[13] и открылась малоприятная правда. Антуанетта на самом деле Райка Суворина, паспорт с заграничным именем ей вроде смастерил любовник, местный милиционер, которого предприимчивая девица бросила, когда на горизонте появился москвич Юра. Хотя подробностей я не знала! Сейчас повторяю, что люди болтали! У Кондратьевых случился скандал, и красотка испарилась в неизвестном направлении. Больше о ней никто не слышал. Бог с ней, с Райкой, – подвела итог Софья Борисовна и захлопнула альбом, – речь о другом! Знаете, кто основал Центр на месте моего детского сада?
Я лишь покачал головой, боясь заорать в голос.
– Сын Павла Подушкина! – объявила Софья Борисовна. – Родная плоть и кровь писателя!
– Откуда вы знаете? – еле слышно спросил я.
Бывшая заведующая погрустнела.
– Я боролась за свой садик до конца! Стояла насмерть! Много крови тем, кто его отнимал, попортила. А потом меня директор нашего НИИ позвал и сказал: «Соня! Лучше уступи! Все равно проиграешь! Вопрос давно решен, от твоего упрямства может беда случиться. Времена темные, справедливости нет! Пристрелят тебя на улице, и каюк! И не таких, как ты, убирают! Глупо из-за садика жизни лишиться. На его здание очень богатый человек нацелился!»
Но Софья Борисовна была готова на любые испытания, чтобы не потерять свое детище, поэтому она не испугалась, а ехидно осведомилась:
– Зачем богатому неказистый дом?
– Не знаю, – признался директор, – но он именно его выбрал!
– Кто же теперь хозяином будет? – фыркнула Софья Борисовна.
Директор на секунду замялся, потом ответил:
– Некий Иван Павлович Подушкин, сын известного писателя. Он на отцовы деньги бизнес выше небес поднял! Везде имеет связи! Бороться с ним бесполезно!
Старушка чуть не упала оземь, она была готова ко всему, но не к борьбе с сыном обожаемого литератора!
– А еще я подумала, – призналась сейчас Софья Борисовна, – небось Павел Иванович воспитал замечательного мальчика, добросердечного, умного, другой у него получиться не мог. Пусть владеет моим садиком – и отступилась!
– Вы никогда не видели младшего Подушкина?
– Нет, не довелось!
– А самого Павла?
– Я всегда старалась пойти на встречу с ним, – призналась она, – непременно автограф просила. Он меня сначала узнавал, а потом перестал. Да оно и понятно, время шло, красота поблекла, да и где Павлу всех упомнить. Вот когда у него вначале было мало поклонниц, тогда он каждую выделял, а затем наш клуб распался.
– Что? – остановил я бабулю. – Клуб?
Софья Борисовна покраснела.
– Сейчас бы нас назвали фанатками. Но мы вели себя пристойно, собирались раз в неделю, тут неподалеку на Форсунской улице, в библиотеке, она до сих пор работает, и говорили о Павле. Но мало-помалу общение прекратилось. Даже не знаю, что с кем стало! Нет, вру, Оля Рязанова жива и в библиотеке так и работает, она там всю жизнь, без отрыва.
– А где Нюрочка Кондратьева?
– А где Нюрочка Кондратьева?
– Умерла давно.
– Ее брат Юрий?
– Тоже покойник, – грустно ответила старушка, – я уже не девочка, а Юра, кажется, на семь лет меня старше. Не возраст вроде, теперь долго живут, но Кондратьев от инфаркта давно ушел, пил крепко, оттого и убрался.
– И вы, узнав о странностях, творимых в Центре, не стали искать Ивана Павловича Подушкина?
– А как его найти, голубчик? – изумилась Софья Борисовна. – Ни адреса, ни телефона я не знаю. Да и не захочет он с кем попало болтать! Нынче богатые люди с охраной в три ряда! Я поступила так, как надо! Когда поняла, что дело нечисто, сигнализировала письмами! И вы пришли, стали тайно разведывать обстановку! Располагайте мной! Чем могу, тем помогу!
Взяв с Софьи Борисовны обещание ничего не предпринимать до следующей встречи со мной, я вышел на улицу и попытался привести мозги в нормальное состояние. Ноги сами собой направились в сторону уличного кафе, я сел за пластиковый столик, получил от простуженной официантки чашечку скверного эспрессо и перестал дрожать, как щенок, попавший под мокрый снег.
Я не подвержен эмоциональным вспышкам и не истерик, более того, сам всегда поражался людям, особенно мужчинам, которые могут сказать: «Я так испереживался, что потерял самоконтроль».
На мой взгляд, сильный пол потому и назван сильным, что он не имеет права быть слабым. Да, я знаю, что мужчина способен заплакать, но какие чувства вызовет у вас рыдающий над разбитой чашкой парень? Как минимум вам станет за него стыдно. А фраза: «Я сделал все, что мог»? Разве она мужская? Вот женщине позволено проявить слабость, а кавалер обязан защищать даму, подставлять ей плечо.
Но сейчас у меня в горле стоял ком. Кто прикидывается Иваном Павловичем? У Павла Подушкина был лишь один сын – я, других детей мой отец не имел! Что за чушь творится в Центре, которым якобы владеет отпрыск писателя, богатый мужик? Вы же не думаете, что это я, у меня есть сбережения в банке, но они отнюдь не велики! С какой стати никогда не виденная мною ранее девочка Варвара надумала объявить меня отцом своей дочки, которая, как выяснилось, появилась на свет у Елены Чижовой? И, оказывается, Нина умерла! Директриса Эвелина соврала мне, она просто не хотела сообщать о смерти малышки. Может, с крошкой в приюте жестоко обращались?
Но самое главное! Помните фото в альбоме Софьи Борисовны? То, где запечатлена непутевая врунья Антуанетта, жена Юрия Кондратьева, брата Нюры? На самом деле ее звали Раиса Суворина, и она родом из деревни Калоша. Так вот, это… моя мать Николетта! И, поверьте, я вовсе не сошел с ума!
Глава 14
В детстве одним из самых любимых развлечений маленького Ванечки было болеть. В особенности я любил поваляться в постели в младшем школьном возрасте. Что может быть лучше, чем проснуться около шести утра, ощутить в горле царапанье, в теле озноб и понять: сегодня не придется скучать на занятиях. Класс будет решать контрольную по математике, а ученик Подушкин проспит до полудня, станет пить чай с малиновым вареньем и рассматривать альбомы со старыми фотографиями.
Тася, моя няня, приносила мне вкусности, усаживалась рядом и давала свои комментарии снимкам. Когда дело доходило до фото, запечатлевшего девушку в платье с необычным узором из черешен, Тася восхищенно вскрикивала:
– Николетта-то! Красавица! Это ее единственная фотка из родительского дома! Уж баловали девку родители! Одежу красивую покупали! Где только доставали! Небось больших денег стоила! Свезло ей! И отец с мамкой золотые были! И мужа отхватила бриллиантового! Эх! А я до шестнадцати лет в одном халате по навозу плюхала!
На этой стадии разговора Тася замолкала и начинала шмыгать носом. Став постарше, я сообразил: нянька завидует Николетте, и, терпеливо разглядывая фото маменьки, ждал, пока Тася успокоится. Мне Николетта не казалась удивительной красавицей, на ее лице играла широкая улыбка, а глаза оставались цепко-напряженными. А может, считать маменьку принцессой мне мешало знание ее характера? Правда, нянька тоже понимала, что представляет собой хозяйка, но это не мешало Тасе восхищаться внешностью барыни.
Лет в восемь я вдруг заметил, что одна из рук маменьки как-то странно вывернута, присмотрелся и воскликнул:
– Тася, смотри, она кого-то держала под руку, часть изображения отрезали.
– Где? – заволновалась няня. – Странно, я никогда не обращала внимания.
Спустя месяц я снова заболел и стал предаваться любимому развлечению, долистал до страницы, где Николетта красовалась в платье с черешнями, и услышал от Таси:
– Ты, Ванечка, очень внимательный, приметил, что от фотки часть отчекрыжили. Мне Николетта объяснила. Ейные родители дочку после поступления в институт засняли. Вишь, какая она счастливая? Тама в студии всех около картонных фигур артистов ставили, ну, вроде как лично с Любовью Орловой знакома. Николетта потом чужое изображение отрезала, глупо ей показалось рядом с фанерой маячить. А свою фотку оставила, она у нее единственная с тех времен! Память!
Я вполне удовлетворился объяснением, а потом меня перестал занимать семейный альбом, я активно увлекся чтением.
И только сейчас я вдруг задал себе вопрос. Почему Николетта никогда не упоминала о родителях? Вернее, я знал, что мои дед и бабка по материнской линии умерли, но это вся информация. Отец был куда более откровенен. Правда, он объяснил мне, что о дворянских корнях Подушкиных не следует распространяться в школе, в советские времена подобную информацию тщательно скрывали. Но у отца тоже имелся семейный альбом, где со страниц глядели на вас дамы в шляпах и мужчины в офицерских мундирах, мои далекие предки. Я очень хорошо знал, что все Подушкины были рослыми и обладали неким литературным даром. У моего отца талант писателя проявился особенно ярко, а я генетический сбой, являюсь отличным редактором, чувствую текст, но создать собственное произведение категорически не способен. Жизнь отца можно было проследить по фотографиям: вот он толстопуз-младенец, лежащий голеньким на кружевной простынке, вот мальчик лет двух, снятый вместе с мамой, юный школьник с книгой в руке, подросток в странном комбинезоне… ну и так далее. Личных фотоаппаратов у людей в те годы практически не было, народ ходил в студии, самая знаменитая из них находилась в Камергерском переулке. Все запечатлевали знаковые события: день рождения ребенка, начало школьной жизни, семейные торжества, и Подушкины не были исключением.
А вот фотографии Николетты начинались с девушки, одетой в платье с черешнями.
Я облокотился о столик. Что я знаю о прошлом своих родителей? Приходится признать – очень мало. Я не особенно интересовался тем, как жили Николетта и Павел до моего рождения.
Маменька говорила, что фамилия Адилье досталась ей от французского аристократа, офицера армии Наполеона. Он замерзал на Смоленской дороге во время отступления Бонапарта, был подобран русской крестьянкой, и отсюда пошел род Адилье. Фамилия и впрямь не российская. Иногда, чтобы подчеркнуть свою «французскость», маменька начинает слегка гнусавить и говорить с акцентом. Право, это странно, если учесть, что она не знала языка Золя и Бальзака.
Рассказывая о парижском предке, Николетта никогда не упоминала о своих более близких родственниках. Из обрывочных сведений, полученных от отца, я узнал, что Николетта не коренная москвичка, она приехала в столицу, поступила в театральный вуз, встретила его, вышла замуж и родила меня.
Я никогда не сопоставлял даты, Николетта старательно преуменьшает возраст, в свое время отец посмеивался над ней, а маменька злилась и шипела:
– Мне двадцать пять!
Отлично помню, как однажды в злую минуту папа воскликнул:
– Дорогая, где логика? Ваня заканчивает школу, а ты опять празднуешь двадцатипятилетие. Право, это слишком. Возникает вопрос: в каком возрасте ты родила сына?
Скандал, который разразился после этого необдуманного замечания, был столь грандиозен, что несчастный отец съехал временно на дачу. Назад маменька его пустила лишь после получения норковой шубы и алмазных подвесок. Я приехал в самый разгар бури к отцу в Переделкино, и он в сердцах открыл мне страшную семейную тайну, сообщил истинный возраст жены. Конечно, я понимал, что матери тридцать с хвостиком, но не оценивал, насколько велик тот самый хвост. Однако мне никогда не приходило в голову подвергнуть сомнению всю биографию Николетты: родной дом – Москва – институт – встреча с Павлом – появление на свет сына.
Впрочем, так оно и было, весь вопрос в датах! Я родился, когда молодость Николетты давно миновала. Маловероятно, что она приехала штурмовать столицу в зрелом возрасте! У нее была другая жизнь, пока ей на пути не попался мой отец, и я ничего не знаю об этой жизни матери.
У меня закружилась голова. Но ведь и отец вступил в брак далеко не юным! Вдруг до Николетты у него была другая жена? Дети? Сын, названный Иваном? Мальчик вырос, разбогател, основал благотворительный центр, в котором творится чертовщина.