Я полагаю, что в поездку к Найманам я взял с собой Питера (ему тогда было шесть или семь лет). Это место произвело на меня необычное впечатление, напоминая внутри и снаружи атмосферу времен Диккенса. Находящиеся там люди проявили большое внимание к нашей маленькой делегации. Казалось, что все они вышли посмотреть на нас, но, оглядываясь назад, я предполагаю, что им просто понравились маленькие посетители (похоже на эпизод с двумя сестрами в книге Пенелопы Фицджеральд «Офшор»). Это была моя первая встреча с евреями. Если бы ее тогда можно было снять на пленку, лучше всего черно-белую, то эта короткая неожиданная встреча, несомненно, стала бы маленькой драгоценностью.
Рассказ об отпуске
В восьмидесятые годы мы с женой Мэри взяли мальчиков в непредвиденный, самостоятельно организованный, полный приключений отпуск на Лисмор, известковый остров в центре озера Лох-Линн. Арендованный коттедж находился примерно в шести метрах над небольшой бухтой с галечным пляжем, выходящим на юго-восток, в сторону берега, на котором находился город Стратклайд. Далеко на северо-востоке виднелась гора Бен-Невис, а на юго-западе располагался остров Мулл. Наш младший сын Крис вспоминает, что наш крошечный паром назывался «Гордость Эгга».
По пути в Шотландию мы заехали к друзьям в Болтон, и они настояли на том, чтобы одолжить нам двухместную байдарку, спасательные жилеты и багажник, устанавливаемый на крышу автомобиля (для перевозки байдарки). Прибыв на Лисмор, мы увидели, что наш коттедж стоит в отдалении и представляет собой идиллическое зрелище (что мы смогли заметить благодаря хорошей погоде), а кроме того не имеет никаких излишеств (чего мы и хотели).
На Лисморе не было никаких пивных баров или ресторанов, но универсальный магазин, как я думаю, имел соответствующую лицензию. Единственным культурно-развлекательным мероприятием, которое я помню (за исключением похода в магазин за бакалейными товарами), была барахолка у административного здания в центре острова, недалеко от магазина. Крис помнит покупку ракетки для настольного тенниса с прикрепленным к ней резинкой каучуковым мячиком. У меня все еще хранится купленный там учебник Майкла Чисгольма для подготовки к поступлению в университет – «Сельское поселение и землепользование».
С замиранием сердца я совершил несколько вылазок на байдарке с каждым из сыновей, чтобы посмотреть колонию морских котиков у острова Эйллиан-Дубх (Черный остров), на полпути через Лох-Линн. Я не помню, чтобы при этом я ориентировался на морские приливы и отливы. Мэри не верит, что я мог быть настолько беспечным, но вполне возможно, что так оно и было. Физическая опасность больше не волнует меня, но тогда, я думаю, она меня притягивала. На западе острова находилась производственно-археологическая площадка и несколько заброшенных, прилегающих к крутому обрыву печей для обжига известняка. Внизу на камнях можно было увидеть большое количество ракушек. Расстояние туда и обратно равнялось примерно восьми километрам, но путь предусматривал двойное пересечение высокого горного хребта острова. Когда мы начали спускаться с последнего длинного склона, мы были уже довольно уставшими. Как ни странно, на этом главным образом пустынном острове мы встретились и вступили в разговор с еще одним путешественником. Его звали Кен, он был инженером из Калифорнии, с запозданием ставшим учителем колледжа. Каждое лето он проводил в коттедже, который купил несколько лет тому назад. Он очень воодушевился по поводу сумок с ракушками, которые мы тащили домой к ужину. За чашкой чая в его коттедже он жаловался на то, как мало детей, живущих в пригороде, которых он учил у себя на родине, имели представление о производстве, сборе и приготовлении продуктов питания. Жизнь на острове казалась ему более естественной, чем жизнь в пригороде.
На обратном пути в Англию мы остановились в Хеленсбурге и посетили спроектированный Чарльзом Макинтошем Хилл-Хаус, построенный для издателя Уолтера Блэки. Наш старший сын Мэтт, а также Крис, Мэри и я были поражены оригинальностью его убранства и отделки. Мы показывали детям много домов и парков, но этот действительно понравился им и запомнился. В отличие от дома, база подводных лодок, расположенная у подножия холма, была закрыта для посетителей, однако невозможно было не заметить мрачный контраст между этими двумя образцами человеческого творчества и потенциала: мирного искусства, профессионального мастерства и спокойствия в противовес преднамеренному и гарантированному уничтожению друг друга.
Учебник Чисгольма хранится у меня с тех самых пор. В нем упоминаются некоторые древние аграрные общества, которые признавали ограниченность земли на планете и осознанно жили в пределах возможностей, имеющихся у окружающей среды, как они это понимали. Люди не всегда были такими расточительными, как мы (большинство из нас). Это маленькое открытие стало долгожданным противодействием мрачному взгляду Томаса Мальтуса, с которым я впервые столкнулся в возрасте двенадцати или тринадцати лет. Он утверждал, что нас неизбежно ждут войны, болезни и перенаселенность планеты (из которых перенаселенность является основной проблемой, глобальное потепление – это только симптом). (Интересно, что Дж. К. Гелбрейт[15] по случаю своей недавней смерти был очень некрасиво охарактеризован сторонниками социально-экономической модели, что является совершенно неприемлемым.)
В промежутках я старался, как только мог, с помощью работы и других действий не делать мир еще хуже. Но теперь я потерял надежду на «мягкую посадку» для человечества. Мы являемся созданиями, слишком зависимыми от привычек и личного комфорта.
Где-то в начале своего труда «Открытое общество и его враги» Карл Поппер пишет по этому поводу, что человечеству не гарантирован счастливый конец. Какая коллективная психология заставила нас прекратить конструктивно действовать в соответствии с очевидной истиной? Почему мы стали такими легкомысленными по отношению к будущему наших детей?
Фрэн (жена Ричарда)
Что означает быть собой?
Что это значит – быть собой? С чего начинается формирование человека? Как застенчивая, наивная и довольно замкнутая маленькая девочка становится смесью, составляющей меня? Эта смесь позволяет воспринимать меня совершенно по-разному: то придерживающейся традиционных взглядов, то оспаривающей общепринятые представления и не вписывающейся в общепринятые рамки… В одних ситуациях я кажусь уверенной и спокойной, в других могу быть нервной и легковозбудимой. Иногда я могу быть серьезной и излишне благонравной, а порой человеком, с которым не соскучишься…
Я выросла в привилегированных условиях. Наша семья жила в больших, просторных, роскошных домах (один из них даже называли дворцом) – не потому, что мы были богаты или имели высокопоставленных родственников, а благодаря положению моего отца в Англиканской церкви. Дома были особенными – но предоставленными на время! С тех пор, как я себя помню, и до самой смерти моего отца в возрасте девяноста шести лет, я знала, что люди считали его особенным – не только с точки зрения его роли, но и благодаря его влиятельной внешности. Моя мать была ему верной помощницей, великолепной хозяйкой и заботливым другом. Она была доброй матерью. Мне часто говорили о том, как мне повезло иметь таких родителей, и я искренне соглашалась с этим. Но, это, разумеется, только половина картины. Изолированность викторианского дома в Йоркшире и античность дворца в Суссексе с его просторным парком, огороженным с двух сторон римскими стенами, неизбежно заставляли чувствовать себя не такими, как все. Это казалось особой привилегией, но в то же время было тяжелой ношей, так как проживание в таких условиях заставляло наших родителей внушать нам, как важно хорошо себя вести в компании, жить по принципам и помогать людям, а не быть высокомерными и надменными. Обратной стороной для меня было то, что статус «не таких, как все» затруднял восприятие себя как части других местных групп, и учеба в закрытых школах-интернатах только усугубляла положение. Что интересно, именно в закрытой школе выяснилось, что наша семья имела совсем мало имущества, которое мы могли бы назвать собственным, а наши отпуска, проведенные в кемпинге, были очень непритязательными и недорогими. Возможно, мы имели своеобразное чувство превосходства в связи с тем, что нам не нужен был большой доход для того, чтобы получать удовольствие от жизни, и я боюсь, что это убеждение во мне сохранилось. Мне действительно нравится получать удовольствие от занятий, которые обходятся дешево, таких как изготовление самодельных открыток, прогулки и отдых в кемпинге, посещение театра по недорогим билетам, приготовление непритязательных блюд из простых ингредиентов.
Если быть честной до конца, то у меня в душе существует некое раздвоение чувств по поводу того, особенная я или обычная. Я имею двойственное отношение к тому, к какой группе я принадлежу, в какой церкви я чувствую себя комфортно. Я не хочу, чтобы люди считали меня особенной только из-за моего происхождения, и я не завожу разговоров об этом с людьми, которых встречаю в своем окружении. Так или иначе, какая-то часть меня с удовольствием признает мою уникальность, если об этом заходит речь; при этом вроде бы исчезает потребность самоутверждаться другими способами – появляется своеобразный естественный налет уверенности, который формирует основу для остальной части меня. Если другие люди говорят с завистью о тех, кто живет в роскошных домах, которые мне тоже не по средствам, то где-то в глубине моего сознания пробуждается воспоминание о том, что я жила в таком доме, и неважно, что он был предоставлен всего лишь на время. Что интересно, когда умерли родители, а вместе с ними из моей жизни ушли и многие высокопоставленные знакомые и друзья, которых я с детства воспринимала как должное, я ощутила разрыв с этим источником уникальности, и это в периоды депрессии вызывало у меня чувство потери. Частью его является вполне естественное ощущение, свойственное, по-моему, большинству людей, столкнувшихся со смертью тех, кто принимал их целиком и полностью и считал особенными с самого начала жизни. Но дополнительно возникает ощущение и того, что теперь я стала обычной.
Я была эмоционально близка с родителями и, естественно, чувствовала себя с ними в безопасности. Я была третьим ребенком в семье. Когда я родилась, моему старшему брату было девять лет, и он учился в закрытой школе-интернате. Я любила его, но разница в возрасте и тот факт, что он уже учился в школе, привели к тому, что наши отношения оказались довольно сдержанными. У моего брата было удивительное чувство юмора, он вызывал взрывы смеха, когда делал вид, что играет на пианино, используя спину невозмутимого лабрадора и дергая его за хвост, чтобы выделить некоторые музыкальные моменты. Другой мой брат был старше меня на три с половиной года, и мы с ним очень дружили – с годами больше по его инициативе. Моя мама всегда остро чувствовала мое настроение, радостное или грустное. Когда мальчики отсутствовали, она, без сомнения, разделяла со мной некоторое чувство потери. Периоды отдыха выпадали в основном на выходные дни или отпуск. Когда я была маленькой, воскресенье считалось для моего отца рабочим днем, а мама часто помогала ему, отвозя его в церковь или на встречи. Поэтому в детстве мне казалось, что у меня два папы – папа работающий и папа отдыхающий: один немного сдержанный и погруженный в работу, а другой, усаживающий меня к себе на плечи и несущий в кровать, менее строгий и рассказывающий нам во время длительных поездок на машине сказки о двух детях по имени Мармедьюк и Франческа (похожих на меня и моего брата). Отпуск остается для меня волшебным временем даже сейчас, и мне хочется верить, что я продолжаю семейную традицию быть на отдыхе более расслабленной и непринужденной, позволяя себе на время забыть обо всех высоких требованиях, которые я, как правило, к себе предъявляю.
Когда я анализирую себя во всех подробностях, я осознаю, что была довольно замкнутой маленькой девочкой, которая много времени проводила в одиночестве и почти без надзора. Я очень ждала возвращения братьев из школы и писала маленькие книжечки, чтобы показать их братьям в первый же день их пребывания дома.
Мои самые трогательные воспоминания относятся к тому времени, когда мне было четыре года и мой средний брат уехал в закрытую школу-интернат. Оглядываясь назад, я полагаю, что моя близость с ним была связана с его личными качествами, а также с тем фактом, что, когда он уехал, меня стали надолго оставлять. Временами мое восхищение им доходило до преклонения. Он способен был сделать все, что мне хотелось бы научиться делать самой. Когда он был дома, мы по утрам вставали очень рано и строили машины для наших плюшевых медвежат – к сожалению, у его машин двигатели всегда работали, а у моих – нет. Он мог разобрать на части часы и снова собрать их, а я с изумлением наблюдала за этим. Он был невероятно щедрым – я помню, когда я была совсем маленькой, он истратил все свои карманные деньги на покупку пасхальных яиц для каждого члена семьи, а позднее, когда он продал свою модель железной дороги «Хорнби Дабло», он большую часть денег потратил на покупку маме посудомоечной машины. Я всегда чувствую себя неполноценной, когда речь заходит о щедрости.
Итак, в моей жизни существовала замкнутость в купе с «уникальностью», а отсюда и волшебное детство, в котором фантазия, сказка и реальность объединялись в одно целое. Когда я научилась читать, я буквально проглатывала истории Энид Блайтон и Артура Ренсома, в которых дети жили в мире, куда почти не вмешивались взрослые. Я также очень любила книгу «Таинственный сад»[16], где юная героиня исследует большой дом и обнаруживает в потайной комнате болезненную и слабую Колин. Все эти книги возбуждали во мне интерес к потайным комнатам и секретным ходам, который продолжал сохраняться у меня до самого подросткового возраста. Даже сейчас мне снятся сны об обнаружении потайной комнаты в моем доме. Эти сны всегда очень захватывающие, но я, как правило, просыпаюсь в момент главного открытия. В этом, без сомнения, есть какой-то глубокий смысл!
Дом в Йоркшире был настоящим раем для детей. Его подвал изобиловал будоражащими воображение закутками и укромными уголками. Спускаясь вниз по лестнице, вы первым делом попадали в небольшую часовню отца. После того как часовня была перенесена в перестроенную старую конюшню, мои братья разместили в этом подвальном помещении модель железной дороги «Хорнби Дабло», старший брат установил на платформе упитанного контролера и пассажира – миссис Пинкертон. Кроме этого, были и другие заброшенные полуразрушенные помещения, а также место для хранения угля – вы могли залезть на кучу угля и через дверцу люка попасть во внутренний двор. Помимо всего прочего в доме была столь же заброшенная мансарда. Мы с братом превратили одну из комнат в очень холодное помещение для учебы и игр. В нем мы устраивали просмотр слайдов на диапроекторе (слайды об Англо-бурской войне мы нашли запрятанными в коробке), именно в нем мы писали наши благодарственные письма к Рождеству. На самой крыше имелась небольшая ровная площадка с флагштоком. Здесь как раз и проявилось отсутствие надзора за нами, когда мы уговорили двоюродную сестру сползти вниз к трубе, чтобы достать метательное кольцо. Время от времени мы накидывали на себя простыни и изображали привидений: мы спускались вниз по узкой лестнице, потом еще по одной лестнице сходили в кухню, где пытались напугать двух пожилых леди, которые жили с нами. Иногда в этих нарядах мы проходили по узкой садовой тропинке, которая вела к соседнему дому, чтобы напугать нашу соседку.
Дом в Йоркшире был окружен большим диким садом с лужайками, огороженным загоном и деревьями, в которых на конских каштанах гнездились многочисленные грачи. Крик грачей до сих пор напоминает мне об этом саде. Этот сад и дом, в котором я прожила до одиннадцати лет, неразделимо связан с моими эмоциями и восприятием себя как ребенка. У меня было много времени для того, чтобы включить собственное воображение. Я могла гулять с выдуманной собакой, ползать по деревьям, представлять, что я плыву на лодке, раскачиваясь на мачте и рассматривая верхушки деревьев. Я мечтала о том, чтобы в один прекрасный день проснуться и увидеть в огороженном загоне лошадь. Я страстно любила этот сад и заливалась горькими слезами при мысли о расставании с почерневшими деревьями, когда мне сообщили, что отец получил другую работу и нам предстоит переезд в Суссекс.
Я всегда хотела делать то, что делал мой брат, и мне не нужны были никакие послабления. Одним из радостных моментов для меня стали слова Ричарда, друга моего брата, который сказал, что со мной не соскучишься и что если бы у него была сестра, то он хотел бы, чтобы она была похожа на меня. Это прозвучало как настоящая похвала, так как я всегда стремилась быть наравне с мальчишками (несомненно, существенным является то, что мое вымышленное имя было Ричард, любимым героем в «Знаменитой пятерке» был Дик, я любила Дикона из «Таинственного сада» и моего мужа зовут Ричард!). Будучи маленькой девочкой, я никогда не задумывалась, что брат, с которым я была так близка, тоже считал меня в некотором роде особенной. Что интересно, в свое время он увлекся моей школьной подругой, когда она приехала вместе со мной на выходные из закрытой школы-интерната. Позже он вел серьезную переписку с девушкой из Франции, приезжавшей к нам по обмену, а в конечном счете женился на одной из моих ближайших университетских подруг.
Недавно на одном тренинге, который я проводила, я попросила участников разделиться на две группы на основании того, являлись ли они единственным ребенком в семье или имели одного, двух, трех и более братьев и сестер. Потом каждый должен был поразмышлять о том, как позиция брата (сестры) или единственного ребенка в семье повлияла на их взрослую жизнь. На самом деле это упражнение довольно трогательное, и я многое узнала о себе, когда выполняла его. Я пришла к выводу, что в детстве у нас с братом были отчасти симбиотические взаимоотношения. Мне кажется, что иногда я ощущала себя только наполовину, когда его не было рядом. Я готова была сделать все, что угодно, чтобы не отставать от него. Даже теперь, когда во взрослом возрасте он периодически испытывает недовольство собой, мне трудно поверить в то, что его личность может подвергаться сомнению, так как это противоречит моему мнению о нем, которое уходит корнями глубоко в детство.