И приятели заговорщически засмеялись.
– Мой сын еще мальчик, – доверительно сообщил отец Этьена, повернувшись ко мне. – Препоручаю его вам. Вы будете у него первой, вы понимаете? Я хочу, чтобы он понял: женщин не нужно бояться, ибо они могут быть источником величайшего наслаждения.
А поскольку мсье Дени по-прежнему смотрел с опаской, мужчина вынул пухлый бумажник:
– Послушайте, мсье Дени, во сколько вы оцениваете свое спокойствие? Называйте сумму! Вы знаете, деньги для меня не имеют значения. Главное, не мешайте нам до тех пор, пока мы вас не позовем, пусть даже утром. Любая сумма, ну!
Дени что-то там сказал, Брюн отсчитал франки не торгуясь.
Я смотрела на Этьена. Мне было не по себе, и ему тоже было не по себе. Юноша старался даже ресниц не поднять в мою сторону, но как же они трепетали…
По его бледному, красивому лицу я читала, словно по раскрытой книге.
Ах, эта бездна между женских ног!
Ах, эта тьма, благоуханье это,
Вместилище нездешнего секрета…
Кто эту власть осилил, превозмог,
Кто хоть однажды в бездну ту не канул —
И к плотской жизни бодро не воспрянул
С мечом, готовым снова, снова, снова
Пронзать ему раскрывшееся лоно?
Ну да, силы его были неистощимы. Его отец и будущий тесть, которые казались крепкими как дубы, далеко отставали перед юношеской неутомимостью Этьена. Мы пили много шампанского. Я опьянела, но на мальчишку оно никак не действовало.
Оба представителя «старой гвардии» вздремнули, а Этьен все не унимался. Я была совершенно пьяна и плохо соображала, что со мной, учительницей, делает не в меру ретивый ученик.
Я так пьяна! Я не соображаю,
Куда и как меня имеет этот homme.
Я то ору, то песни распеваю,
А в голове ужасный бом-бом-бом.
Мой взор исколот сотнями искр-игл,
В моем сознании profundis – бездна – дно…
«Ну кто бы вас, красавица, не выпил,
Как за обедом легкое вино?»[19]
Потом проснулись старшие – проснулись с новыми силами. Им было совершенно наплевать на меня, на мою усталость, мое изнеможение. Я была почти без памяти и мечтала только об одном: чтобы это поскорей кончилось. Вообще два деревенских мужлана были мне отвратительны буквально всем, начиная от запаха их пота и кончая тем, что они, опившись шампанского, никак не могли достичь оргазма, снова и снова терзали меня.
Mon Dieu, Bon Dieu,
Все это людьё
Такое мудьё
В обращеньи со мной,
Что охота «Adieu!»
Им навеки сказать —
И отправиться спать… Одной.
Но вот что удивительно! Как ни замучили меня Брюн и Бугье, стоило ко мне прикоснуться Этьену, я оживала. А в конце концов, опьянев, я вовсе потеряла голову и начала просить, чтобы те двое ушли и оставили меня только для Этьена… Потом вдруг уснула как убитая и ничего далее не помню.
* * *Салон «Sun rays» оказался вполне схож со своей черно-геометрической вывеской, однако оформлен был в песочно-оранжевых тонах. Располагался он в подвальном помещении, и Алё– не невыносимо захотелось поскорей броситься отсюда прочь. Вообще-то клаустрофобия ей не была свойственна, однако в этой гнетущей цветовой гамме – такое ощущение, что вокруг бушевал самум! – немудрено было впасть и в клаустрофобию, и в депрессию, и даже в мизантропию.
В салоне играла какая-то релаксирующая мелодийка (черт его знает почему, но подобные нашу героиню никогда не успокаивали, а, напротив, всегда поднимали ее, героини, боевой дух). Для кого музычка играла, неведомо, потому что в салоне царила полная тишина. Впрочем, возможно, все клиентки и клиенты залегли по кабинетам и релаксировали на полную катушку. За стойкой ресепшен было пусто. Алёна начала оглядываться, как вдруг из двери с табличкой «Солярий» вышла девушка, при виде которой она на миг неприязненно прищурилась. Надо же, видела брюнеточку только дважды, и то мельком, но, несмотря на свою отвратительную зрительную память, запомнила ее, как сфотографировала. Сейчас, в форменном халатике лимонного цвета (Алёне немедленно пришло в голову сравнение с принцем Лимоном и бароном Апельсином), девица выглядела совсем не столь эффектно, как в аэропорту, где она была вся такая с иголочки (писательнице снова вспомнился диалог из романа «Граф Монте-Кристо»)… И в выражении ее лица было что-то другое… Нервное ожидание, вот что!
«Интересно, Коротков рассказал ей про наши с ним дела? Или жена, как обычно, все узнает последней? А может, здесь как раз тот случай, когда муж и жена – одна сатана?»
– Добрый день, – произнесла Киска, видимым усилием нагоняя на лицо профессиональную улыбку, которая в народе называется американской, рекламной, «улыбкой Карнеги» или попросту «сушить зубы». – Вы к кому-то на прием? Или вы у нас впервые? Я готова рассказать вам обо всех услугах, предоставляемых нашим салоном.
– Извините, вы случайно не Катя Короткова?
Лицо у девушки мигом изменилось – стало испуганно-ожесточенным:
– Вы… та самая писательница, да?
«Та самая» – это было хорошо сказано… Прозвучало очень выразительно! Да, похоже, муж и жена – все же одна сатана.
– Шура уже едет сюда, а вы… вам придется чуточку подождать. Проходите.
– Куда?
– Вот сюда.
Киска открыла дверь в тесный кабинетик с табличкой «Диагностика». Здесь стояли крошечный столик с большим компьютером, крутящийся стул и раскладное кресло. Много места занимал стеллаж с какими-то папками, наполовину загородивший дверь в соседнюю, смежную комнату. На стене висели различные сертификаты, подтверждающие квалификацию работников «Sun-rays».
Еще на полу стояли электронные весы. При взгляде на них Алёна вспомнила, что сегодня она, от всех треволнений, в принципе забыла поесть, а завтрак ее состоял только из чашки кофе с молоком и банана. Для фигуры замечательно, но для самочувствия не слишком.
Кабинетик Алёна мигом окинула взглядом. Но прежде всего заметила, что тут нет окна – вместо него в стену вмонтирован кондиционер. Вообще крохотная комнатушка была похожа на ловушку. Алёна вспомнила игру с Дракончегом в рифмы и инстинктивно попятилась: комнатушка-ловушка – недурно в смысле буриме, но мало устраивает в обыденной жизни. А вдруг ее здесь запрут? Конечно, у нее есть мобильный, с которого можно вызвать на помощь милицию, но сама мысль о том, что придется ее вызывать, вселяла тоску. И Алёна повернулась к Киске:
– Извините, а можно мне сначала в туалет?
– Вон туда, по коридору.
Не то чтобы Алёне в туалет было радикально нужно – просто хотелось, как выражаются военные, примениться к местности. А именно – отыскать пути к отступлению. Что-то как-то неважно было у нее на душе… Фразочка Виталия, брошенная вчера, насчет того, что нынче на Патриарших будет интересный детектив, продолжала оставаться актуальной и сегодня.
Наверное, зря она все это затеяла. Может, лучше забрать из бумажника Короткова свои десять тысяч, а остальное вернуть, потом отдать второму фигуранту то, что тот столь бешено ищет, – и, снова повесив свой экстравагантный парижский сувенир на стену, жить дальше так, как жилось прежде… В общем-то, и теперь еще не поздно отработать обратный ход. Киска ведь не сумеет удержать Алёну, если она вдруг бросится наутек. Да и не станет удерживать, если швырнуть в качестве отступного бумажник ее благоверного…
Или все же станет?
Впрочем, проверять, как будет действовать девица, наша героиня не намеревалась. Она не повернула назад, а пошла вперед.
Минуя приотворенную дверь с табличкой «Солярий», из-за которой слышалось гудение вентилятора, Алёна бросила туда взгляд и увидела очень бледного молодого человека в черном. Очевидно, тот ждал своей очереди загорать. Вид у него был ужасно болезненный, и поднабрать ультрафиолета ему бы очень даже не помешает.
Дохляк, конечно, редкостный. В случае чего на его помощь рассчитывать нечего.
Нет, никакого «случая чего» не должно произойти, не надо нагонять негатив!
А вот и туалет. К своему огорчению, Алёна убедилась, что в нем тоже атмосферу создает исключительно кондиционер и окон, через которые можно было бы удрать, нету.
На нужное время наша героиня задержалась в туалете, а потом вышла, вернулась в холл к Киске, и та снова провела ее в кабинетик диагностики. Алёна села в единственное кресло, которое, как ей было известно по посещениям других косметических и массажных салонов, легким движением руки превращается в элегантную кушетку.
Телефон в сумке зазвонил. Егор!
– Ну что, девица-красавица, – весело произнес частный детектив, – посмейте только упрекнуть меня в неоперативности! Я все разузнал. Есть время выслушать?
– Разумеется, – быстро сказала Алёна, хотя Коротков мог явиться в любой момент.
Егор начал рассказывать. Она слушала, иной раз удивленно восклицая, иной раз смеясь или неодобрительно качая головой. А в общем-то, в который раз убеждалась, что с помощью элементарной догадливости, умения логически мыслить и простейшего жизненного опыта можно выяснить очень многое, даже не прибегая к услугам информаторов. Кажется, к таким выводам приходила и небезызвестная мисс Марпл… С одной стороны, это невольно возникшее сравнение польстило Алёне, с другой – огорчило ее, ведь мисс Марпл была хоть и милая, но очень старенькая леди, а назвать нашу героиню старухой могла лишь какая-нибудь совершенно безмозглая злопыхательница лет семнадцати-восемнадцати от роду. С третьей стороны – если бы молодость знала…
Наконец Егор отключился. Едва Алёна успела убрать телефон, как за дверью послышались шаги и голос Короткова:
– Где она?
Ответа Киски писательница не слышала: наверное, та лишь махнула рукой на кабинет диагностики. Дверь резко распахнулась, и в тесноту комнатушки ворвался Корóтков, рявкнув с порога:
– Гони мои деньги, сука!
– От суки слышу, – хладнокровно ответила Алёна и покрепче взялась за бока компьютера.
Ах да, мы забыли сообщить, что, едва заслышав шаги Командора… то есть, извините, шаги Короткова за дверью, наша героиня, со свойственными ей проницательностью и дедуктивными способностями, о которых мы уже упоминали, примерно прикинула, что сейчас может произойти. Поэтому, вскочив с дивана, шмыгнула за письменный столик, под защиту компьютера, да еще взялась за него двумя руками, рассудив, что в случае сражения это будет очень даже не хилое оружие. При встрече с головой Короткова электронному мозгу, конечно, будет нанесен огромный ущерб, однако и Шуриным мозгам тоже не поздоровится!
Тут, правда, мысль об уголовной статье за превышение необходимой обороны пришла Алёне на ум, и она решила слишком сильно Короткова все же не бить. Не до смерти, словом.
Итак…
– Гони мои деньги, сука!
– От суки слышу.
– Что? – задохнулся Коротков, не ожидавший такого словесного хулиганства от интеллигентной женщины.
Воспользовавшись возникшей паузой, Алёна спокойно объяснила, что, к сожалению, бумажника у нее с собой нет.
– Как нет? – Глаза Короткова чуть, как любят писать господа беллетристы, не выскочили из орбит. – Ты же обещала, что принесешь!
– Вы мне тоже много чего обещали, – возразила Алёна. – И вообще, будьте любезны обращаться ко мне на «вы».
– Я обещал деньги отдать и отдал! – рявкнул Коротков, как эгоист и эгоцентрист игнорируя все местоимения, кроме первого лица единственного числа.
– Ага, только сразу и забрал, – кивнула Алёна. – Да еще и картину украл.
Коротков оставил это без комментариев, но голос чуть понизил:
– Ты же говорила, что…
– На «вы», плиз, – спокойно сказала Алёна, уже чувствуя, что электронный мозг компьютера останется цел и невредим.
– Вы, – проскрежетал Коротков, – говорили, что принесете деньги.
«Выходила к ним горилла, им горилла говорила, говорила им горилла, приговаривала», – вдруг вспомнила Алёна бессмертного «Бармалея». И как-то почему-то перестала бояться.
– Да, я говорила, вернее, писала в эсэмэске, что принесу деньги, но не просто так, а в обмен на информацию, – добавила Алёна. – Я готова заплатить ими, разумеется, за вычетом десяти тысяч вашего долга, – уточнила она и посмотрела на Короткова, который, надо отдать ему должное, стойко перенес «укол зонтиком», только перекосился малость (ну а кто не перекосился бы на его месте?!), – за сведения о том, кто вас ко мне подослал, или, выражаясь более доступным вам языком, кто вас на меня навел.
– Не лезла бы ты… не лезли бы вы не в свое дело! – хрипло заявил Коротков. – Не знаете, с кем связываетесь. Лучше бы подобру-поздорову отдали ему то, что ему надо, а мне деньги вернули, и все было бы нормально.
– Я не возражаю раздать всем сестрам по серьгам, – кивнула Алёна. – Мне и самой хочется, чтобы все было нормально. Но сначала я хочу повидаться с тем человеком и кое-что ему сказать. Можно с глазу на глаз, можно при свидетелях – мне, собственно, вшистко едно.
Черт знает, почему, наверное, из куража и чистой вредности она вдруг заговорила по-польски. Впрочем, «заговорила» – слишком громко сказано, по-польски Алёна знала только эти два слова, да еще совсем уж сакраментальные «дзенкуе бардзо», «пся крев», «польский гонор» и «ще Польска не сгинела». Однако на Короткова «вшистко едно» почему-то произвело впечатление.
– Ну ладно, – буркнул Шура. – Он сейчас придет. Тоже хочет с то… с вами, значит, встретиться.
В ту же минуту из приемной донесся встревоженный голос Киски:
– Погодите, вы к кому?
Коротков усмехнулся:
– А вот и он. Явился – не запылился!
Дверь открылась – и Алёна ахнула. На пороге стоял Виталий.
Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть… Значит, она все напутала со своей хваленой дедукцией? Выходит, так. И получилась у нее сущая индукция, а вернее всего, ерунда полная.
Виталий и Коротков! Ну и дела…
– Значит, все это подстроили вы? – не то с презрением, не то с изумлением проговорила Алёна.
Шеметов покраснел – но тоже, как недавно и Коротков, явно не от стыда, а от злости:
– Если тут кто-то что-то подстроил, так только вы! Мало того что вас черт принес куда не надо и когда не надо, так вы немилосердно вырубили меня в аэропорту! Вот уж не предполагал в женщине подобной жестокости! Ударили по голове, украли картину…
– Я вас ни по чему не ударяла, – спокойно, с полным сознанием своей невиновности (и мы все пойдем в свидетели того, что ни по чему она никого не била!) сказала писательница Алёна Дмитриева. – А что касается картины, то я ее купила, вы же ее у меня украли. Вы первый начали, покусившись на чужое имущество. А я всего лишь возвращала свое.
– Свое! – зло повторил Виталий. – Что б вы понимали, что тут свое, а что чужое!
– А мне и понимать нечего. Вы стащили пакет с картиной с транспортера, а значит, украли, все очень просто. Стащили – и деру. А эти ваши фокусы с ножичком!
– С каким? – неприветливо глянул Виталий.
– Да с вашим талисманом. Правильно вы говорили, что нельзя с ним расставаться, удача от вас сразу отвернулась!
– Ничего не понимаю, – насупился Виталий.
Его дешевое упрямство разозлило Алёну:
– Чего вы не понимаете? Того, что подбросили в мою сумку свой нож, чтобы меня тормознули на досмотре? Я вас, конечно, не запомнила тогда, зато вспомнила теперь и прямо вижу, ну ви-и-ижу, как вы с вымученной такой усмешечкой говорите: дескать, ножик мне понадобится, чтобы маникюр делать и бутылки открывать.
– И что тут криминального? – удивился Виталий. – Теперь я припоминаю, что действительно говорил нечто подобное в аэропорту Шарль де Голль… Но разве там были вы? Я помню какое-то прилизанное существо…
– Ага, ага, то-то вы на милонге вели разговоры о гладеньких головках девочек, которые «латину» танцуют! Вы хотели уточнить, ношу ли я гладкие прически. Вы еще не были уверены, я это или не я! А ножик был ваш, не спорьте, вы знали, какие в нем лезвия, знали, что и все для маникюра есть, и открывашка, и штопор. А выражение лица тогда у вас было самое несчастное, я помню. Конечно, вам жаль было ножа. Талисмана к тому же. Ваш это был нож, ваш, не спорьте! Иначе зачем бы вы сегодня на Покровке покупали точно такой же? Я видела вас через витрину, потом специально в магазин зашла, чтобы уточнить. Вы без талисмана дня прожить не можете, вчера потеряли, а сегодня бросились новый покупать. Нельзя быть таким суеверным! Вы от черной кошки не шарахаетесь в обход случайно?
– Почему вы решили, что я вчера нож потерял? – угрюмо буркнул Виталий, высокомерно пропустив пассаж про кошек мимо ушей. – Все какие-то фантазии!
– Никакие не фантазии, я его видела собственными глазами, – злорадно сообщила Алёна, вспомнив жизнерадостного Артема и его «археологические трофеи»: фонарик, ключ, стеклышки – и новенький, хоть и перепачканный в земле, складной красный ножик с белой эмблемой знаменитой швейцарской фирмы «Wenger Classic». Ничего, пусть теперь талисман Артемке послужит, у Виталия уже есть другой.
– Видели? – возмутился Виталий. – А почему не подобрали, если знали, что он мой?
– Да ведь что с возу упало, то пропало, – загадочно ответила Алёна.
– Ну, предположим, там, в аэропорту, нож был мой, – пошел на попятный Виталий, поняв, что невозможно отрицать очевидное. – Но я ведь мог его просто уронить нечаянно в вашу сумку…
– Ага, ага, – ехидно сказала Алёна, – охотно верю, что свой талисман, которому с тех пор дважды искали замену, вы нечаянно уронили, а потом, увидев его, ни слова не сказали и даже не спохватились! Вы были заняты только тем, чтобы украсть мою картину!
– Да не нужна мне ваша картина! – огрызнулся Виталий. – Я ее нечаянно взял. Перепутал пакеты. И, если обнаружил бы подмену, вернул бы ее вам.
– Ну да, вы нечаянно мою сумку взяли – и даже не заметили разницу в весе, конечно, – невинно кивнула Алёна. – Для вас что пять килограммов, что пятьсот граммов – вшистко едно, верно?
Черт, опять вылез полонизм! Впрочем, Виталий на него не отреагировал.
– Ну, такое замечают только слабые женщины, а мужчины особой разницы не видят, – гордо сказал он. – Хотя назвать вас слабой язык не поворачивается. Как вы меня по голове навернули, просто уму непостижимо! Немилосердная! Жестокосердная! Безжалостная! А я-то, как дурак, бросился вас вчера спасать, когда этот разбойник…
– Да у вас с ним было все расписано как по нотам, вся партия виртуозно разыграна! – воскликнула возмущенно Алёна. – Вам надо было выступить в роли моего спасителя, проникнуть в мою квартиру и попытаться снова украсть картину. Вы же смекнули, что я вас на милонге не узнала! Но когда, уже дома, я упомянула, что «Продавщицу цветов» у меня чуть не стащили в аэропорту Шарль де Голль, вы испугались, что я вас узнаю, съежились, скукожились и быстренько сбежали. А на другой день подговорили своего сообщника, – презрительно мотнула она головой в сторону Короткова, – обманом влезть ко мне…