Махалов осекся, минуточку помялся, а потом закончил уже не столь бойко:
– Ну и решил, что добыча от него ускользнула, не стоит и пытаться ею завладеть.
– Вы так думаете? – с сомнением в голосе произнесла Алёна. – А согласно развитию сюжета моего будущего романа Пашка-сорванец как раз решил, что настала пора действовать, а точнее – экспроприировать экспроприаторов. Он буквально по пятам явился за Виталиком в туалет, воспользовался полным безлюдьем, оглушил его…
– Подлец… – простонал Виталий, схватился было за голову, но тут же опустил голову, выражая своим видом полную покорность судьбе. А Алёна продолжала:
– Пашка-сорванец мигом снял раму и вынул листочки. Потом, понимая, что Виталик скоро очнется и поднимет шум, снова кое-как нахлобучил раму на картину, сунул обратно в пакет – и выскочил вон, оставив пакет под умывальником. Надо отдать должное ловкости его рук! Ну что ж, профессионализм, как говорят, не пропьешь, и хоть осýжден, как выражаются блюстители порядка, наш герой был в свое время за превышение пределов необходимой обороны, все же мордовские курорты были для него подлинной школой жизни и мастерства.
Коротков так и покатился со смеху, но Пашка-сорва… то есть, извините, Павел косо глянул на него, и Шура смолк, точно подавился. И только тогда сам Махалов от души захохотал, но Коротков уже не смел и пикнуть.
«Какие иерархические тонкости, скажите, пожалуйста!» – ехидно подумала Алёна. Но заговорила со всей серьезностью:
– Выходя, он столкнулся лицом к лицу с Эрэс и сообщил ей, что это мужской туалет, а вам, девушка, туда, в дамский. Однако энергичная и настойчивая дама все же улучила момент, вбежала в запретный клозетто, увидела сумку с картиной – и дала деру, думая только о том, что наконец-то вернула себе свою замечательную собственность. Тем временем Пашка-сорванец, видя, что Виталик все не появляется из туалета, забеспокоился, не навернул ли он его слишком сильно. Отбыв однажды срок за непредумышленное убийство, Пашка-сорванец то ли преисполнился уважения к чужой жизни, то ли боялся снова попасть в мордовские дровосеки… Так или иначе, он вернулся и обнаружил Виталика в полном бесчувствии. Воздадим должное человеколюбию! Пашка-сорванец поднял тревогу и вызвал к Виталику медицинскую команду аэропорта. Виталик, едва очнувшись, обвинил его в нападении и краже картины, однако Пашка заверил его, что видел ее в руках той самой не то кудрявой, не то прилизанной русской дамы. У нее, мол, и картина, и все содержимое рамки. Виталик был в полубреду, поэтому поверил. К тому же подумал, что если человек так о нем заботится, то просто не может быть вором. Однако во всяком из нас уживаются ангел и бес, и Пашка-сорванец отнюдь не являлся исключением. Он заботился о Виталике, однако, стоило тому обронить, что сама картина тоже является огромной ценностью, бросил соотечественника на попечение врачей и вспомнил, что пора бы поторопиться на рейс. Думаю, намеревался в Москве сесть на хвост Эрэс и, выбрав удобную минуту, завладеть картиной. А чтобы Эрэс его не узнала (все же они столкнулись нос к носу!), он переменил рубашку и надел «стетсон», который, очевидно, купил в одном из бутиков «дьюти фри».
– Ну и ну… – пробормотал Павел. – Ну и ну! Уж не про вас ли было сказано: иглу в яйце видит?
Алёна скромно пожала плечами: ну да, мол, я такая!
– Между тем Виталик вышел из шока и понял: сокровище для него практически потеряно, качнуть весы Фортуны может только чудо. Тогда он срочно связался с Пэнтром и заставил его позвонить в Шереметьево и сообщить, что там заложена бомба.
– Ну ладно, я все понимаю, но откуда вы узнали, что был такой звонок? – подал наконец голос Виталий.
Еще в бытность свою журналисткой Алёна усвоила непреложный этический закон: информаторов не выдавать! Разумеется, она ни словом не обмолвится ни о Егоре, ни о командире отряда быстрого реагирования, ни о командирской жене.
– Да когда нас посадили, весь аэропорт гудел об этом! – пожала плечами наша героиня. – Вы что, думаете, люди все дураки?
– Точно, слухи витали, так сказать, в воздухе, – кивнул Павел. – В самом деле, народ у нас догадливый.
– Думаю, что Виталик надеялся просто задержать прибытие рейса в Москву, – продолжала Алёна, – а за это время подтянуть в аэропорт каких-то своих людей, которые перехватили бы Эрэс там.
Она умолчала еще об одной своей догадке: наверное, Виталий собирался дать задание Егору следить за ней, но не успел – Алёна уже ускользнула. И хорошо, что не успел, иначе вряд ли ей удалось бы добиться такой доверительности в разговорах с Амедео-Ромео Рыжовым!
– Однако никто не мог ожидать, что самолет посадят в Нижнем – то есть что Эрэс попадет прямиком домой. Дама отправилась получать багаж, что заметил Пашка-сорванец – и тотчас принял решение преследовать ее (сам-то путешествовал налегке, поэтому был свободен от багажных хлопот). И как только Эрэс села в машину, он немедленно сел в другую и велел водителю преследовать черную «Мазду», которая увозила Эрэс. Однако конкурент Виталика не знал и не мог знать, что по пути начнется автородео – выяснение отношений между двумя соперниками. Шуре Короткову было мало того, что он увел девушку у Левы Парамонова – ему надо было еще сильней уязвить того. Шура подстроил аварию в одном из автозаводских двориков, которые знал отлично, и повез Эрэс дальше, вполне довольный собой. А по пути разжалобил ее историей о предстоящей свадьбе и выпросил на бедность десять тысяч, которые однозначно не собирался отдавать.
– Собирался! – зло выкрикнул Коротков. – И вообще, почему вы всех называете вымышленными именами, а меня – Шура Корóтков, как и есть на самом деле?!
– Ну хотите, я буду вас называть Cаша Короткóв, – пренебрежительно спросила Алёна.
– Нет уж, спасибо, – надулся тот.
– Как угодно, – согласилась рассказчица. – Итак, продолжаем наш сюжет! Авария оказалась посерьезней, чем планировал Шура, – Лева Пономарев в бессознательном состоянии был доставлен в больницу. Пашка-сорванец, как я понимаю, не обратил внимания на номер машины Короткова… Непростительное упущение, по-моему!
– Совершенно верно, – покаянно кивнул Павел. – Но он привык не гнаться, а уходить от погони, вот поэтому так и вышло. До чего горько же он потом каялся и отчаянно ругал себя за невнимательность…
– Как мне удалось выяснить, Пашка-сорванец, конечно, уехал в Москву, но каждый день звонил в больницу, спрашивал о здоровье Левы Пономарева. Держал, так сказать, руку на пульсе. И как только стало известно, что Лева пришел в сознание, ринулся в Нижний. Он проник в палату и вытряс из больного информацию о человеке, который вставил такую палку в колеса синей «Мазды». И был, конечно, приятно изумлен, когда узнал, что им является его бывший сокамерник Шура Коротков.
– Откуда вы таких слов неприятных набрались? Сокамерник, понимаете ли… – брезгливо пробормотал Павел. – Разве нельзя сказать как-нибудь поделикатней – товарищ по несчастью, к примеру?
– Редактура принимается, – кивнула Алёна, – нехай будет товарищ по несчастью. Пашка-сорванец немедленно этого несчастного товарища отыскал и пригрозил выдать милиции, если тот откажется ему помогать и не даст координаты Эрэс.
– Ошибка в кроссворде, – хохотнул Павел. – Психологическая ошибочка!
Коротков тоже хохотнул и победно посмотрел на Алёну. Однако наша писательница была весьма догадлива и немедленно внесла в свой рассказ коррективы:
– Ага, шантажировать не пришлось, насколько я понимаю. Шура был только рад представившемуся случаю насолить своей кредиторше, тем паче она его уже порядком достала напоминаниями о возврате долга, и даже пытался ее побить. Да наткнулся на кулаки Виталика, который очень натурально разыграл благородного рыцаря, хотя влеком был только одним желанием: попасть в квартиру Эрэс и убедиться, что картина на месте.
Виталий глянул исподлобья, неприязненно:
– Имейте в виду, я пришел бы на помощь любой женщине, на которую напал хулиган. Так что ваши инвективы, знаете ли…
– Прошу прощения, – пожала плечами Алёна. – Думаю, тут удачно сошлось приятное с полезным. И рыцарственность свою проявили, и тайные помыслы удовлетворили. Ну, что было потом, всем известно. Виталик испугался, что Эрэс его узнает, и сбежал, но не терял надежды с ней встретиться назавтра и как-нибудь охмурить ее, из разговоров уже сделал вывод, что дама не подозревает о начинке картины. Значит, у него оставался шанс. Ах да, мы как-то Пашку-сорванца оставили в стороне. Не слишком, как я понимаю, доверяя своему бывшему сока… то есть, извините, товарищу по несчастью, тот отправился убедиться, точно ли по указанному адресу живет та особа, с которой он как бы по-французски объяснялся по поводу гендерных тонкостей возле туалета в аэропорту Шарль де Голль.
– Ой, да ладно вам заедаться, – обиженно пробубнил Павел. – Как бы по-французски… У вас самой, между прочим, акцентик – не дай боже. Смесь французского с нижегородским, как сказал классик!
– Ой, да ладно вам заедаться, – обиженно пробубнил Павел. – Как бы по-французски… У вас самой, между прочим, акцентик – не дай боже. Смесь французского с нижегородским, как сказал классик!
– Хорошо, не буду заедаться, – согласилась Алёна. – Однако явление Пашки-сорванца было очень неосторожно. Эрэс ведь могла его узнать!
– А не узнала? – насторожился Павел.
– Сначала нет, – призналась Алёна. – Но потом вспомнила.
Она умолчала о ведущей и направляющей роли соседки Раисы. Нельзя ведь уж прямо все свои секреты выдавать.
– Да, поступок неосторожный, – покивал Павел. – Зато я… в смысле Пашка-сорванец, посмотрев на Эрэс, понял, что не может причинить ей зла, и потому приказал своему сока… то есть товарищу по несчастью, даже не вздумать руку на нее поднять. Никаких драк и всего такого!
– Ну что ж, спасибо и на том, – усмехнулась Алёна, отводя взгляд от его глаз, которые так и липли к ее глазам.
Ей приходилось читать всякую такую чухню, мол, женщины порой проникаются страстью к ворам, насильникам и даже стоматологам. Ну так вот, Алёна Дмитриева подобными психологическими вывихами отнюдь не была обременена. Вор должен сидеть в тюрьме, а не крутить романы с красавицами-писательницами! И, несмотря на отважную внешность Павла (бретеры вообще нравились нашей героине), у него не было никаких шансов. К тому же он не танцует аргентинское танго!
Да и даже если бы танцевал. Вон Виталий танцевал, а толку-то? Нет уж, танго тангом (или тангой, кому как больше нравится), а все прочее – врозь.
– Но пора нам и на коду, – сказала Алё-на, – закругляюсь. Коротков, желая выслужиться перед приятелем дней своих суровых, выдумал предлог, под которым можно проникнуть к Эрэс. Пообещаю, дескать, ей долг отдать – она и растает. Так и вышло. Коротков явился к Эрэс и принялся заговаривать ей зубы. Тут Пашка-сорванец, как и было уговорено у подельников, позвонил в домофон под лживым предлогом. Эрэс вышла из комнаты, Коротков сорвал картину со стены и бросился бежать. Однако упал на некоей коварной ступеньке и уронил сокровище, которое вывалилось из слабо державшейся рамы. Эрэс кинулась Короткова догонять. Но Пашка-сорванец был наготове, толкнул ее, и подельники смылись. И тут что-то произошло, не пойму… Они почему-то бросили картину…
– А вот сами догадайтесь, раз такая догадливая, – угрюмо сказал Коротков.
– Рискну, – не слишком уверенно проговорила Алёна. – Думаю, у кого-то не выдержали нервы. Все-таки картина Пашке-сорванцу нужна была лишь постольку-поскольку. Прежде всего – дневник Мадлен! Вернее, то, что от него осталось. Он ведь уже посмотрел свои трофеи и убедился: одного листка не хватает. Того самого, последнего в записях Мадлен, на котором она обещала перестать писать левой рукой и открыть свое подлинное имя. Того самого, без которого все прочее было лишь дешевым эпатажем, а не сенсационным признанием распутницы, несчастной жены великого художника.
– Вы нашли его! – заорал Павел.
Виталий вскочил, схватился в отчаянии за голову – и снова сел.
Алёна только улыбнулась.
– Пашка-сорванец, как мне кажется, был убежден, что листок остался не замеченным им в том же тайнике, который был сделан в раме. Добежав уже до выхода на улицу и увидев, что рамы нет, он взбесился. Крикнул, что Коротков все испортил, что картина без рамы ему не нужна. Ну и у того не выдержали нервы. Шура отшвырнул картину… и тут дверь захлопнулась.
Павел тяжело вздохнул и пробормотал, как бы про себя:
– И они, как идиоты, стояли на крыльце и слушали, как Эрэс подбирает картину, говорит растерянно: «Спасибо, господа воры!» – и уходит…
– Да, затруднительная ситуация, – усмехнулась Алёна. – Однако кто-то из двоих воров оказался хорошим психологом. Думаю, Пашка-сорванец. Коротков считал, что его деньги, бывшие в оброненном бумажнике, потеряны, и, между нами говоря, у Эрэс были все основания их присвоить. Но Пашка-сорванец был убежден, что Эрэс придет вернуть бумажник. И был готов к такому повороту событий.
– И он угадал! – обаятельно усмехнулся Павел. – Вы пришли. В смысле Эрэс пришла вернуть бумажник.
– Пришли-то мы с ней пришли, конечно, – протянула Алёна, – но отнюдь не только затем, чтобы его вернуть. Прежде всего я хотела бы…
– Чтобы вас оставили в покое? – перебил Павел. – Честно, если вы отдадите тот листок, никто из нас больше никогда…
– Нет, – сказала Алёна, словно не слыша его. – Покой нам только снится! Я бы хотела прочесть записки Мадлен.
* * *А на тех листочках было написано:
Глупо, невыносимо глупо… Но если бы кто-то мог вообразить, какая радость захлестнула меня в то мгновение!
Я вспомнила черные глаза Этьена, его руки, прикосновения, от которых меня бросало то в жар, то в холод… Этот чудный юноша, самый, быть может, красивый человек, которого я только видела в жизни, влюбился в меня! Он отказывается от своей порядочной, приличной, достойной во всех отношениях, хорошенькой, юной невесты, потому что хочет быть со мной!
У меня застучала кровь в висках от счастья, и я не расслышала, что говорит Франсин. До меня донеслось только окончание фразы:
– Теперь вы понимаете, почему я разыскивала вас?
«Она хочет, чтобы я уговорила Этьена, – мелькнула мысль, – чтобы я сказала ему, что он мне не нужен!»
– Милая девочка, – начала я, и в тот миг острой жалости Франсин и впрямь казалась мне милой и несчастной, – но чем же я могу вам помочь?!
– Да вы разве не слышали меня? – воскликнула она, чуть не плача. – Для вас это ничто, привычное дело, вы этим каждый день занимаетесь, а у меня от этого зависит счастье всей жизни!
Я нахмурилась. Ничего не понимаю…
– Погодите, вы говорите, Этьен отказался жениться на вас из-за меня?
– Ну да! – выкрикнула Франсин в отчаянии. – Он сказал, что не ляжет в постель с неумелой дурой, с неотесанным бревном. Мой жених хочет, чтобы я под вашим руководством прошла курс любовной науки, чтобы я стала такой же, как вы!
Мне показалось, что проезжавший мимо автомобиль sapeurs-pompiers, пожарных, остановился и вылил на меня всю ледяную воду, которая была в его цистерне.
Не очень скоро я пришла в себя.
Главное, не показать своего разочарования, почти горя. Да что я о себе возомнила? С ума сошла… Я истинно сошла с ума!
Любовь вспыхнула в моем сердце, жила единый миг и погасла.
– Интересно, – хихикнула я со всем возможным ехидством, маскируя насмешкой разбитое сердце, – вы всякие требования своего жениха готовы выполнить? А если он велит вам обучения ради выйти на панель, вы что, пойдете?
– Я сделаю все, что он захочет, – заявила Франсин. – Я готова на все, только бы не потерять его. Украду, убью ради него. Пойду на панель. Поступлю к вам в обучение.
– И как же я должна обучать вас любовному искусству? – зло спросила я. – Я не лесбиянка, игры между женщинами мне омерзительны.
– Мне тоже, – ответила девчонка, сопроводив ответ таким взглядом, что стало ясно, какие чувства она ко мне испытывает. – Этьен сказал, что мы будем обучаться вместе.
– Как это? – спросила я растерянно. Наверное, выглядела я в тот миг довольно глупо.
– Ну, вы будете смотреть, как он это делает со мной, поправлять его, чему-то обучать, каким-то приемам, которые он потом будет применять опять со мной… Вы будете учить меня вздыхать, двигаться, шептать, говорить какие-то особенные слова. Вы будете учить меня играть на флейте…
– Дитя мое, – оборвала я ее, потрясенная до глубины души, – вы соображаете, что говорите? По-моему, вы ничего не понимаете!
Франсин бросила на меня снисходительный взгляд.
– Ах, боже мой, что же тут понимать? Я ведь не в консерваторию собираюсь поступать. Для меня довольно знать, что древние греки называли эту флейту палицей Геракла, а то, что с ней проделывает женщина, называется красивым словом феллация.
– Bon Dieu! – воскликнула я. – Позвольте спросить, где вы набрались подобных сведений?
– Ну, – ответила она с непередаваемым лукавством, – я ведь училась в монастырской школе.
– В монастырской? – не поверила я своим ушам. – И в каком же монастыре?
– Святой Мадлен.
* * *– Ха, – сказал Павел. – Это коммерческая тайна.
– Да бросьте! – пожала плечами Алёна. – Никакая не тайна, а несколько скандальные записки вздорной дамы. Вот если будет установлено абсолютно точно подлинное имя автора, тогда да, рукопись станет коммерческой тайной до момента выхода в свет книги.
– Скажите хотя бы одно, – с жадностью подался к писательнице Павел, – она призналась? Назвала свое настоящее имя?
– Сначала рукопись, – улыбнулась Алёна самой загадочной из всех на свете улыбок… Может, только Джоконда шла сейчас голова в голову с нашей героиней, а все остальные улыбающиеся дамы мировой истории отпали еще на старте. – Сначала рукопись, и не тратьте время на уговоры.
– А может, вы врете? – поднял голову Виталий. – Может, у вас никакого листка и нет?