*№ 13 (II ред.).
Глава: О свѣтѣ.<Въ слѣдующей главѣ выдутъ на сцену Князья, Княгини. Почитаю нужнымъ сказать впередъ, какіе будутъ мои Князья, чѣмъ отличаются они отъ князей бо̀льшей части романистовъ, и въ какой кругъ я намѣренъ ввести читателя.>
Читатель, дѣлали ли вы то же замѣчаніе, какое я? Ежели нѣтъ, то вспомните хорошенько повѣсти и романы, такъ называемые великосвѣтскіе, которые вы читали. Вотъ что я замѣтилъ въ этихъ романахъ и повѣстяхъ. Рѣдко герой романа, т. е. то лицо, которое любитъ авторъ, бываетъ изъ высшаго круга, и еще рѣже, чтобы этотъ герой былъ хорошій человѣкъ; большею же частью высшее общество выставляется только для того, чтобы показать, какіе всѣ дурные, подлые и злые люди живутъ въ немъ; оно служить для того, чтобы нагляднѣе выступили добродѣтели героевъ — чиновниковъ, воспитанницъ, мѣщанъ и[134] т. д. Когда выступаетъ на сцену въ романѣ Князь, я впередъ знаю, что онъ будетъ богатый, знатный, но гордый, невѣжественный, злой, будетъ злодѣемъ романа.
Въ моей повѣсти, я долженъ сказать впередъ, что не будетъ ни одного злодѣя, ни одного такого человѣка, который будетъ наслаждаться страданіями другихъ. Что дѣлать! Никогда въ жизни я не только не сталкивался съ такими людьми, но даже и не вѣрю въ ихъ существованіе, хотя нѣтъ почти ни одного романа безъ нихъ.
Не могу сказать, хотя и очень желалъ бы, что ни одинъ человѣкъ не дѣлалъ мнѣ зла. Итакъ [?] я такъ же, какъ и другіе, испыталъ дурную сторону сношеній съ ближними, но все зло, которое я испытывалъ, происходило отъ невѣжества, слабости, страстей людскихъ, но никогда — отъ желанія дѣлать зло. Удивительно, зачѣмъ безпрестанно представляютъ намъ въ романахъ такихъ людей, которыхъ не бываетъ, и которыхъ существованіе было бы очень грустное. — Я понимаю, что можно увлекаться правдою въ прекрасномъ, но какой злой духъ увлекаетъ фантазію романистовъ, людей, которые хотятъ рисовать намъ нравы, до неестественности въ дурномъ и ужасномъ? Для чего Князь или Графъ, Княгиня или Графиня всегда имянно — тѣ необходимыя лица въ романѣ, которыя разрушаютъ счастіе и вредятъ добродѣтельнымъ героямъ? Почему знатность, богатство всегда бываютъ атрибутами злодѣйства? — Можетъ быть, этотъ контрастъ нуженъ для поразительности, но онъ, по моему мнѣнію, вредитъ естественности. Мнѣ кажется, что между людьми знатными и богатыми, напротивъ, меньше бываетъ злодѣевъ, потому что имъ меньше искушеній, и они больше въ состояніи, чѣмъ низшіе классы, получить настоящее образованіе, и вѣрно судить о вещахъ.
*№ 14 (II ред.).
Глава 15. Княгиня Корнакова.Одинъ изъ двухъ лакеевъ, ѣздившихъ за каретой бабушки, взошелъ и доложилъ: «Княгиня М-я A-а Корнакова». «Проси», сказала бабушка, усаживаясь глубже въ кресла. — Карлъ Иванычъ всталъ и объяснилъ бабушкѣ, что другъ его, портной Schönheit, женатъ на Русской, и ее зовутъ Анной Ивановной, и что онъ какъ съ мужемъ, такъ и съ женой давнишній пріятель. Бабушка и мы слушали его съ большимъ удивленіемъ: къ чему ведетъ эта рѣчь! — «Такъ какъ нынче Св. Анны», сказалъ онъ съ обыкновенными жалобными удареніями (Я буду подчеркивать слова, которыя онъ особенно растягивалъ и произносилъ плохо [?]), «то позвольте мнѣ пойдти поздравить М-е Schönheit и обѣдать, какъ другу дома, въ ихъ семейномъ кружкѣ». Бабушка, посмотрѣвъ нѣсколько времени на него очень пристально, согласилась и сказала, что дѣти цѣлый день будутъ съ нею, и поэтому онъ можетъ совершенно распологать своимъ днемъ, хотя ей было бы пріятно видѣть его въ свои имянины у себя, но старые друзья по всей справедливости должны были имѣть преимущество передъ новыми. — «Вы можете идти, Карлъ Иванычъ», прибавилъ папа довольно сухо улыбавшемуся и расшаркивавшемуся Карлу Иванычу, и, когда тотъ вышелъ, папа по-Французски сказалъ бабушкѣ: «Я предвижу, что онъ здѣсь совсѣмъ испортится». Меня очень поразили во всемъ этомъ двѣ вещи: во-первыхъ, какъ смѣлъ Карлъ Иванычъ предпочесть какую-то М-е Schönheit бабушкѣ? — «Должно быть эта дама еще болѣе достойна уваженія и еще важнѣе, чѣмъ бабушка», — думалъ я. И, во-вторыхъ: что значило, что Карлъ Иванычъ здѣсь испортится? и какъ онъ можетъ испортиться?» Папа вѣрно бы объяснилъ это, потому что въ то самое время, какъ въ дверь гостиной входила княгиня М-я A-а, бабушка, какъ будто не замѣчая ея, спросила у папа: «Т. е. какъ испортится?» — «Избалуется», сказалъ папа, приподнимаясь и кланяясь княгинѣ. Бабушка обратилась тоже къ двери. Какъ только Корнакова замѣтила, что на нее всѣ смотрятъ, она пошла гораздо скорѣе, чѣмъ прежде, и тотчасъ же начала говорить; она говорила такъ скоро и связно, что трудно было понять ее. Это обстоятельство заставило меня заключить съ самой выгодной стороны о ея умѣ, и я сталъ вслушиваться и наблюдать. Княгиня много говорила одна, съ самаго того мѣста, гдѣ ее замѣтили; она, не переставая говорить, подошла къ креслу бабушки, не умолкая, поцѣловала у нея руку и усѣлась подлѣ.
*№ 15 (II ред.).
Глава 16. Что я увидалъ въ зеркалѣ, и сѣкли ли насъ въ дѣтствѣ?Я увидалъ въ зеркалѣ бѣлокураго мальчика въ каричневомъ полуфрачкѣ, съ бѣленькими воротничками, перекосившимися на бокъ, съ припомаженными висками и съ торчащими вихрами на макушкѣ. Мальчикъ этотъ былъ красный, и на широкомъ лбу и носу выступали капли пота. Онъ, видимо, старался имѣть видь задумавшагося мальчика, но былъ просто очень сконфуженный мальчикъ. Видъ этого мальчика въ зеркалѣ мнѣ былъ очень непріятенъ, и я оглянулся на всѣхъ, не видалъ ли кто-нибудь, что я смотрѣлъ въ зеркало, но большіе были заняты какимъ-то разговоромъ, а Володя смотрѣлъ на меня, но какъ только я взглянулъ на него, сталъ смотрѣть въ другую сторону. Онъ вѣрно понялъ, что мнѣ должно быть непріятно знать, что я дуренъ, и притомъ знать, что онъ хорошъ и чувствуетъ свое преимущество передо мной. Глядя на его худенькую, стройную фигурку, румяныя щеки, черные, тоже, какъ и у папа, всегда смѣющіеся глазки, гладкіе, темные волосы и общее выраженіе веселости и самодовольства, я завидовалъ. Названіе, которое мнѣ далъ папа — философа, я переводилъ: дурносопый. И ежели философъ, значитъ мудрецъ, и я бы былъ мудрецъ, я бы ни минуты не поколебался отдать всю свою мудрость за хорошенькое личико.
*№ 15 (II ред.).
Глава 16. Что я увидалъ въ зеркалѣ, и сѣкли ли насъ въ дѣтствѣ?Я увидалъ въ зеркалѣ бѣлокураго мальчика въ каричневомъ полуфрачкѣ, съ бѣленькими воротничками, перекосившимися на бокъ, съ припомаженными висками и съ торчащими вихрами на макушкѣ. Мальчикъ этотъ былъ красный, и на широкомъ лбу и носу выступали капли пота. Онъ, видимо, старался имѣть видь задумавшагося мальчика, но былъ просто очень сконфуженный мальчикъ. Видъ этого мальчика въ зеркалѣ мнѣ былъ очень непріятенъ, и я оглянулся на всѣхъ, не видалъ ли кто-нибудь, что я смотрѣлъ въ зеркало, но большіе были заняты какимъ-то разговоромъ, а Володя смотрѣлъ на меня, но какъ только я взглянулъ на него, сталъ смотрѣть въ другую сторону. Онъ вѣрно понялъ, что мнѣ должно быть непріятно знать, что я дуренъ, и притомъ знать, что онъ хорошъ и чувствуетъ свое преимущество передо мной. Глядя на его худенькую, стройную фигурку, румяныя щеки, черные, тоже, какъ и у папа, всегда смѣющіеся глазки, гладкіе, темные волосы и общее выраженіе веселости и самодовольства, я завидовалъ. Названіе, которое мнѣ далъ папа — философа, я переводилъ: дурносопый. И ежели философъ, значитъ мудрецъ, и я бы былъ мудрецъ, я бы ни минуты не поколебался отдать всю свою мудрость за хорошенькое личико.
Я помню, какъ разъ, въ деревнѣ, за обѣдомъ, говорили про мою наружность, и при мнѣ maman, которая всѣми средствами старалась найдти что-нибудь хорошаго въ моемъ лицѣ, должна была сознаться, что я очень дуренъ. И потомъ, когда я подходилъ благодарить за обѣдъ, она потрепала меня по щекѣ и сказала: «Ты это знай, Николенька, что ты дуренъ, и за твое лицо тебя никто не будетъ любить, а ты долженъ стараться быть умнымъ и добрымъ, тогда тебя будутъ любить за твой умъ и доброту». Мнѣ было не больше 6-и лѣтъ, когда она мнѣ это сказала, но это такъ врѣзалось въ моей памяти, что я помню ту мысль, которая мнѣ въ эту минуту пришла, имянно, что она отъ меня скрываетъ всю правду, но что она уже увѣрена въ томъ, что я уменъ и добръ. Съ той минуты я убѣдился навсегда въ 3-хъ вещахъ: что я дуренъ, уменъ и добръ. Къ послѣднимъ 2-мъ мыслямъ я такъ привыкъ, что никто и ничто не могло бы меня разувѣрить (Какое-то, должно быть ложное, чувство мнѣ говорило, что во всемъ есть возмездіе — «я не хорошъ, зато я уменъ» — думалъ я), но къ первой мысли я никакъ не могъ привыкнуть и продолжалъ очень часто повѣрять свои сомнѣнія на этотъ счетъ не только зеркаламъ, но всѣмъ вѣщамъ, которыя способны отражать довольно ясно. Такъ, часто я смотрѣлся въ стаканъ, въ самоваръ, въ графины и т. д., но всѣ эти вѣщи отвѣчали мнѣ неумолимо то же самое, т. е. плохо. — На молитвѣ очень часто я просилъ Бога, чтобы онъ сдѣлалъ меня красавцемъ. Отъ этихъ умозрѣній насчетъ преимущества красоты передъ другими дарами природы я, вспомнивъ слова Княгини и бабушки о розгахъ, перешелъ къ разсужденіямъ о томъ, сѣкли ли насъ или нѣтъ?
*№ 16 (II ред.).
Сѣкли ли насъ или нѣтъ? Вотъ вопросъ, который я себѣ сдѣлалъ и, вспоминая прошедшее, старался рѣшить.
Помню я, какъ разъ, въ самое вербное воскресеніе, у насъ въ деревнѣ служили всенощную. Послѣ всенощной и ужина, мы пришли въ спальню; и по какому-то случаю очень развеселились. Я вспрыгнулъ на кровать къ Володѣ, перерылъ постель — даже доска одна провалилась подъ нами — мы щекотали, теребили другъ друга, визжали, помирали со смѣху — однимъ словомъ, находились во всемъ разгарѣ дѣтской безсознательной шумной веселости. Вдругъ въ комнату взошелъ Карлъ Иванычъ. По лицу его замѣтно было, что онъ не въ духѣ. Въ рукѣ онъ несъ только-что распустившуюся и освященную вербу съ тѣмъ, чтобы поставить ее за икону, которая находилась въ нашей спальнѣ. «Was ist das?»[135] крикнулъ онъ грозно и кинулъ на насъ такой взглядъ, что мы замерли, и съ самымъ ужаснымъ выраженіемъ потрёсъ вербою. Должно быть дурное настроеніе духа, присутствіе въ его рукѣ двухъ гибкихъ и вѣтвистыхъ вѣтокъ вербы и мое полуобнаженное тѣло внушило ему ужасную мысль. Онъ вытащилъ меня за руку съ Володиной постѣли, схватилъ меня за голову и... Нѣсколько только-что распустившихся шишечекъ свалилось съ освященной вербы. Я не думалъ ни о боли, ни о стыдѣ — одна мысль поглощала все мое вниманіе: такъ стало быть меня высѣкли? — высѣкли по-настоящему.
Maman находила, что побои — наказаніе унизительное; я часто слыхалъ, что она отзывалась о сѣченіи съ ужасомъ и отвращеніемъ, и Карлу Иванычу строго было приказано не бить насъ.
Удивительно, что добрый Карлъ Иванычъ, пунктуально исполняющій всѣ приказанія, не могъ воздержаться. Не разъ случалось, что онъ билъ насъ линейкой, давалъ щелчекъ въ лобъ своимъ огромнымъ ногтемъ, разъ даже ударилъ меня своими помочами. Я не обращалъ вниманія на эти случаи, но верба... Стало быть напрасно я горжусь, что меня не сѣкли. Однако нѣтъ — сѣчь должно быть значитъ совсѣмъ другое — вѣрно мальчика кладутъ на скамейку, держатъ, онъ кричитъ, и его сѣкутъ двое — вотъ это ужасно. — А верба что? Это такъ Карлъ Иванычъ разгорячился; я помню, онъ самъ говорилъ, что жалко, что мы не были сѣчены. Стало быть насъ не сѣкли.
Часто со мною случалось и впослѣдствіи, что я, составляя себѣ впередъ понятіе о какомъ-нибудь впечатлѣніи и потомъ испытывая его, никакъ не могъ согласовать одно съ другимъ и не вѣрилъ, что я дѣйствительно испыталъ то, о чемъ составилъ себѣ такое невѣрное понятіе. Я рѣшилъ, что насъ не сѣкли.
*№ 17 (II ред.).
Глава 17-ая. Князь Иванъ Петровичь.Княгиня М. А. уѣхала и обѣщала послѣ обѣда прислать своего Этіена и другихъ дѣтей познакомиться съ нами. Я очень былъ радъ, потому что интересовался знать, какой видъ можетъ имѣть мальчикъ, котораго сѣкутъ. Послѣ М. A. пріѣзжало еще много гостей поздравлять бабушку — бо̀льшей частью родные и называли ее ma tante.[136] Иныхъ она принимала хорошо, другихъ дурно и говорила имъ моя милая, точно какъ будто она говорила съ своей горничной. Я перезабылъ большую часть этихъ гостей, но помню тѣхъ, которымъ читали мои стихи.
Въ числѣ послѣднихъ былъ одинъ человѣкъ довольно высокаго роста, среднихъ лѣтъ и въ военномъ мундирѣ. Онъ былъ тонокъ — особенно ноги, — но не строенъ; все тѣло его при всякомъ движеніи перегибалось; руки были очень длинны. Ежели бы онъ не имѣлъ большого апломба въ пріемахъ, наружность его напоминала бы обезьянью. Онъ былъ плѣшивъ; лобъ былъ большой; носъ загибался къ губамъ; нижняя челюсть выдавалась впередъ такъ, что это даже было неестественно. Привыкнувъ къ мысли, что умъ есть всегдашнее возмездіе красоты, видъ дурного лица всегда заставлялъ меня составлять самое выгодное понятіе о умѣ. Кукурузовъ былъ дуренъ до невозможности, и, ежели бы не увѣренность, съ которой онъ носилъ свою уродливость, онъ внушалъ бы отвращеніе. Нельзя было не подумать, увидавъ его: вѣрно этотъ человѣкъ имѣетъ много достоинствъ, ежели съ такимъ некрасивымъ лицомъ доволенъ собою.