Он пожал плечами, проглотил последний кусок овощного бургера. Я даже не заметил, как он с ним расправился.
— Тогда наш дружеский разговор закончен. Вот моя визитная карточка. Очень рекомендую вам до завтра передумать. До свидания.
Хлопнула дверь. Я сидел, уставившись на свой недоеденный дерьмобургер.
Я уже вошел в башню «Кавендиш», но в вестибюле передумал. Попросил дежурного минут через пять сообщить Аврил, что я ушел домой. Двадцать минут прождал паром в порту, глядя на сияющие небоскребы у черной воды. По дороге домой обналичил в банкомате три четверти моего счета — на всякий случай, если мои кредитные карты заморозят. Автобус надо было ждать минут тридцать, поэтому прошелся пешком в прохладном сумраке.
Она поджидала меня. Кондиционер шпарил в режиме холодильника.
— Какого черта, скажи на милость! У меня куча дел!
Обиженное молчание в ответ.
— Мне нужно много чего обдумать, поняла? Я ложусь спать.
Я спрятал деньги в коробку из-под обуви и задвинул ее под туалетный столик Кати. До прихода горничной надо будет перепрятать в более надежное место. По воздействию она — наркотик, но по сути, конечно, сука и воровка.
*Я вышел к храму. Где-то журчит вода. Оказывается — рядом фонтанчик, который сторожат два дракона. Умираю от жажды, к черту гигиену. Я пью до тех пор, пока вода не начинает булькать у меня в животе. Смерть от обезвоживания точно не входит в мои планы. Мне хочется окунуть лицо и руки в эту прохладную, прозрачную воду. Снимаю «ролекс», вешаю на нос дракону, стягиваю рубашку и окунаюсь в фонтан с головой. Под водой открываю глаза, вижу, как скользит по дну легкая рябь и прыгают солнечные зайчики.
Ну, теперь куда? Одна тропинка под гору, другая в гору. Пошел под горку и через двадцать метров оказался у выгребной ямы. Возвращаюсь к драконам — придется карабкаться в гору. Чувствую себя гораздо, гораздо лучше. Как будто организм перестал тратить силы на борьбу с простудой и предпочел ей подчиниться.
Тропинка забирает все круче вверх. Иногда приходится помогать себе руками, чтобы не сорваться. Деревья растут плотно, образуя густые влажные заросли, через которые пробиваются иголки света, острые и яркие, как лазерные лучи. Снимаю пиджак и швыряю его в заросли черники. Он порвался в клочья. Может, пригодится какому-нибудь монаху или беженцу. Птицы наполняют воздух своими звонкими голосами и блестящими глазами.
Я выпал из времени.
Хотел посмотреть, который час, но часы-то остались на носу у дракона.
Хватаюсь за корень, чтобы подтянуться, но рука срывается, и я лечу вниз на несколько ярдов. Слышится хруст. Но нет, я цел и невредим. Выпрямляюсь в полный рост. Фантастическое ощущение. Чувствую себя бессмертным.
Сверху нависает скала, огромная, как дом. Я беру ее приступом, словно мальчишка, и вот уже озираю свои владения с вершины. «Боинг-747» величественно, не спеша, заходит на посадку, разрезая день, как бритвой, ревом двигателей. Я машу ему. Она тоже машет, весело так, аж подпрыгивает. Все-таки она со мной. Приятно доставить радость хоть одному существу. Даже если оно не вполне существует.
— Она меня любит, — заявила горничная.
Она голышом крутилась перед зеркалом, прикладывая к себе одно за другим летние платья Кати. Если какое-либо ей нравилось, она его примеряла. Если подходило, клала в Катину сумку «Луи Вуитон». Если нет — отбрасывала в сторону.
Я распростерся на кровати, пригвожденный неизбывной тяжестью в гениталиях.
— Кто?
— Маленький девочка.
— Какая еще маленькая девочка?
— Твой маленький девочка. Живет здесь. Меня любит. Хочет сестричка. Играть чтобы.
Ветерок осторожно раздвинул занавески. Ей-богу, эти китайцы чокнутые на всю голову.
Когда Кати позвонила в последний раз, она была совершенно трезва. Это не предвещало ничего хорошего.
— Добрый день, автоответчик Нила. С тобой говорит Кати Форбс, бывшая жена Нила. Как ты поживаешь? Работаешь, бедняга, без выходных. Нил совсем обленился и разучился снимать трубку, а также пользоваться номеронабирателем. Передай, пожалуйста, Нилу, следующее. Я стала гордой владелицей роскошного особняка на северо-востоке Лондона. Лето стоит такое дождливое, какого не было уже много лет, и поля для крикета размыло. Дважды в неделю я хожу на сеансы к доктору Клюни, он прекрасно помогает от депрессии. Арчи Гуд взял на себя роль моего адвоката и отправит бракоразводные документы в конце недели. Объясни, пожалуйста, Нилу, что я не хочу его ограбить, а требую только то, что принадлежит мне по праву. Если он потрудится оторвать свою задницу от дивана и перешлет мне кресло королевы Анны, это благоприятно отразится на моих требованиях. Нилу прекрасно известно, что эта вещь перешла ко мне по наследству и я ею очень дорожу. Спокойной ночи.
Вот ключ к пониманию Нила Броуза: он — человек каморок, кабинок, кабинетиков. Горничная находится в одной кабинке, Кати — в другой, маленькая гостья — в третьей, «Кавендиш, Гонконг» — в четвертой, счет 1390931 — в пятой. И в каждой живет свой Нил Броуз, который действует совершенно независимо от прочих. Вот как я устроен. Мое будущее — еще в одном кабинетике, но я не спешу в него заглянуть. Вряд ли мне понравится то, что там.
Как ни странно, горничная оказалась права. Когда я возвращался домой и заставал ее там, атмосфера была ощутимо иной. Мирный Сибелиус вместо бурного Вагнера. Такое впечатление, будто она сидит под столом и возится со своими куклами — если б она реально существовала, конечно. Она никогда не беспокоила нас с горничной, и даже занавески висели так, как перед моим уходом. Ну разве что донесется легкое шлепанье ее ножек по мраморному полу в гостиной, и все.
В отсутствие же горничной в воздухе пахло скандалом. То же самое происходило, если я уезжал в командировку. Однажды я на несколько дней ездил в Кантон — та еще дыра. Вернувшись, я застал ее в дикой ярости — она рвала и метала, и мне пришлось долго оправдываться, обращаясь к пустоте.
Я достиг гребня горы. Дальше идти некуда. Из-за верхушек камфорных деревьев виднеется голова Будды, совсем рядом. Вот он, Большой Будда. Платиново-серый, спряденный на прялке синевы. Деревья обернулись грезой о деревьях. Кот-тень, тень кота.
Кожа зудит. Бессмертие под вопросом. Солнце жарит так, что я скоро превращусь в кусок ветчины. Наверное, я сорвал ноготь на ноге — в ботинке хлюпает что-то мокрое и теплое. Под саднящей кожей еле-еле сокращаются мои органы — еще работают, но все медленнее и медленнее, словно обессилевшие пловцы.
Откуда там, наверху, над твоей, Будда, головой появилась луна? Белая, голубая, клокочущая. Бесшумная печь, где сгорает солнечный свет. Луна, луна, среди бела дня.
Похоже, я вляпался в былой и грядущий век. Столпотворение: туристы, автостоянка, сувенирные ларьки, рекламные щиты, мотоциклы. Толкучка возле билетных касс — только англичане и славяне умеют правильно стоять в очереди… Люди совсем рядом. Нет, далеко. Между нами стена сверкающей жидкости. Доносятся слова чужих языков.
Полные губы Будды величаво сложены. Будто вот-вот с них сорвется слово, но нет, никогда не сорвется. Глаза под опущенными веками скрывают истину, в которой так нуждается мир.
Луна явно издевается. Рога у месяца то в одну сторону, то в другую. Если бы мне сейчас повстречался тот старик нищий, я бы сказал ему: «Прости, старик, мне нечего тебе дать. Нет у меня больше времени. Ни пары минут. Ни пары секунд, черт подери».
Вот интересно — тот парнишка с саксофоном, он играет где-нибудь в баре, наверное? Может, в центре, может, в Коулуне. Я бы хотел его послушать. Хотел бы посмотреть, как его девушка смотрит на него. Очень хотел бы. Вряд ли теперь это получится. Хорошо бы поболтать с ними. Узнать, как они познакомились. Расспросить про джаз и почему Джон Колтрейн так знаменит. Как много хочется узнать, как много. Надо спросить его, почему я женился на Кати и правильно ли я поступил, что подписал все эти бракоразводные документы и выслал ей. Будет ли Кати счастлива в конце концов? Встретит ли она мужчину, который будет любить ее, а его сперма будет по всем показателям высококачественной? Получится ли из нее нежная, любящая мать, или с годами она превратится в запойную стерву? Прищучит Хью Ллуэллин Андрея Грегорского, или Андрей Грегорский прищучит Хью Ллуэллина? Расширит ли господин Вае, магнат-судовладелец, свою империю? Выиграет «Манчестер юнайтед» кубок или нет? Выпадут ли зубы у Коржика из «Улицы Сезам»? Наступит ли конец света после Рождества?
Она легонько касается меня, дует мне в затылок, и в воздухе начинают кружиться мириады листьев. Вся моя кожа горит, словно чужая. Новый маленький Нил внутри старого приоткрывает глаза. На солнце они серебристые, а в тени синие. Он ждет только, когда моя кожа лопнет от нестерпимого жара, и тогда он выберется наружу и побежит прочь. Печень нетерпеливо ерзает. Сердце. Последние удары. Как называется маленький орган, который перерабатывает сахар?
Как я здесь очутился?
Отец бы сказал про Денхольма Кавендиша — «сэра Денхольма Кавендиша»: «Образование заместо ума».
— Итак, Найл. — Д. К. решительно сжимает губы, как старый генерал, которым он себя мнит. Свою речь напыщенный старый осел оснащает драматическими паузами, и тогда становится слышна суета в башне на всех двадцати этажах под нами. — Поговорим о том, как мы представляем вашу миссию в Гонконге. Ключевой вопрос тут: что, по-вашему, представляет собой холдинг «Кавендиш»?
Нет, Д. К. Ключевой вопрос тут: какой ответ вы хотите услышать?
Не ошибись, Нил. Дай ему почувствовать интеллектуальное превосходство. И не вздумай сказать, что он настолько туп, что даже имя сотрудника не может произнести правильно.
— Это крупнейшая юридическая и инвестиционная корпорация, сэр Денхольм.
Отлично. На его лице появляется вдохновенное выражение, будто его посетило прозрение, за которым последует откровение:
— Да, мы корпорация. Крупнейшая корпорация. Но этим дело не ограничивается, поверьте мне, Найл. Мы семья! Верно я говорю, Джим?
На лице Джима Херша появляется улыбка, которая означает: «В самое яблочко попали, сэр!»
— А семьи без ссор не бывает. Случалось, мы с Джимом глаза друг другу выцарапывали, да, Джим, старина?
— Кто старое помянет… — улыбается Джим.
Ах ты, Джим Херш, лощеный американский выкормыш.
— Вот видите, Найл? Лизоблюдов в «Кавендише» на дух не выносят. Мы одолели все трудности! Превозмогли! А как? — спросите вы. А я вам отвечу: мы понимаем, что взаимовыручка превыше всего. Сотрудничество. Дружеская рука. Взаимное доверие. Взаимопомощь.
Он закурил сигару, подобно Уинстону Черчиллю, и посмотрел на портрет своего дедушки, который, в свою очередь, смотрел на него. Я с трудом сдерживал смех. У этого человека в голове ничего, кроме шаблонов и банальностей. Как он с такими трухлявыми мозгами умудряется руководить юридической фирмой, у которой филиалы разбросаны по пяти континентам? Ответ очевиден: он только воображает, что руководит.
— Чтобы играть на азиатском рынке, нам потребуется… Как это, Джим, я на днях сформулировал? В разговоре с Грейнджером?
— Насколько я помню, сэр Денхольм, вы сказали: «Нам потребуются чутье и дерзость при разработке новых стратегий».
— Вот именно! Чутье! И дерзость! Вы понимаете? Чутье! И дерзость! При разработке новых стратегий! Ситуация в Лондоне или там в Нью-Йорке всем ясна и понятна. Игровые поля размечены, ворота установлены. Но Азия — это последний неосвоенный рубеж. Разбойники-коррупционеры засели на китайских холмах, и грабят, и грабят. Законность? Забудьте про нее! Все куплены. Все до последнего человечка. Если мы хотим добиться успеха в Азии, мы должны играть по их правилам, но играть лучше! Мы должны быть оригинальнее в операциях с капиталами! Необходимо переосмыслить правила игры. Увидеть, куда бить, даже если стойки ворот невидимы! И любыми средствами обыграть! Улавливаете, Найл?
— На сто процентов, сэр Денхольм!
О чем толкует старый хрен?
— Я хочу добавить в ваш гонконгский портфель специальный счет. Для моего партнера. Это один парень из России, живет в Петербурге. Да вы с ним обязательно познакомитесь. Он скоро приедет. Отличный парень. Его зовут Андрей Грегорский. Из сильных мира сего. Он оказал нам несколько очень важных услуг.
Д. К. наклонился, стряхнул пепел с сигары в пепельницу причудливой формы, инкрустированную лотосами и орхидеями из янтаря и нефрита.
— Он попросил меня открыть счет для его операций с нашим гонконгским филиалом. Я хочу поручить этот счет вам.
— Что я должен делать?
— То, что он скажет. Перечислять деньги. Сколько скажет, куда скажет, когда скажет. Детские игрушки для профессионала с вашим опытом.
Дошли наконец до сути.
— Думаю, что справлюсь, мистер Кавендиш.
— Соблюдайте строжайшую конфиденциальность. Только вы, я, Джим да мой дед с этого портрета. Понимаете?
Еще бы, прекрасно понимаю. Старый хрен хочет, чтобы я нарушил закон.
— И еще один вопрос имеет значение. Собственно, только он один и имеет значение.
На кончике носа у него угри — руки чешутся выдавить.
— Кишка — у — вас — не — тонка? — Сигарой Д. К. будто подталкивал каждое слово мне навстречу.
Я же юрист по финансовым вопросам. Я каждый день нарушаю закон.
— Кишка вроде крепкая, сэр Денхольм. В штаны пока не клал.
Д. К. помолчал, обдумывая мой ответ. Затем разразился хохотом. Он хохотал, широко разевая рот, брызгая слюной, капли долетали до моего лба. Джим Херш улыбался — ну прямо менеджер, позирующий для фотографии в местной газетке. И я улыбался тоже.
Не знаю, как далеко в историю имеет смысл углубляться.
Вот такие факты, например. Английские торговцы наркотиками прибрали к рукам Гонконг в 1840-е годы. Нам нужны были китайские пряности, шелк, фарфор. А китайцам не нужны были наши ткани, инструменты и селедка. Не пользовались они спросом, хоть ты тресни. И тогда англичане решили создать спрос: они стали приучать население к опиуму — наркотику, который китайское правительство объявило вне закона. Китайцы, естественно, взбунтовались против этого правительства. Мы тут как тут, вышвырнули его к чертовой бабушке и посадили в Пекине новое, марионеточное. Которое в парках повесило таблички: «Собакам и китайцам вход воспрещен». А эту часть страны мы оккупировали и превратили в торговую базу. Свинское поведение, если вдуматься. И их же теперь обвиняем в ксенофобии. Представьте на минутку, что колумбийская мафия в начале двадцать первого века вторгается в Вашингтон и заставляет Белый дом легализовать героин. И успокаивает при этом: «Не волнуйтесь, ребята, уже уходим. Пока то да се, окопаемся во Флориде, не возражаете? Премного вам благодарны». Гонконг превратился в торговый плацдарм самого большого и населенного континента на планете. Вследствие чего у нечистых на руку юристов по финансовым вопросам разыгрался зверский аппетит.
А может, причинно-следственные связи тут ни при чем? Может, все дело в цельности натуры?
Тут я, и тут я, и там я, и там я, и здесь.
Ничего удивительного, что я вконец увяз. Я распределил свое возможное будущее по нескольким счетам, и вот на всех по нулям.
Глубокие мысли для мелкого продажного юриста.
Я утыкаюсь лбом в асфальт, он мягкий, словно щечка спящего ребенка. Подтягиваю ноги к животу, как эмбрион в утробе. Вокруг меня жидкая оболочка, а в ней плещутся какие-то голоса. Что со мной происходит, черт возьми?
Понял! Вот что мне предстоит сегодня сделать!
Умереть.
Веселенькое дельце!
Подумать только.
Мне тридцать один — и нате вам, умираю к чертовой матери.
Аврил дико разозлится. А когда узнает Д. К. — мне придется распрощаться с шестизначной премией за хорошее поведение. Как отнесется к этому Кати? Вот в чем суть. А папа?
Веселенькое дельце…
Она проходит сквозь стену из ног и торсов. Смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Глаза у нее мои, а фигурка — точь-в-точь как у горничной, только в миниатюре. Она протягивает мне руку, и мы вместе идем мимо зевак — они чем-то потрясены, возбужденно размахивают руками, но жвачку жуют не переставая. Интересно, что произвело на них такое впечатление?
Не разнимая рук, мы поднимаемся шаг за шагом навстречу Большому Сияющему Будде, все выше и выше, сияние ярче и ярче, и нас подхватывает слепящая метель…
Святая гора
*Вверх, все выше и выше. Или вниз.
На Святой горе нет других направлений. Все эти ваши «лево-право», «север-юг», «запад-восток» оставьте в долине. Здесь не пригодятся. Сделаешь десять тысяч шагов — поднимешься на вершину.
Теперь у нас есть и дорога. Видала я ее. Автобусы, грузовики едут вверх-вниз. Важные толстые люди добираются от Чэнду, а то и еще дальше, в собственных автомобилях. Да, я сама видела. Гарь, гуд, шум, бензин. А то еще ездят в такси, развалятся на заднем сиденье, как индюки. Разве они не заслуживают, чтоб их обмишурили? Кто ж совершает паломничество на колесах? Даже Будда за таких паломников не даст и совка куриного помета. Откуда я знаю? Он Сам мне сказал.
На Святой горе прошлое рано или поздно смыкается с будущим. В долине про это забыли, но мы-то, горные жители, живем на молитвенном колесе времени.
Вот девочка. Это я. Развешиваю мокрое белье на веревке, которую натянула между форточкой и Деревом. Вот он, наш чайный домик, воры обходят его стороной, а Дерево предупреждает обезьян, чтобы не таскали у нас вещи. Я тихонько напеваю. Весна. Туман на склонах густой и теплый. От белых клубов отделяется какая-то процессия и решительно направляется к нам.
В процессии десять человек. У первого в руках знамя, у второго — что-то вроде лютни, я таких раньше не видела, у третьего — ружье. Четвертый по виду лакей. Пятый одет в шелковые одежды цвета солнца на закате. Шестой в военной форме. Остальные четверо — носильщики с багажом.