– Знаешь, я до сих пор иногда тихонько захожу сюда, когда ты спишь, чтобы послушать, дышишь ты или нет, – сказал папа.
Мы попрощались с папиной спальней, и с ванной комнатой, и с туалетом, а в самую последнюю очередь пришли прощаться с гостиной.
– Посидим в последний раз обнявшись на диване, Флосс, – предложил папа.
Мы сели, прижались друг к другу и погрузились в свои воспоминания, уставившись в темный экран телевизора. Мне казалось, что экран замерцал и я смотрю фильм о нас, о том давнем времени, когда мы жили втроем – мама, папа и я – и были счастливы вместе.
Наверное, папа видел такой же фильм. Мы оба вздохнули, потом папа поцеловал меня в макушку и тихо сказал:
– Пора идти, солнышко.
Лаки спряталась в своем одеяле – явно чувствовала, что творится что-то непонятное. В свое время Лаки долго решала, хочет ли она жить у нас в доме, и вот мы теперь собираемся перевезти ее на новое место, когда она и на старом толком еще не прижилась. Лаки определенно не желала, чтобы ее трогали, поэтому мне пришлось крепко ухватить ее вместе с подстилкой. Она недовольно замяукала и стала вырываться.
– Нет, на этот раз я тебя не отпущу, Лаки, прости. Мы переезжаем в новый дом. Тебе там понравится, вот увидишь, – сказала я, хотя была не слишком уверена, что ей понравится на новом месте.
Папа очень медленно и осторожно повез нас на окраину города, где жил Билли Щепка. Это оказался большой, неумело подделанный под старинную застройку жилой массив с рядами одинаковых примыкающих друг к другу домов, облицованных черно-белыми панелями, стоящих за серыми изгородями. К каждому дому вела неровно замощенная дорожка. Я не сомневалась, что буду долго путать и блуждать здесь, потому что все улицы были похожи друг на друга как близнецы. Я сильнее прижала к себе Лаки.
– Это здесь, малышка, – сказал папа, сворачивая к дому номер четыре по Оук Кресчент.
Мы оглядели дом. Калитка серой изгороди болталась на одной петле, из каждой щели между неровно уложенными плитками дорожки буйно пробивались сорняки.
– Бедный старый Билли. Ему уже не под силу навести здесь порядок, – сказал папа. – Ну ничего, мы сами это сделаем, верно, Флосс?
– Да, пап, – слабым голосом ответила я.
Я чувствовала себя точно так же, как жалобно мяукавшая в своем одеяле Лаки. Мне не хотелось жить в этом убогом старом доме. Он мне совершенно не нравился – но был ли у меня выбор?
Я подумала об авиабилете. Папа достал его из кухонного шкафа и передал мне на хранение. Я аккуратно разгладила билет и спрятала его в пластиковом футляре с диском, на котором записан фильм «Дети дороги». Последние пару дней я открывала этот футляр раз двадцать или тридцать – просто чтобы проверить, на месте ли билет.
Нет, я не собиралась его использовать. Я не могла оставить папу. И Сьюзен не могла оставить тоже. И Лаки. Хотя, признаюсь, однажды я словно между делом спросила у миссис Хорсфилд, можно ли перевозить животных в самолете.
Папа наклонился ко мне и взял меня за руку:
– Ты в порядке, моя крошка?
Я глубоко вдохнула и ответила:
– Да, все в порядке, мой великан.
Мы вылезли из фургона. Я крепко прижимала к груди Лаки. Ей ужасно не понравилось путешествие в грохочущем качающемся фургоне, и она яростно скребла всеми четырьмя лапками – просила опустить ее на твердую землю. Кончилось тем, что Лаки поцарапала мне шею. Я знала, что она это сделала случайно, но все равно было больно. И сердце у меня тоже болело. Я часто заморгала и стиснула губы, чтобы не заплакать, потому что знала, что папа сейчас с волнением смотрит на меня. Я попыталась изобразить на лице улыбку. Папа тоже попытался изобразить улыбку.
Мы постучали в дверь Билли. Дверной молоточек был старым, черная краска на нем облупилась, но в двери имелось красивое витражное стекло с нарисованным на нем круглым солнышком, от которого расходились длинные косые лучи. Такие солнышки я рисовала, когда была маленькой.
Дверь открылась, и на пороге появился Билли. При дневном свете он казался еще более бледным и хрупким, чем обычно, но был в новом, странно сидевшем на нем нейлоновом спортивном костюме, а под отвисшим старческим животиком Билли был надет пояс с кошельком для денег.
– Вот, подготовился к путешествию, – сказал Билли, похлопывая себя по кошельку, а затем раскинул в стороны руки. Дав нам себя рассмотреть, он спросил: – Ну, как вам мой наряд? Я хотел, чтобы мне было удобно в дороге.
– Выглядишь просто потрясающе, Билли. Думаю, все стюардессы будут слетаться к тебе как мухи на мед, – ответил папа.
– Ты шутник, приятель, – хихикнул Билли, но было видно, что папины слова ему очень понравились. – Ну, заходите. Добро пожаловать в ваш новый дом. Боюсь, он покажется вам несколько старомодным, но что делать, я тоже человек «из прошлого времени». – Он шире открыл дверь, пропуская нас внутрь.
Мы вошли и остановились, привыкая к полумраку и осматриваясь по сторонам. Мне показалось, что мы попали не в дом, а в какой-то музей. В холле стоял маленький столик и подставка для зонтов, а на столике пристроился старомодный пузатый телефонный аппарат с круглым диском для набора. Телефон стоял на вязаной салфеточке, выцветшей и пожелтевшей от времени.
В гостиной Билли Щепки тоже было множество вязаных салфеточек и ковриков – на спинке ветхого оливково-зеленого дивана, и на каждом его подлокотнике, и на двух зеленых, в тон дивану, креслах. Еще салфеточки были на комплекте вставляющихся один в другой столиков и под китайскими вазами на полке выложенного изразцовыми плитками камина.
Перед этим камином лежал большой полукруглый шерстяной коврик – тоже, разумеется, вязаный. По его краям в одинаковых позах сидели две огромные толстые полосатые кошки. С вытянутыми вперед лапами и высоко поднятыми вверх головами они очень походили на египетских сфинксов. Сидевшая у меня на руках Лаки тревожно мяукнула. Я крепче прижала ее к себе. По сравнению с моей маленькой Лаки кошки мистера Щепки казались большими, как тигры.
Вязаные салфеточки, словно игральные карты, были разложены и на большом серванте, и на каждой салфеточке стояла фотография. Это были старые свадебные фото. Я принялась рассматривать изображенную на них странную, застывшую в напряженной позе пару – мужчина с маленькими усиками и в рубашке с воротничком-стойкой, упиравшимся ему в подбородок, и женщина в свадебной вуали, прикрывающей верхнюю часть ее лица.
– Это мои родители, – сказал Билли, указывая на молодоженов. Это прозвучало у него так, словно они были живыми, просто шести сантиметров ростом, и он знакомил нас с ними. Затем он указал на фотографию еще одной молодой пары – худенький неуклюжего вида молодой человек и пышная женщина, державшая его под руку. – А это мы с моей Мэриан, – он погладил застекленную фотографию по тому месту, где находились пухлые щеки Мэриан.
На серванте были также и детские фотографии – голый мальчик, лежащий на том самом полукруглом ковре перед камином.
– Это мой мальчик. Он тоже Билли, как его отец и как дедушка, правда, сам он сейчас называет себя Уиллом, – пояснил Билли, покачивая головой.
– У него в Австралии тоже свой прицеп с жареной картошкой, мистер Щепка? – спросила я.
– Нет, он поклялся, что никогда не станет продолжать мое дело. Я так и не смог его переубедить. Он стал барменом, и теперь у него свой винный бар в Сиднее, хотя я полагаю, что он все равно подает картофельные чипсы как закуску к выпивке. Картошку фри по-французски, или картофельные ломтики, или как там они еще сейчас называют старую добрую жареную картошку, – и Билли презрительно фыркнул.
– Интересно, моя мама и Стив ходят в его бар? – сказала я.
– Сидней очень большой город, Флосс, – негромко заметил папа и добавил, обращаясь уже к Билли: – Твой парень идет в ногу со временем, Билли. Умница. Он намного умнее нас с тобой.
А в доме Билли время действительно остановилось. Правда, здесь был телевизор, но еще более древний, чем тот, что стоял у нас в кафе. А еще у Билли имелся настоящий граммофон, который нужно заводить ручкой, а рядом с ним – стопка древних виниловых пластинок в коричневых бумажных конвертах.
– Боже мой, Билли, это все осталось у тебя еще со времен твоей свадьбы? – спросил папа, просматривая пластинки. – Нет, слушай, тут есть даже еще более старые записи!
– Да, остались от мамы и папы, – ответил Билли, поводя своими трясущимися старческими пальцами. – Они переехали сюда сразу после медового месяца. Тогда этот дом только построили, он был совершенно новеньким. Мечта моей мамы, а не дом. В те времена такие дома считались писком моды.
Мне было трудно представить, чтобы такой дряхлый дом был когда-то писком моды. Я попыталась вообразить танцующую под звуки граммофона пару, маленького мальчика, играющего на ковре перед камином, смех, громкие голоса, хлопанье дверей… А теперь здесь мертвая тишина и покой.
– Я покажу вам ваши комнаты, – сказал Билли.
Он повел нас наверх по устланной ветхим ковром лестнице и показал все комнаты, выходящие дверями на лестничную площадку. В ванной комнате стояла древняя ванна с ржавым налетом под массивными кранами и черными пятнами на облупившейся эмали.
– Выглядит не ах, но я регулярно ее мою, – смущенно пояснил Билли.
– Все прекрасно, Билли, и очень чистенько, – сказал папа, похлопывая мистера Щепку по нейлоновому рукаву. – Ты следишь за своим домом намного лучше, чем мы. Ты нас прямо в краску вогнал, правда, Флосс?
Еще наверху была большая спальня, принадлежавшая когда-то родителям Билли, потом Билли и Мэриан, а теперь одному только Билли. Стоявшая в спальне большая пустая кровать выглядела печально и напомнила мне папину кровать в его спальне в кафе.
Папа облегченно вздохнул, когда Билли предложил ему занять вторую спальню, гостевую, с односпальной кроватью. В этой спальне чистенькие тюлевые занавески были перевязаны розовыми ленточками, вязаные салфеточки на туалетном столике – тоже бледно-розовые, в тон лентам. Еще здесь был каминный экран с вышитым на нем домиком под соломенной крышей, а на кровати – выцветшее розовое покрывало. В целом комната выглядела как спальня для пожилой леди. Мой папа казался слишком большим и толстым для нее, но он сказал Билли, что комната замечательная, и еще раз горячо его поблагодарил.
– А Флосси, я думаю, подойдет детская комната моего Билли, – сказал старый Билли.
Это была единственная комната в доме, где время остановилось не в 1930-е годы, а гораздо позднее. Странная, надо сказать, комната. С одной стороны, вроде бы мальчишеская – со старыми постерами футболистов на стенах, сложенными в стопки дисками рок-групп, стоявшим в углу старым медвежонком Паддингтоном в спортивной куртке и высоких сапогах. С другой стороны, прямо посередине ковра стоял кукольный домик. Даже не один, а два домика, сделанных, кстати, как раз в стиле 1930-х. Они были приставлены вплотную друг к другу, и получился как бы один большой домик с двускатной красной черепичной крышей, черно-белыми панелями на наружных стенах и с двумя входными дверцами.
Я присела рядом с домиком, по-прежнему не выпуская из рук Лаки, но была так увлечена, что не заметила, как кошка выбралась из одеяла и встала на полу, выгнув спину и вытянув хвост, словно сама не веря, что наконец оказалась на свободе.
– Взгляни, какой кукольный домик, пап! – сказала я.
Сбоку на домике был крючок. Я подняла его, и передняя стенка домика отошла вперед. Внутри он был полностью обставлен мебелью – здесь были крошечные деревянные диваны, стулья, столы, ванны и кроватки. В одной половине домика на диванах и стульях лежали крошечные, не больше монетки, вязаные зеленые подушечки, а на столах – такие же салфетки.
– Это же ваш дом, мистер Щепка! Ваш! И еще один, соседний! – с восторгом узнала я. – Где вы его взяли?
– Сам сделал, детка, – ответил Билли. – Глупо, да? Но ты понимаешь, мне всегда нравилось вырезать. Чищу картошку, а сам нет-нет да и вырежу из нее чье-то лицо, или обезьянку, или клоуна – все, что придет в голову. Потом зажарю, потом подам посетителям – они смеются. А потом, когда вскоре должен был родиться наш Билли, я решил сделать что-то более долговечное, чем клоун из картошки. Почему-то я вбил себе в голову, что у нас будет девочка, и начал делать для нее кукольный домик. Глупая затея, я понимаю. Даже если бы у нас действительно родилась девочка, разве она захотела бы играть в такой домик? Современные дети – они…
– Я хотела бы такой домик, мистер Щепка, – сказала я.
– Тогда он в твоем полном распоряжении, солнышко, – сказал Билли.
– Ты хорошо подумал, Билли? Ведь твой кукольный домик – настоящее произведение искусства, – сказал папа, опускаясь перед домиком на колени. – Флосс, конечно, девочка очень аккуратная, но я не уверен, что…
– Нет-нет, этот домик сделан для того, чтобы в него играли. Я всегда надеялся, что в него будет играть моя дочка, а у нас родился Билли… Уилл. Потом я мечтал, что у него появится дочка, но Уилл так до сих пор и не женился, и, боюсь, вообще никогда не женится, так что если маленькой Флосс понравился этот домик, я отдаю его ей.
– О, мистер Щепка! Я не могу принять такой подарок! – сказала я, хотя мне ужасно хотелось, чтобы этот домик стал моим.
– Да, он твой, дорогая. Я обещал тебе подарок ко дню рождения – вот он. Можешь сменить в нем обстановку, если хочешь. Я настрогал кое-какую мебель, а моя Мэриан связала коврики и все такое прочее, но все это оказалось ни к чему, ведь никто с этим домиком никогда не играл. Домик твой, Флосс.
– О, спасибо, спасибо, спасибо! – воскликнула я и горячо обхватила руками сморщенную, как у черепахи, шею Билла.
– Ты просто задарил нас, Билли, – сказал папа. – Ты так добр к нам.
– А вы согласились сделать доброе дело для меня – присматривать за моим домом и кошками, пока я буду отдыхать в Австралии. – Тут Билли немного помолчал и осторожно добавил: – Ой, что же я такое задумал на старости лет, а? А вдруг мой парень мне не обрадуется? Мы же не виделись с ним с тех пор, как он уехал отсюда. Да и расставались – были не в самых лучших отношениях.
– Он будет очень рад видеть тебя, Билли. Парни всегда ссорятся с отцами и покидают их дом, чтобы найти свой собственный путь в жизни. Это закон природы. Но теперь он не юноша, а мужчина, и смотрит на жизнь совершенно иначе. Он будет очень рад увидеться с тобой, – сказал папа.
– Ты действительно так думаешь? – с сомнением в голосе спросил Билли.
– Мистер Щепка, если бы я не виделась с папой много лет, а потом встретилась с ним, я скакала бы до самой луны от счастья, – сказала я.
– Если ты умеешь прыгать так далеко, можешь слетать куда угодно, причем не тратясь на авиабилет, – хмыкнул Билли и погладил меня по голове.
Я не люблю, когда меня трогают за волосы. Мне неприятно, даже когда это делает папа. Но я, разумеется, сдержалась и вежливо улыбнулась. Мистер Щепка сказал, что я прелестная девочка и что моему папе повезло, что у него такая дочь, и на его глаза навернулись слезы. Папа ответил, что знает это, и сам начал промокать глаза носовым платком. Я же переминалась с ноги на ногу и чувствовала себя ужасно глупо.
Билли объявил, что угостит нас праздничным обедом.
– Я зажарил в духовке курицу и запек картошку. Жарить картошку я не стал, потому что по части жареной картошки я Чарли и в подметки не гожусь, – сказал он.
– Я – повелитель жареной картошки во всей Вселенной! – воскликнул папа, хлопая себя по толстому животу и притворно играя мускулами.
Кошки мистера Щепки ели на кухне. Я достала привезенную с собой миску для Лаки и насыпала в нее немного сухого кошачьего корма. Виски и Сода оторвались от своих мисок с вареной рыбой и покосились на миску Лаки. Виски не спеша подошла поближе. Следом за ней к миске с сухарями приблизилась Сода. Они облизывались и требовательно мяукали.
Лаки была едва по плечи полосатым пушистым великаншам. Казалось, стоит лишь Виски или Соде небрежно махнуть разок лапой – и полетит моя Лаки далеко-далеко.
Но, как оказалось, беспокоилась я напрасно. Мне не стоило забывать, что Лаки выросла на улице и потому отлично знала, как нужно защищать свою еду и свою территорию. Она грозно мяукнула, проскочила вперед и зарылась головой в миску, покачивая своим тонким хвостом перед оторопевшими Виски и Содой. Подумав немного, они медленно, пытаясь сохранить достоинство, потянулись назад к своим мискам.
Отобедав, Виски, а за ней и Сода протиснулись сквозь дверцу для кошки и отправились прогуляться по саду. Лаки, впервые увидевшая такую дверцу, поначалу долго ее изучала, потом набралась смелости, пролезла наружу и тоже выбежала в сад.
Я встала у окна и стала наблюдать за своей кошкой. Некоторое время Лаки удивленно осматривалась по сторонам, словно провалившаяся в Страну чудес Алиса. Лаки походила кругами по цветочной клумбе, потом погналась было за воробьем, но воробей оказался стреляный, он даже не улетел, а всего лишь перелетал на новое место при каждом новом рывке моей кошки и насмешливо смотрел на нее.
– Лаки уже освоилась здесь, Флосс? – спросил папа, подходя к окну.
– Думаю, да.
– А ты, солнышко?
– Думаю, я тоже, пап, – ответила я, хотя и не была твердо в этом уверена.
Мне не хотелось жить в доме Билли, хотя, конечно же, он пригласил нас к себе от всей души и других вариантов у нас с папой просто не было. Но очень уж странным был этот дом. Странным, и старомодным, и пропахшим плесенью – так обычно пахнет одежда в комиссионных магазинах. Мне хотелось надеяться, что от меня не будет пахнуть плесенью. И картошкой тоже. Я живо вспомнила, как зажимали свои носы, оказываясь рядом со мной, моя бывшая лучшая подруга Рианнон, и Марго, и Джуди.