Я на секунду закрыла глаза и пожелала, чтобы все это сбылось.
Я знала, что это желание не сбудется, и открыла глаза. Передо мной была мама, над носом у нее появились две глубокие морщинки, губы сжались в тонкую линию. А еще был папа, он отгрызал заусенец на большом пальце – волосы растрепаны, свитер слишком тесно облегает его тугой животик. Я могла загадывать свое желание сколько угодно, могла от натуги раздуться как воздушный шар, но мама с папой все равно никогда больше не будут вместе.
Тигр начал хныкать, потому что мама слишком сильно сжала ему руку. Стив наклонился, поднял Тигра и усадил на свои широкие плечи. Тигр радостно захихикал. Он любил своего отца.
А я любила своего папу. Я любила его еще сильнее оттого, что он не был высоким, и стройным, и красивым, и умным, как Стив. У мамы есть Стив и Тигр. У моего папы нет никого, кроме меня.
– Я действительно хочу остаться с папой, – негромко сказала я маме. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, разреши мне остаться здесь.
Мамино лицо скривилось. Губы, блестящие от помады, поджались. По ее щекам покатились слезы.
– Хорошо, – прошептала она и схватилась за живот так, словно у нее свело желудок.
Стив обнял маму и притянул к себе. Тигр все еще сидел у него на плечах.
Папа обнял меня. Я чувствовала, как он весь дрожит. Наверное, он тоже плакал.
Было бы намного проще, если бы мы все расстались прямо здесь и сейчас, но я должна была оставаться с мамой, Стивом и Тигром до самого их отъезда в Австралию.
Это было ужасно. Ни мама, ни я не знали, как нам себя вести друг с другом. Сегодня она могла держаться со мной холодно и отстраненно, постоянно смотреть на меня с упреком. Назавтра могла вести себя оживленно и деловито, постоянно твердить, что я расстраиваю все их планы, но если я такая глупая, что не хочу ехать с ними в Австралию, так от этого хуже будет только мне, а не ей. А на следующий день мама с утра начинала плакать, и я вместе с ней. Тогда я садилась к маме на колени, и она прижимала меня и качала так, словно я была такой же малышкой, как Тигр.
– Я буду скучать по тебе, детка, – говорила мама.
– Я тоже буду по тебе скучать, мама, – отвечала я.
– Пожалуйста, поедем с нами, – шептала она мне на ухо.
Мне тоже этого хотелось, я видела, что мама тоже будет по мне скучать, быть может, не меньше, чем скучал бы папа. Я не представляла, как буду жить без мамы. Я вспоминала наши с ней объятия, и «девичьи» разговоры, и походы по магазинам, и тайны, которые она открывала мне, рассказывая о том, что происходит с девочками, когда они взрослеют, и об отношениях между девочками и мальчиками.
Дни сменяли друг друга, и я начинала подозревать, что буду скучать даже по Тигру. Теперь я часто стала брать его на руки. Когда я крутила Тигра в воздухе или щекотала губами его толстый животик, он хихикал, и визжал, и сучил своими пухлыми ручками и ножками, как лягушонок. Он даже начал называть меня по имени, хотя ему еще не давалась буква «л», и я у него была «Фосси».
Неожиданно для себя я почувствовала, что такое быть старшей сестрой, и мне это нравилось. Я сажала Тигра к себе на колени и читала ему скучные маленькие книжки-картинки про трактора и танки. Я рисовала ему собачек, кошек и коров, а Тигр радостно лаял, мяукал или мычал, разглядывая их. Я кормила его с ложечки пюре из курицы с морковкой, изображая, что ложка – это самолет, который летит-летит, а затем пикирует прямо в его раскрытый маленький ротик. Я купала Тигра, запускала ему в ванну пластиковых уточек и заставляла их «клевать» его животик своими ярко-оранжевыми клювиками. Вечером я уложила Тигра спать вместе с его полосатым плюшевым медведем и своим кенгуренком.
– Можешь оставить этого кенгуренка себе, если хочешь, – прошептала я, и Тигр просиял от радости. – Я знаю, он тебе нравится.
Тигр крепко прижал кенгуренка к себе.
– Может быть, нужно отдать тебе и маму-кенгуру, – сказала я. – Наверное, они будут скучать друг без друга.
Я знала, как мне самой не хочется разлучаться с мамой. Я все еще надеялась, что она передумает ехать в Австралию и решит остаться здесь, со мной. Или вдруг Стив не получит эту новую работу, и тогда все останется по-прежнему: мы будем жить втроем, а по выходным я буду видеться с папой. И тогда у меня будет почти настоящая семья, пусть даже мама с папой живут порознь.
Но ничего этого не произошло. Стив привез домой кучу картонных коробок и начал укладывать вещи. Тигр с восторгом играл в своем новом коробочном городе, топтал куски пузырчатой пленки и хохотал, когда она лопалась у него под ногами.
Мама тоже начала собираться – отбирала свои лучшие платья, а меховые вещи и сапоги складывала отдельно, чтобы сдать эти коробки на хранение. Ведь в Австралии всегда тепло, даже зимой. Мои вещи она тоже начала укладывать. Хорошие – в одни коробки, которые поедут к папе, вещи похуже и старые игрушки – в другие коробки, чтобы отправить на распродажу в фонд помощи хосписам.
Я собрала своих кукол и плюшевых зверей. Я их очень любила, но Рианнон сказала, что мы уже не дети, чтобы играть в игрушки. Я крутила в руках своих Барби, одну за другой, и отправляла в большой пластиковый мешок.
– Ты уверена, что куклы больше тебе не нужны, Флосс? Тебе не захочется проиграть в них, когда ты будешь жить у отца? – спросила мама.
– Я уже большая, – твердо ответила я.
– Ну хорошо, только почему же тогда ты отбрасываешь этих кукол – ведь они все еще такие красивые, – но оставляешь старых, поеденных молью медвежат?
– Я их тоже не оставлю, – ответила я, и покидала зверюшек в мешок вслед за куклами. Он сразу разбух от мягкого желтого и коричневого искусственного меха.
– Как хочешь, Флосс, – сказала мама. – Но маму-кенгуру и кенгуренка я бы на твоем месте все же оставила, это самые лучшие твои игрушки. И очень дорогие. Тигр их мигом уделает.
– Нет, мам, я хочу отдать их ему. Подарок от его старшей сестры.
– Это очень мило с твоей стороны, дорогая. Да, пожалуй, ты права. Ты уже стала слишком взрослой для мягких игрушек.
А затем мама неожиданно выудила со дна коробки для игрушек потертого розового пуделя. У него – точнее, у нее – было странное имя: Р. П. (Просто я сократила до инициалов его полное имя – Розовый Пудель; узнав об этом, Марго и Джуди наверняка принялись бы фыркать от смеха, а возможно, и Рианнон тоже.)
– Выброси его, мам, – сказала я.
– Нет, Р. П. мы сохраним, – сказала мама, поглаживая пуделя.
– Но, мам, он совсем древний. – Собака теперь действительно была скорее серой, чем розовой, шерсть у нее вылезла, и остался только один глаз, придававший морде Р. П. странное злобное выражение.
– Когда ты была маленькой, ты нигде не расставалась с Р. П., – сказала мама. Она посмотрела на меня и добавила: – Да ты и сейчас еще маленькая. Такая маленькая.
И заплакала.
До этого я много раз видела маму плачущей, но она никогда не плакала так, как сейчас. Она раскачивалась взад-вперед, рот у нее раскрылся и стал похож на щель в почтовом ящике, и это было очень страшно. Даже Тигр вылез из шкафа, где играл с туфлями, подошел к маме и, уткнувшись лицом в ее шерстяную шаль, тоже заревел.
Мне тоже хотелось заплакать, но Стива дома не было, он отправился играть в гольф с какими-то «нужными людьми», поэтому, кроме меня, утешать маму и Тигра было просто некому. Я должна быть сильной. Я же взрослая! Я обхватила маму за плечи, начала успокаивать ее, а она крепко обняла меня, прижала к своей груди и плакала, плакала до тех пор, пока не промочила слезами мою футболку насквозь.
– Пожалуйста, не плачь, мама, прошу тебя, – умоляла я. – Я уже не маленькая, я взрослая, мне будет хорошо у папы, а когда вы вернетесь из Австралии, мы снова станем жить вместе всю неделю, кроме выходных, и все будет нормально, вот увидишь.
– Ах, дорогая моя, – всхлипнула мама. – Мне кажется, что я сошла с ума. Что я делаю? Я не могу оставить тебя, просто не могу.
Глава 7
У меня появилась надежда, что мама в самом деле изменит свое решение. Она останется здесь и забудет про свою Австралию.
На следующий день она приостановила свои суматошные сборы и отправилась на консультацию к адвокату. Зайти в его офис вместе с ней мне не разрешили. Пришлось остаться в приемной и присматривать за Тигром. Сидеть у меня на коленях он не пожелал и вместо этого принялся шустро ползать повсюду на четвереньках и хватать своими липкими ручонками стоящие на полках своды законов в солидных кожаных переплетах. Секретарша пыталась сюсюкать и щебетать с ним, но Тигр не был расположен к таким нежностям. Вскоре он заревел во весь голос, и ревел до тех пор, пока из офиса адвоката не появилась мама. У нее был такой вид, будто она сама готова зареветь.
– Можно подумать, что мне делать больше нечего, как только шастать по адвокатам и выслушивать их увертки! – взорвалась она в ту же минуту, как только мы вышли на улицу. – Мы купили билеты, уладили все дела, мы не можем больше попусту терять время! Стив должен приступить к работе в сиднейском отделении фирмы уже в этом месяце. Отпустить его одного я не могу, ему нужна моя помощь, а там, не дай бог, появится еще какая-нибудь глупая молоденькая девица, начнет строить ему глазки и кружить голову. Что мне делать?
Мама посмотрела на меня так, словно это я во всем виновата.
– Почему ты упускаешь такой фантастический шанс, Флосс? Я сошла с ума, когда позволила тебе навязывать мне свои условия. Слушай, ты едешь с нами, хочется тебе этого или нет!
– Как ты это себе представляешь, мама? Украдешь меня и унесешь под мышкой? Или собираешься запихнуть меня в один из чемоданов?
– Перестань чушь молоть! – закричала мама, схватила меня за плечи и сильно тряхнула.
– Ты тоже прекрати навязывать мне свои условия! – огрызнулась я. – Эй, ты делаешь мне больно! Я уже сказала, сказала, сказала, что не поеду. Я остаюсь с папой.
– Но почему ты так хочешь с ним остаться?
– Я люблю его.
– Больше чем меня?
– Я люблю вас обоих! – крикнула я и заплакала. – Мама, я нужна ему.
– Значит, тебя больше заботят его чувства, чем мои? Ну и ладно, оставайся с ним. Больше я тебя уговаривать не буду. Довольна? – отрезала мама.
Ни довольна, ни счастлива я, разумеется, не была. И мама тоже. Это становилось невыносимо. В один день мы могли с мамой без умолку болтать обо всем подряд, как две лучшие подруги, назавтра же становились огрызающимися друг на друга смертельными врагами.
День накануне отъезда мамы, Стива и Тигра выдался особенно суматошным. Мама то обнимала меня, то буквально через секунду принималась на меня кричать. Но когда настала ночь, мама оставила Стива одного в их огромной двуспальной кровати, окруженной со всех сторон последними незапакованными коробками, и забралась на мою узкую односпальную постель. Мама крепко обняла меня, а я прижалась к ней. Обе мы в ту ночь почти не спали. Мама рассказывала истории из моего детства, а я рассказывала ей о том, что собираюсь сделать, когда стану взрослой. Мама обнимала меня так сильно, словно боялась отпустить хоть на секунду.
Утром за мной приехал папа в своем фургоне, чтобы забрать мои пожитки. Я всегда любила ездить на этом большом белом фургоне, мне ужасно нравилось сидеть на высоком сиденье рядом с папой и смотреть сверху на дорогу. Но я заметила, как покачал головой Стив, разглядывая на фургоне вмятины и облупившуюся местами краску. Папа это тоже заметил, но не подал виду и даже пожал Стиву руку и пожелал удачи на новом месте. Потом папа погладил по голове Тигра и наконец неуклюже обнял маму.
– Давай останемся друзьями, Сэл, – сказал он. – Клянусь, что позабочусь о Флосс. А ты наслаждайся своей новой жизнью в Австралии, только не забудь при этом вернуться домой, крошка.
Мама всегда терпеть не могла, когда папа называл ее крошкой, но сегодня она лишь испуганно шмыгнула носом и тоже обняла папу.
Когда мои родители обнялись, у меня перехватило дыхание. Может быть, хотя бы сейчас, в самую последнюю минуту, они поймут наконец, что на самом деле любят друг друга. Но затем мама освободилась из объятий, и момент был упущен.
Теперь пришла очередь обниматься нам с мамой. И мы с ней обнимались, обнимались, обнимались… У меня сердце разрывалось от боли. Мне казалось, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни.
– Возьми это, Флосс, – сказала мама, протягивая мне конверт. – Здесь авиабилет до Сиднея с открытой датой. Ты можешь использовать его в любой момент в течение ближайших шести месяцев. Конечно, это довольно необычно, когда девочка в твоем возрасте летит одна на такое далекое расстояние, но стюардессы за тобой присмотрят. А можешь изменить свое решение прямо сейчас и улететь вместе с нами.
Мне захотелось обнять маму и сказать: «Да, да, да!»
Но я увидела лицо папы. Он кивал и пытался улыбнуться. После этого я уже не могла сказать «да». Я только грустно покачала головой и обещала не потерять билет.
Папа открыл дверцу фургона. Стив подсадил меня. Мама в последний раз меня поцеловала. А затем мы покатили прочь от моей мамы, моего дома, всей моей семьи…
Я махала и махала рукой даже после того, как фургон завернул за угол. Потом я сгорбилась на сиденье и зажала руками рот, чтобы не издать ни звука.
– Все в порядке, милая. Поплачь, если хочется, – сказал папа. – Я знаю, как это все для тебя ужасно. И как ты будешь скучать по маме. Я тоже по ней скучаю, несмотря ни на что. Но через шесть месяцев она вернется, а это время пролетит моментально, даже не заметишь. Ах, если бы мне удалось выиграть в лотерею! Мы бы тогда сели с тобой в самолет и слетали на пару недель в Сидней – просто проветриться. Да, если я выиграю в лотерею, сразу же решатся все наши проблемы. – Тут папа тяжело вздохнул. – Я так неловко чувствую себя, малышка Флосс. Наверное, я должен был настоять, чтобы ты полетела с мамой.
– Я хочу быть с тобой, пап, – пробормотала я, хотя в данный момент не была так уж уверена в этом.
Мы приехали в кафе. Папа отпер его и принялся готовить чай и кофе, хотя особого смысла в этом я не видела – в кафе не было ни одного посетителя, даже Билли Щепки, Старого Рона или мисс Дэвис.
– Пожалуй, я все-таки закрою кафе. Сомневаюсь, что до обеда сюда хоть кто-нибудь заглянет, – сказал папа. – Пойдем, детка, прогуляемся слегка. Куда бы тебе хотелось пойти?
Куда! В том-то и штука, что на самом деле мне ничего не хотелось. Мы с папой побродили немного по городу, поглазели на витрины магазинов – совершенно бесцельное занятие, если вспомнить, что у папы в кармане не было ни гроша. Папа начал было фантазировать, что бы мы с ним купили, если бы он выиграл в лотерею, но мне, честно говоря, совершенно не хотелось поддерживать эту игру.
– Я полагаю, новый муж твоей мамы мог бы купить тебе любую из этих вещей. Для этого ему было бы достаточно всего один раз взмахнуть своей кредитной карточкой, – вздохнул папа.
– Мне ничего из этого не хочется, – ответила я.
– Ах ты, моя милая, – горячо воскликнул папа. – В жизни нет ничего дороже самых простых радостей, ты согласна со мной? Знаешь что, пойдем-ка мы с тобой в парк, покормим уточек. Тебе это всегда нравилось, правда?
«А не слишком ли я стала большой, чтобы уточек кормить?» – подумала я, но вернулась вместе с папой в кафе, где мы набрали целую сумку зачерствевшего хлеба, и поплелись в парк, хотя к этому времени начал накрапывать дождь.
– Разве это дождик? – сказал папа. – Так, ерунда, две капли.
Короче говоря, до пруда мы добрались, промокнув до нитки и дрожа от холода, потому что вышли налегке и без зонтов.
– Отличная погода, чтобы покормить уточек, – сказал папа. – В самый раз.
По пруду плавали, крякая, несколько взрослых уток – каждая со своим выводком.
Я стала бросать им хлеб – большие куски для уток-мам и совсем мелкие крошки для их деток, но утки, похоже, были уже перекормлены и не давали себе труда подхватить клювом хоть один из плавающих возле них кусочков. Очевидно, с утра возле этого пруда побывало уже слишком много мам, желавших покормить уток со своими малышами.
– Не беда, – сказал папа. – Давай отнесем хлеб назад домой и сделаем из него горячие бутерброды с жареной картошкой. Два тебе, два мне – и ням-ням-ням, а?
Папу я сейчас слушала невнимательно, потому что следила за летящим в небе самолетом. С земли он был похож на маленькую серебристую птичку.
Папа перехватил мой взгляд и негромко сказал:
– Мамы в этом самолете нет. Они еще и в аэропорт не уехали, у них же ночной рейс.
У меня в голове мелькнула сумасшедшая мысль – схватить свои вещи, броситься со всех ног к маме, обнять ее и умолять, чтобы она взяла меня с собой.
Может быть, из-за этих мыслей я и была такой нервной, рассеянной и несобранной, когда мы с папой вернулись домой. Я вертелась на диване, слонялась из угла в угол, минут десять смотрела какое-нибудь видео, потом переключалась на другое, но и его бросала через пять минут. Я прочитала две страницы в книге, затем отложила ее, достала свои фломастеры, начала рисовать, но тут же скомкала рисунок. Кончилось тем, что я стала катать фломастеры по полу, гоняя их из угла в угол.
Один из фломастеров закатился под диван. Я начала искать его вслепую, ощупывая пол пальцами. Нащупала несколько катышков свалявшейся пыли, пару окаменевших чипсов и скомканное письмо. Я вытащила его, расправила и, прежде чем папа успел выхватить листок у меня из рук, успела прочитать слова «долг», «суд» и «судебные приставы».