– Можно? – Прохоров приехал вовремя.
– Конечно, конечно! – Лескова не смогла скрыть волнения. Шагнув навстречу, улыбнулась. Губы дрожали. – Здравствуй.
– Здравствуй.
– Проходи, пожалуйста!
– Спасибо. Где мне устроиться? – Дмитрий Ильич отводил взгляд. Было заметно, что он взволнован, смущен. – На этой кушетке или в кресле?
– Как угодно, как удобно.
– Тогда в кресле. – Прохоров застыл. – Только после тебя.
– Хорошо, я сяду напротив. Не возражаешь?
– Здесь ты хозяйка, и работают твои правила.
– Никаких правил, Дима… – Саша села, прижала руку к груди – сердце выдавало столько ударов в минуту, что оставалось надеяться – не выпрыгнет. Поглощенный своими мыслями, Прохоров не заметил ее жест.
Лескова осторожно положила руки на спинку кресла, поглаживая ее, смотрела на мужчину, который мог стать ее мужем. Первым и последним. Они бы растили детей. Разумеется, их было бы не меньше двух: сын и дочь. Саша и Дима – они бы назвали их в свою честь, пренебрегая приметами. Теперь дети были бы уже взрослыми и готовились покинуть родительское гнездо, а может, уже упорхнули – проявление вселенского порядка. Им не пришлось бы искать мотивации для счастливой жизни, потому что в такой образцовой семье все происходило по законам любви и доверия. Не без ссор, конечно. Если говорят, что два человека прожили жизнь, как два голубя, воркуя, так врут ведь.
Лескова вздохнула. Оказывается, она не разучилась фантазировать. Часто она рекомендует это своим пациентам. Советует представлять свое будущее, рисовать его в воображении с деталями с обязательным участием в придуманных картинках. Не просто дом, а себя в нем. Не образ мужчины, а себя рядом с ним. А сама Саша пока не понимала, где оказалась: то ли в прошлом, то ли в несостоявшемся будущем. Свою растерянность Лескова прятала за спокойной улыбкой. Она смотрела на Дмитрия Ильича, надеясь, что хорошо маскирует настороженность. Прохоров – ее прошлое. Как давно это было, как недавно это было. Словно в другой жизни, словно вчера. И сердце выпрыгивает из груди, давая понять, что не все забыто и непросто рассуждать трезво и рассудочно. Огорчало одно: мужчина, сидевший напротив, был ей мало знаком. Нет, точнее, она не знала его вовсе.
– Ты так смотришь на меня, как будто видишь впервые, – Прохоров положил руки на широкие подлокотники кресла, впился в них пальцами. Волнение сказывалось в каждом его движении, чуть охрипшем голосе.
– В какой-то степени ты прав.
– Тогда будем знакомы? – Дмитрий Ильич грустно улыбнулся. – С чего же начать?
– На твой выбор.
– Я теряюсь. Ты забыла, сколько мне лет? Столько всего было… и хорошего, и плохого. Сейчас мне кажется, что больше плохого, – Прохоров машинально оглянулся, словно боялся, что его услышит еще кто-то, кроме Саши.
– Мы одни, – она поспешила успокоить его. – Я не включила магнитофонную запись, хотя иногда делаю это по согласию пациента, разумеется.
– Пациента?
– Тебе не нравится это слово?
– Мягко сказано. Не знаю, зачем я напросился на встречу, – Дмитрий Ильич пожал плечами.
– Это я предложила тебе, если помнишь, – Александра старалась помочь Прохорову справиться со скованностью. Иначе не получится у них откровенного разговора.
– Ты знаешь, на днях я поймал себя на мысли, что мне и поговорить не с кем… Ну, ты понимаешь, о сыне, о жизни, о том, какой я теперь ее вижу. Я почувствовал пустоту и злость на себя, окружающий мир. Даже не злость – агрессию, ту, что с трудом поддается контролю. Я понял, что это чувство окончательно разрушит меня, если позволить ему обосноваться в душе. Вспомнил о душе и о тебе. Странная ассоциация? Я подумал о том, что мы можем…
– Можем… – Саша боролась с мучительным желанием закурить. Она знала, что Прохорову это не понравится, и сдерживала себя.
– Поговорить о том, что убивает меня…
– Говори. Не задумывайся, не контролируй себя. Не старайся выглядеть лучше, просто говори…
– Сослуживцев видеть не могу. На работу еще не вышел. Я давно перестал быть хорошим хирургом. Я это сам знаю, я иногда бываю честен сам с собой… Со Светланой – полный разброд и шатания. То, что произошло, развело нас навсегда.
– Вы не вместе?
– Нет.
– Часто горе объединяет, – несмело заметила Александра.
– Это когда есть что объединять. Столько лет прошло. Честно говоря, мы никогда не были по-настоящему близки. Хотя, если бы Илюша… не ушел, мы бы продолжали жить семьей еще не один год. Думаю, это длилось бы еще какое-то время, но все равно должно было закончиться.
Прохоров замолчал. Он мучительно переживал нелады с женой. То, что между ними давно не было тепла, теперь казалось неважным. Все равно они были семьей, их объединяли заботы о сыне, его будущем. Теперь все рухнуло, и Светлана планомерно скатывается в бездну. Ничем хорошим ее пристрастие к спиртному не кончится. Раньше ее веселость в компаниях даже нравилась Дмитрию Ильичу. Со временем он понял, что за ней стоит лишний бокал вина, а без него Светлана превращается в угрюмую и молчаливую или нервозную и излишне болтливую тетку.
Сейчас Прохоров сомневался: стоит ли говорить о своих опасениях Саше? Сможет ли она дать дельный совет, чем-то помочь? Вряд ли. Светлана не станет никого слушать, а тем более Александру. Стоит только произнести это имя! Однажды жена запретила Дмитрию называть его.
– Если я хоть один раз услышу что-то об этой девчонке, заберу Илюшу и ты его больше никогда не увидишь! – разъяренная фурия, какой он не знал Светлану, испепеляла его взглядом. – Ты сделал выбор, так будь добр, не оглядывайся назад!
Он знал, что ей льстил выбор Дмитрия. Красивой, молодой, энергичной девушке он предпочел ее: опытную, но несовременную, не такую эффектную. Светлана поначалу пыталась добиться от него признания: почему он, наконец, ответил на ее знаки внимания? Прохоров отшучивался. Вот тогда она точно поняла, что Дмитрий связал с ней свою жизнь не из большой и светлой любви. Ее беременность и элементарная мужская гордость сыграли в его решении не последнюю роль. Светлана была реалисткой и решила, что обижаться глупо. Успокоившись, убедила себя, что лучше обойтись без уточняющих вопросов, без правды. В любом случае она ждала, что появление ребенка все расставит на свои места.
Когда родился Илюша, Светлана почувствовала, что это не сблизило ее и Дмитрия. Она погрузилась в заботы о ребенке, чтобы не думать о том, что ее любимый рядом только из-за чувства ответственности перед беспомощным крохотным существом. И только в нем он будет искать радость, а она никогда не станет для Дмитрия большой и светлой любовью. Он просто терпит ее, любя своего сына. Светлана ревновала. Она смотрела на него, такого маленького, но уже настолько похожего на своего отца, и не могла любить его настолько сильно, насколько должна любить мать. Мучилась, присматривалась к малышу, была с ним излишне строга. Старалась не переборщить с нежностями. Даже Дмитрий удивлялся:
– Ты с Илюшей, как солдат на посту – ни шагу вправо-влево. Все четко, как по команде.
– Тебе кажется.
– Ты лишний раз не поцелуешь его.
– Иногда я чувствую себя такой усталой и опустошенной… – оправдывалась Светлана, а однажды решила признаться в том, что ее тревожило.
– Что это означает? – Дмитрию не понравилось услышанное. Светлана поспешила свести все к усталости, переживаниям за их отношения. Она всячески подчеркивала свою уязвимость во имя того, чтобы рядом с ней Прохоров чувствовал себя сильным. Это всегда нравилось мужчинам вне зависимости от реального положения вещей. Дмитрий Ильич не был исключением, но особого удовольствия от сознания собственной важности не испытывал. Знал, что в семье он главный, что его слово последнее. Только даже самому себе он боялся признаться, с какой радостью отдал бы все эти мужские привилегии в обмен на настоящую любовь. В обмен на сердечный трепет, мучительную сладость обладания любимой женщиной. Он добровольно лишил себя этого и надеялся, что появление ребенка что-то изменит.
В отличие от Светланы Прохоров боготворил сына. Не сдерживая чувств, он изливал всю свою нежность на Илюшу. Это была его частичка, продолжение его рода, о котором он мечтал давно. Иногда он думал о том, как было бы здорово остаться с ним вдвоем: только он и сын. Наверное, это желание мимо воли прорывалось в его словах, взглядах, потому Светлана все больше изводила его ревностью. Она устраивала ему скандалы, обвиняя в несуществующих романах. Могла неожиданно прийти к нему на работу, и не дай бог Прохоров в этот момент общался с медсестрой – скандал гарантировался.
В больнице все догадывались о неладах в их семье, но никто не выказывал сочувствия. Прохорова считали разрушителем благополучной семьи, а Светлану – бесстыдной бабой, бросившей мужа и детей. Эти двое в глазах общественности были преступниками. Особенно поначалу досталось Прохорову, а когда он серьезно ушел в бизнес, попытавшись воспользоваться реалиями смутного времени, с издевкой и нескрываемой радостью наблюдали за его просчетами. Дмитрий Ильич оказался в числе тех, кто не выдержал крутых перемен. Обстоятельства сложились не в его пользу: заработки оказались не такими, на которые рассчитывал, вернувшись в больницу, понял, что потерял квалификацию. Свою роль сыграли большой перерыв в работе, постоянное нарушение режима – Дмитрий справлялся со стрессами при помощи алкоголя. Прохорова больше не считали хирургом от бога. Его записали в неудачники.
В больнице все догадывались о неладах в их семье, но никто не выказывал сочувствия. Прохорова считали разрушителем благополучной семьи, а Светлану – бесстыдной бабой, бросившей мужа и детей. Эти двое в глазах общественности были преступниками. Особенно поначалу досталось Прохорову, а когда он серьезно ушел в бизнес, попытавшись воспользоваться реалиями смутного времени, с издевкой и нескрываемой радостью наблюдали за его просчетами. Дмитрий Ильич оказался в числе тех, кто не выдержал крутых перемен. Обстоятельства сложились не в его пользу: заработки оказались не такими, на которые рассчитывал, вернувшись в больницу, понял, что потерял квалификацию. Свою роль сыграли большой перерыв в работе, постоянное нарушение режима – Дмитрий справлялся со стрессами при помощи алкоголя. Прохорова больше не считали хирургом от бога. Его записали в неудачники.
В такой момент важна поддержка семьи, а Светлана только подливала масла в огонь. Ее недовольство становилось невыносимым. Она постоянно обвиняла Дмитрия в своей неудавшейся, разбитой жизни, частенько ни за что доставалось Илюше. За это Прохоров жену тихо возненавидел. Она не имела права вмешивать в их проблемы с сыном. Мальчик страдал от непонимания между взрослыми – это было самой большой пыткой для Прохорова. Он чувствовал себя виновным в происходящем, но не находил в себе смелости окончательно и бесповоротно изменить ситуацию. Дмитрий взвешивал «за» и «против»: лишить ребенка матери или сосуществовать в обстановке полного непонимания? Решил оставить все как есть. Пусть Илюша подрастет… тогда… В конце концов, столько семей так живет, и ничего. Дмитрий Ильич вздохнул. Что толку теперь вспоминать – Ильи больше нет. Виски сдавило. Прохоров глубоко вздохнул, закрыл глаза.
– Так что о Светлане? – Саша прервала затянувшуюся паузу.
– Светлана… – он с трудом разжал тяжелые веки. – Она убита горем. Мне плохо, а ей – в сто раз хуже, потому что она – мать. Я знаю, что она могла быть сыну лучшей матерью, но почему-то не захотела. Она словно все делала вполсилы. Иногда мне кажется, что это беспокоит ее больше всего. Глупо звучит? Может быть, я предвзято отношусь к ней?
– Почему?
– Не столь важно. Главное, мы не можем больше быть вместе, – мрачно произнес Прохоров, глядя в сторону.
– Недоговариваешь.
– Наверное… – Ему было тяжело встречаться взглядом с Александрой. – И… Честно говоря, я не знаю, что еще сказать.
– А я решила, что мы только начали. – Саша видела, что, не успев открыться, он снова закрывается, отгораживается.
Прохоров был зол на себя. Зачем он пришел? Нашел, кому изливать душу: той, которая растоптала ее двадцать лет назад. Кретин! Такое можно сделать только в состоянии полного безумства. Он не проронит больше ни слова. Пусть она изливает на него свое красноречие, пусть старается разобраться в том, в чем даже Господь Бог уже наверняка запутался.
– Ты жалеешь, что затеял этот разговор. – Лескова наблюдала за неконтролируемой мимикой его лица, прежде чем сделать такой вывод. – Это естественная реакция. Есть возможность изменить течение мыслей, а значит – и саму жизнь. Ты всегда можешь попробовать.
– Последнее время я все делаю неправильно. Вообще, странно, что я могу что-то обсуждать, о чем-то думать. Зачем? – Прохоров вскинул на Сашу голубые глаза, полные слез. – Все кончено.
– Не говори так.
– Больше незачем бороться. Моя жизнь – вереница ошибок, – слезы покатились по его щекам. Он не вытирал их, плача беззвучно, как маленький ребенок, которому настолько больно, что не осталось сил даже всхлипывать.
– Каждый имеет право на ошибку. Не то сказал, не так поступил. Неверный подход. Изменить – не в нашей власти. Никогда ни о чем не жалеть! Повторяй это до тех пор, пока не поверишь. Слышишь?
Лескова почувствовала, что сама вот-вот заплачет. Резко поднявшись, она подошла к окну. Поправила римские жалюзи. Она не хотела видеть его слез, пыталась сдержать свои. Неожиданно почувствовала рядом его дыхание. Повернувшись, она встретила его жесткий взгляд. Дмитрий Ильич стоял рядом.
– А ты все в своей жизни делала правильно? – зло спросил Прохоров. – Идешь вперед, не оглядываясь? Призраки прошлого на горло не наступают?
– Нет! – с вызовом произнесла Саша, чувствуя, как фальшиво звучит ее ответ.
– На нет и суда нет, – выдохнул Дмитрий Ильич, повернулся и пошел к двери.
– Дима!
– Оставь, – на ходу отмахнулся он. Этим жестом Прохоров напомнил Лесковой мужчину, который грозил покончить с собой. Он вот так же отчаянно отмахнулся от нее, закрывая за собой дверь ее кабинета.
– Дима! – Бросившись за ним, Саша перекрыла выход.
– Ты что? – изумился Дмитрий Ильич.
– Куда ты?
– Домой.
– И что? – Саша схватила его за руку.
– Ничего. Извини, что отнял у тебя время. Мне не нужно было приезжать. Я не твой клиент.
Лескова крепче сжала пальцы. Нет, она его так просто не отпустит, но как его удержать? Что происходит в последнее время: ее посетители берут инициативу в свои руки! Она уже не хозяйка в собственном кабинете?
– Не уходи, пожалуйста, – едва слышно попросила Саша.
– Зачем?
– Так нужно.
– Кому?
– Нам…
– Отпусти руку, – хмуро попросил Прохоров.
– Извини. – Саша закусила дрожащую губу. Нечего сказать – психолог со стажем.
– Я могу остаться, только говорить будешь ты. Согласна?
– Согласна.
Теперь она отошла от двери. Вздохнув, словно сбросив с себя тяжкую ношу, Лескова села в кресло и уронила голову на скрещенные руки. Со стороны ее поза выглядела очень наигранной, но в этот момент Саша меньше всего думала об этом. Она сама не знала, что с ней происходит. Она не собиралась устраивать себе сеанс самоанализа. Когда теряешь контроль над собой, самое время сделать паузу и оглянуться. Лескова собиралась сделать именно то, от чего зачастую предостерегала своих пациентов. Для многих из них экскурс в прошлое мог оказаться непосильным испытанием.
– Мне все равно, правду ты будешь говорить или сочинишь на ходу свою историю. – Прохоров устроился в кресле напротив. – Просто рассказывай.
– О чем?
– О чем хочешь.
– Ты не вправе требовать. – Лескова облизала кончиком языка пересохшие от волнения губы. – Мы не должны меняться местами.
– Ради бога! Каждый останется на своем месте. Я на твое не претендую. Говори. Начни с того места, когда тебе было очень плохо. Так плохо, что жить не хотелось.
– Зачем? – Саша почувствовала, как краснеют щеки.
– Какая ты непонятливая. Когда плохо еще кому-то, легче пережить собственную боль. Я буду смотреть на тебя, как ты рассказываешь и снова переживаешь мучения, о которых стараешься не вспоминать. Мне просто интересно, сколько тебе тогда было лет? Пять? Десять?
– Перестань.
– Почему? Мы все родом из детства. Хотя прости, – Прохоров зло улыбнулся, – ты родом из юности. Именно тогда в твоей жизни происходили незабываемые события. Правда?
– Поняла. Ты так и не простил меня? Никто не застрахован от ошибок. Я ведь была молода.
– Перестань. Несколько дней назад я похоронил сына, а ты хочешь разжалобить меня событиями двадцатилетней давности? – резко прервал ее Дмитрий Ильич. – Ты придала нашей истории слишком большое значение. Не стоит. Я как раз хотел убедить тебя в ее мимолетности. Речь не об этом. Кстати, а у тебя дети есть?
– Нет.
– Нет? – Прохоров поджал губы, в недоумении поднял брови. – Вот об этом ты и расскажешь.
– Все. Хватит! – Лескова вскочила, быстро подошла к столу, достала из ящика пачку сигарет. Пальцы дрожали так, что едва удалось прикурить от зажигалки.
– Что такое? Есть за что краснеть? Сигарета вас не спасет, доктор.
Наблюдая за Александрой, Дмитрий Ильич даже не попытался помочь. Он сидел, положив ногу на ногу. Всем своим видом выражал безграничное презрение. Лескова включила очиститель воздуха и с вызовом смотрела на своего старого знакомого. За давностью лет она записала его именно в эту категорию. Оказалось, эти люди могут быть непредсказуемыми и жестокими.
– Плохие привычки, – назидательно произнес Прохоров, – это наше второе «я».
– Для меня это просто ритуал, – разглядывая сигарету, словно впервые видя ее, задумчиво сказала Лескова.
– Ритуал, от которого трудно избавиться?
– Хоть завтра – не проблема.
– Ни один алкоголик не признает себя больным.
– Оставь, пожалуйста, – Саша немного успокоилась и смогла увидеть в происходящем положительный момент: Прохоров сумел встряхнуть ее, вывести из полусонного состояния, которое она влачила уже не один год.
Слишком долго она пребывала во сне наяву, подменяя понятия, обманывая себя. Стоит только взглянуть правде в глаза, и откроется неприятная картина: она лгунья. Когда врут дети, в доброй половине случаев это можно простить и понять, но в ее возрасте ложь давно превратилась в ее суть, и это уже не безобидный обман. Это плотный непробиваемый кокон, скрывающий ее настоящую. Не ту успешную, улыбчивую, независимую, каждый день демонстрирующую несгибаемость и силу духа, а ту Сашу Лескову, которая споткнулась на крутых ступенях взрослой жизни много лет назад.