При слове «гулять», собака радостно взвизгнула, подбежала к кровати, ткнулась мордой в руку хозяйки, лизнула ее, метнулась к двери и в ожидании дальнейших действий принялась нетерпеливо перебирать лапами.
— Я с ним выйду, — предложила Катя. — Только скажите, долго ли гулять.
— Я тебе все объясню и свои ключи оставлю, чтобы ты Нину Георгиевну не тревожила. Мне, увы, пора сына из школы забирать.
— Конечно, Зиночка, езжайте. Не беспокойтесь, все у нас будет хорошо. Спасибо вам, дорогая, — поблагодарила хозяйка.
— Ой! Забыла Вадиму Сергеевичу позвонить! — вдруг вспомнила секретарша.
— Вот и хорошо! Я вас очень прошу, не говорите Вадиму, что у меня давление поднялось. Не тревожьте его лишний раз, пожалуйста.
— Но, Нина Георгиевна… — неуверенно произнесла та. — Я вроде как обязана обо всем шефу докладывать. А тем более о вашем здоровье.
— Я объясню, почему. Ему и без того сейчас тяжело. Он ведь к Флемаксу полетел, у того накануне остановка сердца случилась. Переживает очень, осунулся весь. Вы же знаете, что Мартин для него как второй отец. Все ведь уже нормализовалось. Подумаешь, давление повысилось! Да и присмотреть за мной есть кому. Правда, Катенька? — в поисках поддержки перевела она на нее взгляд.
— Может, вы и правы, — заколебалась Зина.
— А давайте на всякий случай измерим давление, — взяв в руки манжетку, предложила Катя. — Тогда и решим: звонить или нет.
Давление у больной хоть и медленно, но снижалось.
— Ладно, уговорили, — вздохнув, решилась Зина. — Только тогда давайте поступим так: пока Катя будет выгуливать Кельвина, вы немного поспите. Хорошо?
У подъезда ее уже ждал Зиновьев. Получив от секретарши массу ценных указаний, Проскурина выгуляла собаку и вернулась в квартиру на Пулихова. Вымыв псу лапы, она подошла к комнате хозяйки, осторожно нажала дверную ручку, заглянула внутрь и прислушалась: тихо, только легкое равномерное посапывание.
«Хорошо, если действительно уснула», — подумала она, закрыла дверь и отправилась на кухню.
Приготовив легкий ужин из того, что посоветовала Зина, она задумалась, чем бы таким заняться. Энерджайзер Кельвин, нагулявшись, спал на своей подстилке в прихожей, ноутбука под рукой не было, следовательно, не было и Интернета. Делать совершенно нечего. Но чем-то себя занять все же следовало. Хоть бы телевизором. Неудобно, конечно, без разрешения, но не будить же хозяйку? И где искать телевизор?
Включив свет в первой по ходу комнате, Катя сделала шаг и замерла: такое количество книг она видела лишь в библиотеке! От пола до потолка, иногда в несколько рядов! Из мебели в довольно просторной комнате были лишь массивный письменный стол, на котором лежали фотоальбомы, стул, большое кожаное кресло и торшер в углу.
Внимательно изучив корешки книг, большинство из которых были медицинской тематики, Катя не удержалась, открыла стеклянные дверцы другого шкафа, осторожно вытащила привлекшее ее внимание издание, провела мизинцем по переплету, раскрыла его и ахнула!
«Генрих Сенкевич. Собрание сочинений. Том XIV „В пустыне и дебрях“. 1914 г. Издательство И. Д. Сытина и К°, — не веря собственным глазам, прочитала она. — Переплет цельнотканевый… С ума сойти!!! И еще тома… XV, XIII в двух книгах. „Меченосцы“! А на этой полке что? Бенуа. „История живописи“. В 4 томах. 1913 г. Сказка какая-то… — едва не задохнулась она от восторга. — Сервантес Мигуэль. „Дон Кихот Ламанческий“. С иллюстрациями Густава Доре!.. Александр Блок. „Нечаянная радость“. 1907 год!.. Больше ста лет… Не может быть! Как была бы счастлива мама, если бы ей довелось подержать в руках этот сборник! Да здесь весь Серебряный век! — снова перевела она взгляд на полку с книгами. — Ахматова, Анненский, Гумилев, Северянин, Белый!»
Одну за другой она осторожно вытаскивала на свет Божий потрепанные временем тома, с придыханием листала, вчитывалась в знакомые с детства строки, рассматривала иллюстрации. Руки при этом мелко дрожали, разум по-прежнему отказывался верить в реальность увиденного.
— Это рабочий кабинет Сергея Николаевича. По совместительству — библиотека. Вы любите поэзию? — услышала она за спиной и, вздрогнув от неожиданности, обернулась.
Нина Георгиевна стояла в раскрытых дверях и улыбалась.
— Так мило было за вами наблюдать, — добавила она.
— Простите, что без разрешения, — густо покраснела Катя, быстренько поставила на место сборник Ахматовой и закрыла дверцу. — Не удержалась. Очень люблю поэзию. Я и сама немного пишу… А здесь любимые авторы, мои и мамины. Она преподавала в школе русский язык и литературу. Если бы все это увидела, — показала она рукой на книги, — считала бы себя самым счастливым человеком в мире!
— Так в чем дело? Давайте ее пригласим! — радушно предложила хозяйка.
— Увы, мама умерла восемь лет назад, — опустила взгляд Катя и тут же спохватилась: — Ой, а зачем вы встали? Вам нужно снова лечь в постель и измерить давление!
— Уже измерила, Катенька. Все в норме.
Гостья недоверчиво посмотрела на хозяйку.
— Правда, милая. Поверьте. А вот перекусить чего-нибудь не отказалась бы.
— Да, конечно. Только вы ложитесь, я вам в постель принесу! Мне Зина подсказала, что лучше приготовить.
— Ну что вы! Я не настолько нездорова, чтобы есть в постели. Лучше мы пойдем на кухню, поужинаем, чайку попьем. Поговорим. О поэзии, к примеру.
— Ну хорошо, — согласилась Катя. — Вам действительно стало лучше? Голова не кружится?
— Не кружится, — улыбнулась женщина. — Разве что от Кельвина, — показала она взглядом на вертевшегося у ее ног пуделя. — Ну что, дружок? Пойдем ужинать?
Пес радостно тявкнул и первым понесся к кухне…
— …А теперь почитайте что-нибудь из своего, Катенька, — допивая чай, попросила хозяйка. — Очень хочется послушать. Вы ведь сказали, что пишете.
— Ой, ну что вы! — засмущалась гостья. — После Вероники Тушновой мои стихи покажутся вам такими… детскими, что ли.
Почти час они сидели за столом, говорили о поэзии и читали друг другу стихи любимых авторов.
— А вы давно начали писать?
— Еще в школе. Но долго никому не признавалась и не показывала, даже маме, — поделилась Катя.
— Почему?
— Стеснялась. Как вам сказать… Для меня с детства все поэты и писатели… как бы с заглавной буквы «П», и стоят на верхней полке. Как можно сравнивать свои рифмованные строки с их великими творениями?
— Но ведь они тоже когда-то были начинающими, — не согласилась Нина Георгиевна. — И наверняка у них тоже были свои кумиры, которых они почитали. Ведь, чтобы понять, получается или нет, рано или поздно придется вынести свое творчество на суд читателей. И не стоит этого бояться, — ободряюще улыбнулась она. — Поэт ты или нет, может решить только время. Давайте, не смущайтесь. Я с удовольствием вас послушаю.
— Ой, даже не знаю… — Катя слегка покраснела и опустила глаза. — Тогда из нового. Правда, я могу запинаться, припоминая. Удивительное дело, но свои стихи приходится учить точно так же, как чужие.
— Я все понимаю, начинайте.
— Ну хорошо, — собралась та с духом:
Как это мучительно и больно…
Близок уж финал знакомый пьесы:
Спрятавшись от всех, заледенеет
Сердце заколдованной Принцессы.
Только лишь душа ее согрелась,
Только лишь растаяли сомненья —
Зимние укутали метели
В плащ из белоснежного забвенья.
…Осень наигралась и украла,
Все, что так нежданно подарила.
И сказать «спасибо» не успела…
И застыла… И опять застыла…
— Ой, как здорово! — восторженно отреагировала Нина Георгиевна. — А еще? Читайте, читайте!
Зеркальный блеск… Разбитое стекло…
Пронзающая режущая рана:
Коснулась — и мгновенно запекло.
Но нет всей правды — нету и обмана.
Застрявший лифт, две цифры на листке —
Тускнеющее призрачное счастье.
И падает еще одно стекло —
Все краски прошлого смешались в одночасье!…
…Судьбы зазубрины. Осколки жития
Никак соединяться не желают.
Секунды истины, жестокость бытия…
И так болит, что слезы выступают…
— Бедная девочка! У вас, наверное, очень сложный период в жизни, если вот такие пронзительные строки — и из нового, — впечатлившись услышанным, посочувствовала Нина Георгиевна. — Это из-за развода с мужем?
— Возможно… Я вас, наверное, уже утомила…
— Ну что вы, милая! Я невероятно рада, что познакомилась с таким одаренным человеком, как вы, Катенька! Вы себя недооценивает!
— Вам правда нравится? — Катя зарделась от похвалы.
— Еще как! И хочу послушать вас еще! Продолжайте!
— Ну, тогда… Предлагаю перебраться в вашу комнату: вы приляжете, а я вам еще что-нибудь почитаю… Нина Георгиевна, а можно узнать, как вам удалось собрать такие редкие книги? — решилась спросить Катя. — Честно говоря, первый раз в жизни держала такое в руках.
— Ну, тогда… Предлагаю перебраться в вашу комнату: вы приляжете, а я вам еще что-нибудь почитаю… Нина Георгиевна, а можно узнать, как вам удалось собрать такие редкие книги? — решилась спросить Катя. — Честно говоря, первый раз в жизни держала такое в руках.
— Увы, это то немногое, что удалось сохранить моим родителям от своей библиотеки. Я расскажу, если вам интересно.
— Очень интересно! — воодушевилась гостья. — Вы себе не представляете, как интересно!!! Вот только, Нина Георгиевна, я вас очень прошу: пойдемте в постель!
— Уговорили, — улыбнувшись, сдалась женщина. — Но сначала захватим с собой несколько семейных альбомов из кабинета Сергея Николаевича…
Около двенадцати ночи неожиданно зазвонил мобильный. Постелив себе по настоянию хозяйки в комнате сына, Катя аккуратно отложила раритетную книгу, которую ей позволили полистать, и недовольно покосилась на дисплей. Номер незнакомый, время для звонка довольно позднее. Скорее всего, кто-то ошибся. Однако звонивший абонент был настойчив. Как бы он не разбудил Нину Георгиевну!
— Да, я вас слушаю, — тихо ответила она.
— Катя? Привет! Это Андрей Заяц, — послышалось в трубке. — Ты не спишь? Только что освободился, перезвонил Зине, она рассказала, что случилось, и дала твой номер. Что там у вас?
— Здравствуй, Андрей. Нина Георгиевна уже спит. Давление нормализовалось, чувствует себя хорошо. Поужинали… Что еще рассказать? Поговорили, пообщались. В общем, все хорошо.
— Ну слава Богу! Дежурство тяжелое выдалось, даже покурить не мог выйти. И Саша, как специально, только завтра утром появится. В Польшу уехал, в гости к будущим родственникам. Но если что не так, я могу ребят попросить, кто-нибудь подскочит.
— Среди ночи? Нет, не стоит. Правда, все в порядке. Не волнуйся.
— Ладно. Номер мой забей, если что — звони. Или «скорую» вызывай. А ты… Ты как там оказалась? Ну, в смысле у Нины Георгиевны? Вадим попросил присмотреть? Он когда возвращается?
— Зина сказала, что завтра. Но он меня ни о чем не просил, случайно все получилось. Так что… — Катя замялась, — просьба к тебе: не говори ему, что я была здесь.
— Почему?
— Ну, понимаешь… Не думаю, что ему это понравится. Мы давно не общались, и он может решить, что я ищу повод для продолжения…
— Даже так? Ну, хорошо, как скажешь, — чувствовалось, что собеседник в некоторой растерянности. — Меня снова зовут в операционную. Я утром загляну, не возражаешь?
— Как я могу возражать? Ты — друг Вадима, я здесь не хозяйка. Конечно, заезжай. И мне спокойнее будет оставить Нину Георгиевну.
— Тогда до утра?
— До утра. Спокойной ночи!
— Ну вот… Теперь точно ночью глаз не удастся сомкнуть, — расстроился Андрей.
— Это почему?
— Примета у меня такая: если пожелали спокойной ночи — стопроцентно будет наоборот.
— Извини, я не знала таких тонкостей. Тогда беспокойной ночи!
— Тоже неправильно, — вздохнул собеседник.
— А как тогда?
— Просто: увидимся!
— Хорошо: увидимся утром!
— Ну вот, исправилась. Ладно, я побежал!
Катя отключила телефон и, представив, как грузный Заяц бежит по больничному коридору, улыбнулась.
«Хороший у Ладышева друг. Веселый, по жизни баламут, но верный, надежный… Пора укладываться. Кто бы мог подумать, что мне придется спать в комнате Вадима да еще на его кровати? Как это говорят: „Я сплю на новом месте, приснись жених невесте!“ — грустно усмехнулась она, сняла очки и погасила бра над головой. — Можно только представить его реакцию, если узнает…»
…Прилетев в Минск, Вадим заскочил на пять минут к матери, набрал на минутку Андрея и, не заезжая домой, сразу помчался в офис. До Нового года оставалось всего ничего, а дел, которые нужно завершить до его окончания, — воз и маленькая тележка. Но о том, что слетал во Франкфурт, он не сожалел. Морально поддержал Хильду, встретил с ней католическое Рождество. После того памятного разговора с Мартином он чувствовал особую ответственность за эту женщину.
— …Вот еще почта. Хотите чашечку кофе? — который час подряд ворковала вокруг шефа Зиночка.
— Нет, спасибо, — просматривая распечатанные конверты с аккуратно подколотыми бумагами, досадливо отмахнулся он. — Ты же знаешь, после четырех я кофе не пью. Не могла все это без меня разобрать?
То же, что и год назад: поздравления, приглашения посетить те или иные бутики с обещанием немыслимых предновогодних скидок. И как только им становится известно, где работает материально обеспеченный потенциальный покупатель?
— Зина, убери это, пожалуйста, — не выдержав, раздраженно отодвинул он кипу цветных флаеров. — И чтобы больше я их не видел! В который раз тебя прошу: фильтруй почту! Делать мне больше нечего, как тратить время на рекламные буклеты! На мой стол должны попадать только деловые бумаги!
— Слушаюсь, Вадим Сергеевич, — надув губки, Зиночка сгребла почту, прижала к груди. — Ой! Для вас еще одно письмо есть, личное. Оно в сейфе, я сейчас, — вдруг спохватилась она и исчезла за дверью.
Сквозь щель в кабинет донеслось бряцанье ключами, металлический скрип.
— Вот! — влетела она обратно и положила перед шефом конверт с яркой новогодней картинкой.
— А почему без обратного адреса? — недоуменно повертел он его в руках.
— Так это не по почте прислали. Екатерина Александровна вчера заезжала. Хотела с вами увидеться, но узнав, что вас нет, настрочила записку, вложила в конверт и попросила передать. Я его машинально в сейф спрятала и едва не позабыла: в сейфе-то в основном трудовые книжки хранятся!
Вадим открыл яркий новогодний конверт, вытащил из него сложенный лист бумаги и еще один конверт поменьше и тут же понял, что в нем находится.
— Зина, спасибо, на сегодня ты свободна, — вежливо пресек он неминуемый вопрос любопытной секретарши, не сводившей взгляд с конверта. — Встретимся завтра утром. До свидания.
— До свидания, — разочарованно протянула Зина.
«…Я благодарна Вам, Вадим Сергеевич, что в сложный жизненный период Вы не прошли мимо и уделили мне столько драгоценного времени. Уж не знаю, что заставило Вас сменить профессию, но вы остались хирургом по сути: пусть больно, пусть без анестезии, но спасти больного. Возможно, в моем случае это был и не самый верный вариант, но все равно спасибо. Вы мне во многом помогли.
Возвращаю Вам долг за ремонт машины. Не будь Вас, не знаю, как скоро мне удалось бы сесть за руль. Но мне будет еще комфортнее, если я буду знать, что ничего Вам не должна. Как и Вы мне.
С Новым годом!
Екатерина Проскурина».
Глянув на сотенные купюры, Вадим, не считая, снова сунул их в конверт, сложил лист по старому сгибу и задумался.
«Вот, значит, как… Неожиданно, даже сказать нечего. „…Что заставило Вас сменить профессию“, — припомнил он строчку из письма. — Жизнь и заставила, без анестезии…»
Спрятав конверт в сумку с документами, он повернулся в кресле и тупо уставился на стеллаж напротив.
— Вадим Сергеевич, я тут еще хотела рассказать… — в наброшенной на плечи дубленке заглянула в кабинет Зиночка.
— Ну, что еще? — устало повернулся он к приоткрытой двери. — Тебе не кажется, что твоя забывчивость начинает переходить все границы. Или тебя пора увольнять из личных секретарей, или…
— Понимаете… — виновато опустила глаза Зина. — Я обещала не рассказывать, но вот места себе не нахожу… Подумала, что вам все-таки лучше знать…
— Что знать? Что ты подумала? Ты вообще в состоянии сегодня думать быстрее? Что и кому ты обещала?
— Нине Георгиевне обещала… А еще Катерине Александровне, — пролепетала секретарша.
— Черт, Зина! Ты можешь рассказать толком? Или из тебя каждое слово надо клещами вытаскивать! — разозлился Ладышев. — Наорать, что ли, помочь выйти из ступора?!
— Не надо орать. Я сейчас… Я… Короче, у Нины Георгиевны вчера гипертонический криз случился. Вот.
— Почему мне не сообщила? Зина, я ведь просил дважды в день звонить маме, и если что не так — сразу передавать мне! — занервничав, вскочил он с кресла, сделал несколько шагов в одну сторону, затем в другую. — Почему я ничего не знал?
— Потому что Нина Георгиевна попросила вам ничего не рассказывать, — хлопая ресницами, Зина испуганно наблюдала за мечущимся по кабинету шефом. — Пока Екатерина Александровна писала вам записку, я позвонила вашей маме, она сказала, что давление высокое. Я тут же вызвала «скорую», и мы помчались к ней домой. Доктор сделал кардиограмму, успокоил, что ничего страшного, но предложил ехать в больницу. А Нина Георгиевна наотрез отказалась! — скороговоркой затараторила Зина. — Вы же ее знаете! Сказала, что только недавно оттуда вернулась. Доктор сделал укол и уехал, но перед этим рекомендовал за ней понаблюдать и не оставлять одну. Я поехала домой, а Катя осталась на Пулихова на ночь. Я ее как нашу новую сотрудницу представила. Ее мама тоже была гипертоником, она умеет ухаживать за больными. Я бы и сама заночевала, да сына не с кем было оставить. Я сегодня утром к ним прилетела, а они уже завтракают, чай пьют, семейные альбомы рассматривают. Катя даже Кельвина успела выгулять. Давление — в норме, в настроении обе. Тут как раз вы маме позвонили, сказали, что вылетаете. Нина Георгиевна еще вчера уговорила меня ничего вам не рассказывать, — едва не плакала Зина. — А Катерина Александровна сегодня попросила не напоминать вам о ней, так как вы и без того на нее злитесь. Вот…