— Мне, господин вице-президент, становится страшно от другого. Что пятьдесят тысяч наших парней во главе с генерал-лейтенантом Коуном окружены на Эльбе. И живы пока, потому что с русскими перемирие. Еще столько же парней из флота и морской пехоты смотрят на «иванов» через прицел в Исландии. Переговоры, как вы знаете, могут сорваться в любой момент, и тогда нас ждет бойня, господа. Спасти остатки корпуса Коуна из окружения мы можем, только применив ядерное оружие. Русские в долгу не останутся, удар по Диего-Гарсии тому пример. «Иваны» в Исландии дорого продадут свои жизни — тоже факт. Там гвардейские десантные части, их для этого готовят — действовать в отрыве от баз снабжения. Если мы не договоримся с Москвой сейчас и не возьмем тех, кто всю кашу заварил, я не гарантирую, что этот мир будет существовать.
— То есть вы, генерал Джонсон, за поездку Пирса в Словению.
— В Словакию, сэр, — автоматически поправил вице-президента Пирс.
— Однозначно. Я бы и сам полетел, если бы общался напрямую с русским руководством.
Вице-президент обошел обширный кабинет по кругу.
— Хорошо. Летите, Пирс. Но вы должны понимать всю опасность ваших действий. Кого вы оставите за себя?
— Мистера Пистоне, он мой первый заместитель. Но я надеюсь обернуться за двадцать четыре часа. Но мне нужен частный самолет, господа. Учитывая связи заговорщиков, вы должны понять, о каком уровне секретности идет речь.
Все посмотрели на шефа Национальной разведки. Хаузер коротко кивнул своей массивной и обритой, как бильярдной шар, головой.
— Самолет будет. Не из ЦРУ, не из военной разведки или АНБ. Привлечем одну небольшую канадскую компанию. Офис национальной разведки один раз пользовался их услугами. Десять лет назад.
— Вы уверены, Роберт, что глава русской разведывательной службы лично приедет на встречу?
— Да. В разведке нет понятия «доверие», но предыдущие встречи с мистером Блиновым оставили впечатление о нем как о человека слова. И мистер Джонсон абсолютно прав. Мы, как и русские, уже наделали столько ошибок и балансируем на грани всемирного апокалипсиса. Другого выхода, кроме личного контакта, я не вижу.
— Это если русские согласятся, — проворчал Хаузер.
— А что им остается, сэр? У них положение не намного лучше нашего. А в стратегическом плане — гораздо хуже. Мира ни с нами, ни с китайцами они пока не заключили. Любая затяжка времени означает слишком большой риск для Стрельченко.
— Осталось пригласить этого Блинова.
— С этим проблем не будет, сэр. Среди множества пороков главы Службы национальной безопасности глупость и трусость не значатся. Он примет приглашение и приедет.
Вице-президент Беннет наконец прекратил кружить по кабинету, словно муха у коровьего хвоста, и протянул Пирсу руку:
— Действуйте, Роберт, действуйте. Надеюсь, ваша миссия наконец-то увенчается успехом!
«Вот старая язва!» — разозлился Роберт, но ничем не выразил своего раздражения. Он заученно и гордо улыбался, пожимая сухую и узкую ладонь вице-президента США.
Глава 39. Германия. Окрестности Хорнбурга. 29 августа
— Это что у них, Серег? Белый флаг, что ли?
Старший наблюдательного поста сержант Лаврушин недоуменно посмотрел на своего напарника, меланхоличного ефрейтора Тюленева.
Ефрейтор присмотрелся сквозь небольшую пробоину от крупнокалиберной пули в кирпичной стене, с удовольствием сплюнул и бесшумно высморкался.
— Точно. Белой тряпкой машут.
— Точно… — передразнил подчиненного Лаврушин. — Харэ плеваться и сморкаться, достал уже… Прямо как животное, мля…
— Человек человеку — волк, — авторитетно произнес ефрейтор, демонстрируя несокрушимое спокойствие. — Все мы в некотором роде животные.
— Нет, Серега, срут там же, где спят и едят, только такие колхозные философы типа тебя или чурки…
— Ну, тебе видней, насчет чурок-то, Данила. Ты сам чурка наполовину, — так же лениво отозвался Тюлень.
Сержант вздохнул, давя в себе неимоверно сильное желание врезать ефрейтору в челюсть. Лупить собственных подчиненных в девяносто шестом отдельном разведывательном батальоне двадцатой танковой бригады было не принято. Это плохо сказывалось на дисциплине. Да и меланхоличный москвич Тюлень — не тот человек, который позволит себе в морду безнаказанно ударить. Мутный он кекс… Среди контрактников москвичей отродясь не было. Контракт — удел жителей маленьких городов и деревень. Таких, как Даниил Лаврушин, родившийся в советском еще Целинограде. А вот Тюлень… Парень грамотный, образованный, но для жителя мегаполиса слишком молчаливый и спокойный. И опасный. Москвичи и питерцы — народ, по сути, раздолбайски беззаботный, Тюлень — наоборот. Всегда собранный и настороженный.
— Слушай, Серег… Ты как в армию-то попал? Из Москвы? Ну ладно, призыв, но ты же «контрабас», как и я.
— А я, Данила, Родину люблю. Очень сильно, аж скулы сводит, — как обычно, невозмутимо ответил Тюлень — «отбрил», не изменив выражение лица. — Чего будем с белым флагом делать?
— Сейчас начальству хрюкнем, скажут, чего делать.
— Хрюкни, хрюкни… Заодно обстрел накличешь.
Тем временем белый флаг, вывешенный американцами, затрепетал от порыва ветра. В поле зрения появился приземистый пятнистый «Хаммер» с белой тряпкой на антенне. Машина проехал вдоль обрушенного артиллерийским огнем старинного здания и остановилась на перекрестке.
— Вон и «Хаммер» нарисовался. Глянь, они уже не боятся. Знают, что мы белый флаг увидели. Давай вызывай Вампира, Тюлень.
Вампир — это позывной их командира, ротного, капитана Кудряшова. «Готичный» ротный… Не хватало черной крашеной челки. С ней, наверное, смотрелся бы весьма гламурно.
Командир двадцатой танковой бригады узнал о вывешенных белых флагах даже раньше, чем их увидели наблюдатели на передовой. Американцы вышли на частоту бригады и предложили не стрелять. Мол, уже договорились с вашим начальством. Громов хмыкнул и связался с Бородулиным.
Командир корпуса, как выяснилось, тоже был слегка ошарашен американскими белыми флагами и приказал держать ухо востро.
— Москва в курсе, но призывает к повышенной бдительности. Американцы могут на прорыв пойти. Что думаешь, Громов?
— Нет, не могут, господин генерал-лейтенант… Силенок у них уже нет. Да и авиация активность резко снизила. Организованно прорваться к Рейну у них не получится.
— Уверен, Громов? Подумай хорошенько, перед тем как ответить.
— Так точно, уверен. Нет у них сил на прорыв. Разве что рассыпаться и мелкими группами уходить. Тогда — да.
— Я тебя понял, генерал-майор. Но все равно держи ухо востро и своим обормотам скажи, чтобы не спали.
Отключившись, Громов достал серебряный портсигар, подарок тестя к юбилею, и, взяв сигарету, с удовольствием затянулся.
«А вдруг действительно пойдут на прорыв? С них станется! Американцы, что бы там ни говорили, ребята резкие и борзые».
За месяц бесконечных боев в Европе американцы уверенно заняли первое место в хит-параде уважаемых врагов, вытеснив с него немцев и поляков. Германцев уважали за организованность, тактическую грамотность и добротную техническую оснащенность. Поляков — за храбрость и свойственную только славянам бесшабашность в атаках. Причем, невзирая на устаревшую технику, поляки лезли в атаку, надеясь на свой «шляхетский гонор». Американцы после первых боев заслужили первое место, являя собой причудливый гибрид поляков и германцев. В плане тактики и техники, а также их применения «джи ай» германцев превосходили. Не уступали они и полякам в дерзости и упрямстве. Только, пожалуй, старались, в отличие от поляков, бить только наверняка, опираясь на солидную материальную базу.
Громов мысленно поблагодарил Бога за то, как их гоняли на лекциях по тактике и полевых занятиях в академии, заставляя разбирать американские боевые операции и полевые уставы буквально по эпизодам. Еще он поблагодарил те умные головы в Генштабе, что впервые применили электромагнитное оружие в реальном бою и придумали тот трюк с сокрытием танковых бригад в польских лесах и заменой их на бутафорию из штрафных батальонов. Без этого, также без флота, временного перекрывшего Атлантику и сорвавшего переброску подкреплений, и мексиканских мятежников прижать американцев так быстро и качественно, как они сделали, хрен бы получилось. Кровушкой бы умылись сполна.
Глубоко затягиваясь, генерал-майор Громов подумал, во что может превратиться некогда сильная и гордая нация под потоком пропагандистского дерьма. «Вот те же немцы — в армии теперь у них служат лишь аристократы из старинных рыцарских родов и откровенные люмпены из восточных земель бывшего ГДР. Американцы, поди, радовались, когда превращали воинственных германцев в дисциплинированную потребительскую массу. Мол, прогресс и демократия, понимаешь, даже из германца может сделать нормального человека. И сделали… на свою голову. После того как мы кадровый Бундесвер на гусеницы намотали, у немцев мобилизация провалилась. Вообще. Вот и сейчас, занимая германские города, мы поражались огромному количеству здоровых мужиков, стоящих на улицах, словно суслики у норок, и смотрящих, открыв рот, на русские танковые и механизированные колонны. Если бы они все взяли в руки автоматы и РПГ, то устроили бы нам головомойку, как «чехи» в Грозном или «гитлерюгент» в сорок пятом. А здесь мы прошли пол-Германии, как нож сквозь масло. Остатки Бундесвера совместно с американцами еще дергались, но потом немцы решили больше в «войнушку» не играть, подняли лапки. И заодно открыли нам фронт. Не иначе в благодарность за привнесенную извне американцами «толерантность» и «гуманизм».
Вот так мы американцев на Брауншвейгской равнине и прихватили. Немцы в сторону отошли, мы в брешь и проскочили. Последний серьезный бой был два дня назад. Тогда первая боевая тактическая группа Алтуфьева въехала в тыл Old Ironsides, расколов остатки некогда мощной бронетанковой дивизии на две части. И началась агония…
Американская авиация лихорадочно пыталась помочь окруженным, но без особого успеха. Войсковое ПВО работало, как обычно, на отлично, и от бомбежки бригада почти не пострадала. Американский командующий корпусом, генерал Коун, даже не пытался прорваться сразу, хотя шансы еще были. Как гласила последняя разведывательная сводка по нашему армейскому корпусу, «у американского командующего, возможно, серьезнейший психологический стресс». Сломался, короче, дядя. Хотя, может, он про перемирие раньше всех узнал и попросту людей гробить не пожелал?»
— Слепнев!
— Слушаю, командир.
— Ты как начштаба сейчас за старшего остаешься. Вся бригада на тебе.
— А вы?
— К Алтуфьеву. На его участке парламентеры появились, надо самому глянуть, а то мало ли что.
— А не опасно? Давайте я съезжу…
— Не опасней войны, полковник. Ладно, где там мой водила?
Полковник помолчал и спросил выходящего генерал-майора:
— Как думаешь, командир, неужели всё?
— Надеюсь, да. Только, думаю, с американцами разберемся, потом сразу на эшелоны и в Сибирь-матушку китаез гонять.
— «Косоглазые» не дураки. В одиночку с нами точно воевать не будут. Им вон Лисицын как зад наскипидарил. До сих пор, поди, не знают, куда деваться. Сейчас весь Западный фронт туда подтянется, до самого Пекина гнать желтомордых будем.
— Что, считаешь, что и на востоке скоро всё?
— Так точно, командир. Не вояки «косые», не вояки.
— Может, и не вояки, но Хабаровск у нас отжали и к Омску прорвались.
Слепнев улыбнулся:
— Да будь у тебя такое превосходство, как у них, ты бы уже через месяц не Хабаровск — Рязань бы штурмовал. А они все топчутся на приграничной полосе.
— Ладно, начштаба, не говори «гоп». Будем надеяться, что с американцами все срастется ровно. И на этом фронте хотя бы все закончится.
Громов нырнул в громоздкий трофейный КШМ «Динго» и, аккуратно объезжая выбоины от снарядов в некогда идеальном немецком автобане, направился к позициям первой боевой тактической группы. Повернувшись к адъютанту, Громов спросил:
— Связывался с Алтуфьевым?
— Так точно. Он доложил, что все тихо, за исключением одного «Хаммера» на нейтральной полосе. Машина с белым флагом…
— Тебе, лейтенант, что, уже подполковники докладывают? — неприязненно переспросил он адъютанта.
Лейтенант отвел глаза.
— Извините, господин генерал. Я хотел сказать — не доложил, а сообщил.
— В следующий раз думай, кому и что говорить. Подполковник Алтуфьев — боевой офицер, орденоносец. А не портфеленосец. Понял, лейтенант?
Тот закивал головой, густо краснея.
Лейтенанта звали Паша Сойкин, он был переведен в адъютанты командира бригады из финчасти. Громов, как и положено боевому офицеру, шаркунов паркетных, всяких адъютантов-порученцев особо не любил и до последнего времени обходился обычным ординарцем, исполняющим в полевых условиях заодно роли штатного парикмахера, посыльного и даже повара. Ну, гренки там замастырить, картошки комбригу быстренько нажарить или омлет приготовить. Как говорится, помимо жены у нормального командира есть еще два надежных человека — водитель и ординарец. Но здесь слишком часто приходилось мотаться по подразделениям, и нужен был человек, обладающий острым языком и в офицерском звании для выполнения особых поручений в боевой обстановке. Вот здесь и пригодился Сойкин. Язык у него был хорошо подвешен, и вид весьма представительный, да и не глупый парень оказался. Правда, теперь приходилось его с собой таскать, словно собачонку комнатную.
Другой бы на «передок» просился, а этот Сойкин, наоборот, готов был землю носом рыть, лишь бы в штабе отсидеться под рукой у Громова. «Ну да и хрен с ним, с бздуном гороховым, — рассуждал Громов. — Не всем же быть, как Алтуфьев, Слоенов или тот же контуженый Топорков. Должен кто-то лакированные портфели за генералами таскать и спину манерно выгибать. Хотя противно, конечно…»
Командир первой боевой тактической группы расположил свой штаб на территории заброшенной фабрики по переработке использованных автопокрышек на северо-восточной окраине Хорнбурга. Фабрику давно закрыли, но из-за плохой экологии никто не брался ее разрушить. Мол, навредит природе… Поэтому здесь ютились какие-то эмигранты, сбежавшие при первых выстрелах.
Едва КШМ Громова в сопровождении «Тигра» комендантской роты повернул в сторону фабричных корпусов, как на дорогу вышли два гренадера, приказав маленькой колонне остановиться. «Сразу видно, что мы в хозяйстве Алтуфьева, — усмехнулся Громов. — Серьезный он малый…»
Подполковник встретил командира на пороге фабрики, превращенной в штаб, с неизменной нахальной улыбкой, словно приклеенной к лицу. Сначала Громова, как и предыдущего комбрига, Разумовского, это сильно раздражало, но потом привык.
Как офицер Алтуфьев был предельно требовательный и грамотный, косяков по службе не допускал и дрессировал вверенный ему личный состав на отлично. Но даже это не главное. Таких требовательных и грамотных сейчас пруд пруди. Алтуфьев был какой-то другой. Не зря его подчиненные называли атаманом. Крылось в нем что-то древнее, разбойничье, лихое. Он любил воевать. Для него война с ее риском и опасностью являлась желанной стихией, куда Алтуфьев бросался с головой и где мелких мест не искал. Далеко пойдет подполковник — если не убьют, конечно.
— Слушай, Алтуфьев, ты чего лыбишься все время?
— Так вы уже спрашивали, господин генерал! — весело отозвался подполковник. — Мы — на коне, америкосы — в дерьме. Вон белый флаг вывесили. Значит, припекло пиндосов хорошенько. Крепко мы их за яйца держим.
Громов усмехнулся:
— Ты им все кроссовки свои забыть не можешь?
— Так точно, как вспомню, так в глазах от бешенства темнеет.
— Ладно, давай ближе к делу.
Подполковник кивнул и сделал приглашающий жест рукой.
— Американцы гоняют по радиостанциям на всех частотах текст о прекращении огня. Просят разрешения встретиться с командованием. С вами то есть. У соседей такая же фигня.
— Уже знаю.
Громов задумчиво потер подбородок.
«Хреновая ситуация. Москва толком ничего не говорит, не может, раз Бородулин сам ни хрена не знает. Все боятся подставы. Понятно, что пальцы пляшут на курках».
То, что американцы будут просить перемирия, генерал предвидел еще пару дней назад. После того как немцы отскочили в сторону и заключили сепаратный мир, генерал-лейтенант Коун принял единственно верное решение — уходить как можно быстрее за Рейн. На территорию Нидерландов. Только кто сказал, что мы их собирались выпустить без боя?
Последний бой Громов запомнил хорошо. Наверное, в силу отчаянной обреченности американцев.
Во главе прорывающейся колонны первой бронетанковой дивизии неслись немногие уцелевшие М1А2 «Абрамс», за ними боевые машины пехоты и бронеавтомобили. Причем, плюнув на дороги, американцы рванули прямо через поля и мелкие городки, ломясь через изгороди и дренажные канавы. Перед прорывом их артиллерия выпустила, казалось, все остатки боеприпасов.
Разбив свою бригаду на три тактические группы, Громов устроил настоящую охоту на бегущих. Одна группа загоняла, другая, войдя в щель, оставленную немцами, перекрыла участок прорыва, третья шла параллельным маршрутом, уничтожая огнем бегущих. Это был не бой — натуральная бойня. Прорвавшуюся вперед ударную группу американцев встретил Слепнев, обогнав их параллельным маршрутом.
Напоровшись на русских «Барсов» и спешенных гренадеров, американцы из Old Ironsides, вопреки ожиданиям Слоенова и самого Громова, назад не повернули. Мгновенно развернулись из походного в боевой порядок и пошли в атаку, стараясь смести вставших на пути русских и пробить себе путь к свободе, путь домой.
Атака американцев быстро захлебнулась под прицельным огнем «Т-80УМ». Затаив дыхание, Громов и Слоенов наблюдали с НП, как смерть прореживает ряды ползущих на них американских бронированных машин. В довершение всего четыре «Ка-52», оставшихся в наличии бригадной авиагруппы, прошлись над этим стальным месивом, не жалея НУРСов.
Прорыв не удался, и, собрав остатки своих разодранных в бою колонн, Коун отвел их обратно в «треугольник» Хорнбург — Хельмштадт — Брауншвейг.
Уже после боя, чихая от дыма, пропахшего жженой резиной и горелым мясом, Громов посетил наспех образованный сборный пункт для пленных американцев.
— Сколько их? — спросил подвернувшегося под руку капитана-особиста.