Он был совершенно выбит из колеи. В Турин он приехал потому, что просто не мог оставаться в своем прежнем жилище. Молодой художник, в последние полтора года деливший с ним кров, теперь его покинул.
— Мне надо заводить семью, — сказал он. — Я должен позаботиться о родителях. Моя жизнь совсем не похожа на твою.
Чарльз рыдал от отчаяния. Хотя чего он мог ожидать? Это случилось с ним не в первый раз. И не в последний. Все они в конце концов женятся. Но эта боль была сильнее всех предыдущих. На сей раз он позволил себе лелеять надежды, крушение которых обернулось невыносимыми муками.
Тогда он отправился в странствия и так очутился в Турине, в этой галерее, перед этой картиной, напомнившей о другом, далеком доме, куда он вернуться не мог.
Та же картина напомнила об одном дне его детства. Там был грач. И рогатка. На глаза его навернулись слезы при мысли об Уильяме — вот кто шел по жизни легко и счастливо, со спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне. Он подумал о малышке Доре, его дочери. О глубокой черноте и об игре ярких красок.
Он решил купить эту картину с грачом в подарок Доре.
Смахнув слезы, он направился к владельцу галереи оформлять покупку. Можно ли доставить картину к нему в гостиницу? Сегодня, ближе к вечеру. Grazie.[5]
Несколько часов спустя портье в гостинице принял картину от посыльного, подозвал слугу и приказал отнести ее английскому синьору. Не дождавшись ответа на стук в дверь, слуга решил, что синьор Беллмен куда-то ушел, и открыл номер служебным ключом. Так было обнаружено тело Чарльза.
Из Италии пришла весточка. Непонятное письмо на чужом языке. Уильяму пришлось посылать в Оксфорд за человеком, способным его прочесть.
— Но разве он болел? Нам об этом ничего не известно, — сказала Роза. — Это был несчастный случай? От чего он умер?
Переводчик негромко кашлянул:
— В письме не указана причина смерти.
Уильям жестом пригласил итальянца выйти из комнаты.
— Мой кузен наложил на себя руки? — спросил он тихо, когда за ними закрылась дверь.
Чужеземец нервно облизнул губы:
— Из текста можно сделать и такой вывод.
Со времени своего последнего визита Чарльз писал им несколько раз. Роза достала эти письма из ящика стола и стала зачитывать отдельные места вслух. Чарльз опубликовал несколько своих стихотворений в одном журнале — правда, журнал не из самых солидных. Он посетил одно из красивейших мест в Италии — и несколько фраз с описанием тамошних гор. Во время поездки в Париж он приобрел очень изящный столик — качество отделки выше всяких похвал, вот только не вписался он в интерьер дома так, как хотелось бы Чарльзу.
Уильяму не нравился вид этих листков в руках Розы. Черные чернила на белом фоне. Мертвец, говорящий устами его жены. Однако он не смог подобрать слова, чтобы ей это высказать.
Она опустила руку с письмом и всхлипнула:
— Ох, Уильям! Подумать только! А ведь он был не старше тебя!
«Он был старше меня на три недели», — подумал Уильям.
И, оставив Розу плакать над письмами, вернулся к своим счетам.
Спустя неделю пришло еще одно письмо. На сей раз написанное по-английски, оно являло собой странную смесь из формально-юридических фраз и цветистых пассажей, которые приходилось перечитывать дважды, чтобы уловить смысл. Но главное было понятно.
Для человека состоятельного и праздного Чарльз вел не такую уж экстравагантную жизнь. Он любил хорошие вина и сигары, но не слишком увлекался тем и другим; он любил живопись и красивую мебель, но арендуемый им небольшой дом отнюдь не был переполнен антиквариатом. Прочие расходы его были весьма умеренны.
Свою мебель Чарльз завещал поименованному в письме «другу-живописцу». Дар был щедрый, но не настолько, чтобы вызвать пересуды.
Его деньги, фабрика и особняк отошли к Уильяму.
Доре по завещанию достались картины.
24
Какая-то часть сознания Уильяма вела отсчет. Безостановочно, помимо его воли. Он был всего тремя неделями моложе Чарльза. Двадцать один день. О смерти Чарльза они узнали с шестидневной задержкой. Значит, оставалось пятнадцать дней. Уильям старался максимально загрузить себя работой, чтобы отвлечься от этого неумолимого отсчета, но все было напрасно.
Дни проходили один за другим, и вот настал тот самый день. «Сегодня я достиг возраста, в котором умер мой кузен». Был выходной, так что он не мог искать спасения в фабричном шуме и суете. Тревога усугублялась возникшим в груди ощущением: там время от времени словно что-то подпрыгивало и затем проваливалось в пустоту.
— Роза!
Дети прервали игру в мяч. Пол повернулся к Доре: как самая старшая, она должна показать, стоит ли им беспокоиться по этому поводу.
Зов повторился, переходя в истошный вопль:
— РОЗА!
Дора выпустила из рук мяч.
— Приглядите за Люси, — сказала она братьям.
Пол и Фил заняли позиции бдительных стражей слева и справа от коляски, в которой спала их маленькая сестра, а Дора помчалась через лужайку к дому.
Отца она отыскала, идя на звук: он сидел на полу в своем кабинете и подвывал, как от боли, временами сбиваясь на хрип. Лицо его приобрело восковой оттенок, тело лихорадочно подергивалось.
— Мама еще не вернулась, — сказала Дора, глядя на него растерянно. — И миссис Лейн куда-то ушла.
— Дымоход! — произнес он дрогнувшим голосом.
Она взглянула на камин с давно потухшими углями — в последний раз его топили накануне вечером.
— Слушай!
Дора прислушалась. А слух у нее был острый. Тиканье часов в холле. Шум реки в отдалении. Скрип половицы, когда она наклонилась. Легкий шорох ее волос, когда она повернула голову. Судорожные вдохи и выдохи отца.
— Ничего необычного, — сказала она, и одновременно раздался крик Уильяма:
— Ну вот, опять!
И она действительно что-то услышала. Звук совпал по времени с ее последними словами и был ими перекрыт, но все же она его уловила — очень-очень тихий, почти что никакой.
Она подошла к камину и, пригнувшись, наставила ухо.
Отец по-прежнему быстро и шумно дышал, охваченный паникой. Она приложила палец к губам, и он притих, глядя на дочь широко раскрытыми глазами.
Звук повторился, на сей раз сопровождаемый слабым движением в каминной трубе, по которой вниз плавно стекла струйка сажи. Отец вздрогнул всем телом.
— Это птица застряла в дымоходе, — сказала Дора.
Уильям непонимающе уставился на дочь.
— Просто птица, только и всего.
Она помогла отцу подняться с пола, отвела его в гостиную и усадила в большое кресло, подставив под ноги скамеечку. Затем принесла одеяло и укрыла его, старательно подоткнув края, потрогала лоб — не горячий ли? — и пригладила волосы.
— Ну вот, — сказала она, — теперь все хорошо.
Вернувшись в кабинет, она закрыла дверь и подняла оконные рамы как можно выше, для чего пришлось забираться на стул. Теперь оставалось только ждать. Чтобы как-то развлечься, она принялась щелкать костяшками счетов и дополнила список задач в отцовском блокноте еще одним пунктом: «Выдать Доре пенни».
Поток сажи шумно обрушился в камин, и нечто черное вырвалось из его зева в комнату. Истерическое биение крыльев, удары — шмяк! шмяк! шмяк! — в стену, в потолок, в верхнюю часть оконной рамы. Затем воздушная волна задела ее щеку, обезумевшая птица пронеслась мимо и, угодив в раскрытое окно, исчезла.
Клубы тонкой угольной пыли медленно дрейфовали по комнате. Сажа была у Доры на языке, от сажи першило в горле.
А это что? Как печально! И как красиво! Птица оставила о себе память в виде смазанных оттисков оперения на стене и на потолке. И еще один, призрачно-серый, на оконном стекле.
Она взобралась на стул, чтобы дотянуться до края рамы и закрыть окно. Прямо перед ее лицом оказалось то самое пятно сажи, и Дора помедлила, его разглядывая. Местами оттиск вышел на редкость четким, включая мелкие детали перьев: стержни, бородки, опахала. А вот здесь идеально отпечатался самый кончик пера. Папа не должен это видеть, решила она.
Отметины на потолке и стене находились слишком высоко, и Дора не могла до них добраться, а оконный отпечаток она стерла рукавом, на котором осталось черное пятно.
Бедная птица.
Не надеясь ее увидеть, Дора на секунду подняла взгляд к небу. Там ничего не было.
Она задержала взгляд еще на секунду.
Спустя несколько недель Дора и ее мама занимались разбором прибывшей посылки с картинами. С ними была и Дорина подруга Мэри, дочка миссис Лейн, помогавшая носить картины по комнатам, когда они выбирали для каждой из них подходящее место. Некоторые картины девочкам нравились, другие оставляли их равнодушными. Они вынули из ящика очередное произведение, завернутое в кусок мешковины, и быстро его распаковали.
— Ох! — воскликнула Дора, увидев на переднем плане черного, с блестящим отливом грача.
— Тебе это в самом деле нравится? — спросила Роза, озадаченная столь бурной реакцией дочери.
— Грач смотрит прямо на меня! — Дора развеселилась. — Разве вы не замечаете? Смотрит и словно смеется.
Она повернула картину к маме и Мэри, чтобы те могли ее получше рассмотреть. Роза с улыбкой склонила голову набок, бессознательно подражая нарисованной птице.
— Не понимаю, с чего ты взяла, будто он смеется. Да и какой может быть смех с таким-то клювом! И куда же мы это повесим?
Дора внезапно переменилась в лице.
— Папа не любит птиц.
— Неужели? — удивилась ее мама.
Дора вновь завернула картину и перевязала ее бечевкой.
— Я спрячу ее под своей кроватью — до той поры, когда выйду замуж и буду иметь собственный дом.
Роза, посчитавшая эту картину довольно неприятной, возражать не стала.
25
Дела на фабрике шли в гору. Идея с завтраками для рабочих полностью себя оправдала. Объемы выработки увеличивались. Благодаря дешевому углю для котельной, теперь подвозимому по железной дороге, процесс сушки уже не так зависел от погодных условий: новые сушильни были оснащены паровым отоплением, что, помимо прочего, делало ткани более мягкими и повысило их ценность. А с водохранилищем, которое Уильям планировал создать на участке земли, купленном у Тернера, можно будет не опасаться колебаний уровня воды. Если река обмелеет, достаточно будет приоткрыть шлюз, чтобы поддерживать необходимый напор воды, вращающей механизмы. Снизив зависимость от непредсказуемых факторов, он сможет точнее рассчитывать объемы работ и гарантировать своевременные поставки тканей, вселяя уверенность в клиентов и обеспечивая рост заказов… Перспективы были самые радужные.
Заказчиков становилось все больше. Уильям вкладывал средства в замену изношенной и устаревшей техники — в частности, приобрел новейшие чесальные машины. Временами он давал ссуды другим фабрикантам, преследуя далеко идущие цели. Когда у тех (как рассчитывал Уильям) возникнут серьезные проблемы, он в качестве кредитора узнает об этом одним из первых. В его планах уже была экспансия за пределы Беллменской фабрики.
Пришло печальное известие с фермы родителей Розы. Маленький сын ее брата упал с лошади, когда та вдруг заартачилась и встала на дыбы. Мальчик отделался ушибами, но мать Розы, поспешившая ему на помощь, получила сильный удар копытом. Теперь она лежала дома без сознания. Роза собралась ехать туда, чтобы ухаживать за матерью.
Миссис Лейн согласилась присмотреть за детьми, и Роза уехала.
Через шесть дней она прислала короткое письмо. Ее мать скончалась.
Утром Уильям отправился в Вичвуд и принял участие в похоронной церемонии вместе с отцом и братьями Розы, а сама она, как принято, осталась в доме родителей оплакивать утрату со своими сестрами.
Было решено, что Уильям и Роза вернутся в Уиттингфорд на следующий день, а эту ночь проведут на ферме. Роза шесть дней и ночей просидела у постели матери и потом еще двое суток скорбела. Теперь у нее больше не осталось слез. Если что и могло помочь ей в таком состоянии, так это сон — и присутствие любимого человека. Она задула свечу и повернулась к мужу. Тот лежал рядом с ней, застывший и напряженный, словно чужой.
— На похоронах был один человек, — произнес в темноте Уильям, — и я не знаю, кто он такой.
Роза поняла, что он ждет от нее какой-то реакции.
— Он заходил сюда после кладбища? — спросила она.
— Нет.
Тогда почему он об этом спрашивает? Какой смысл спрашивать ее о человеке, которого она даже не видела? Там, на похоронах, были только мужчины. Почему не спросить у них? Но вслух она этого не сказала.
— Мой брат его знает, наверное.
Голос ее прозвучал резковато. Роза тут же простила себя за эту резкость, одновременно простив и Уильяма за его неуместные в данных обстоятельствах расспросы.
Она обняла мужа, нуждаясь в его поддержке и утешении.
— Как это было, когда ты потерял свою маму?
Если она сможет вызвать в нем воспоминания о собственном горе, быть может, это подскажет ему, как утешить ее…
— Он был и там. На маминых похоронах.
Эта нотка в его голосе — упрямая и жесткая — была ей знакома. Сердце ее тоскливо сжалось. Стало ясно, что сочувствия от него сейчас не дождешься.
— Он был в черном.
— Разумеется, на похоронах он был в черном, — сказала она уже сердито. — Как и две дюжины других людей.
Роза убрала руку с его груди. Он никак не среагировал, не повернулся к ней, чтобы обнять. Что ж, раз ласки от него не дождешься, она постарается уснуть.
Она повернулась спиной к мужу и поудобнее пристроила голову на подушке.
— И он также был на похоронах Пола.
Роза промолчала, уже чувствуя приближение сна.
— Полагаю, его можно вычислить. Кто мог одновременно знать твою маму, мою маму и дядю Пола? Таких людей наберется немного.
Ее веки тяжелели. Мышцы шеи и плеч расслаблялись. Челюсть слегка отвисла…
Уильям заерзал на своей половине постели. Начал тянуть на себя простыню. Потом ему стало жарко, и он открыл окно. Теперь его стал раздражать сквозняк.
Роза вздохнула, смиряясь с неизбежным.
— Ну и как он выглядел, этот человек?
Минуту-другую она вполуха слушала Уильяма, пытавшегося составить словесный портрет незнакомца, чья внешность была столь примечательной, но почему-то никак не поддавалась описанию. Наконец Роза пришла к выводу, что он просто не помнит этого человека.
— Он выше или ниже тебя ростом? — уточняла она. — Есть у него борода? Волосы темные или светлые?
Информация оказалась скудной. Ростом он примерно с Уильяма. Насчет наличия либо отсутствия бороды — конечно, Уильям не должен был упустить из виду такую заметную деталь внешности, однако же уверенно сказать не мог. Но волосы черные — в этом он не сомневался.
«Сейчас я смогла бы уснуть, — думала она. — Только бы он замолчал и позволил мне уснуть!»
Но, достаточно хорошо изучив мужа, она знала: столкнувшись с проблемой, он не успокоится, пока ее не решит. Вот только уж очень туманным было описание — под него подошел бы кто угодно. А у нее только что умерла мама, и сама она смертельно хотела спать.
— Возможно, это мой дядя Джек, — предположила она.
— Как он выглядит? Опиши его.
— Ростом с тебя. Темные волосы. В прежние годы он носил бороду, а как сейчас, не знаю.
— А откуда твой дядя Джек мог знать моего дядю Пола?
— Кажется, он в молодости жил в Уиттингфорде.
— Вот как? И он мог знать мою маму?
— Очень может быть.
Похоже, Уильям начал успокаиваться. Он еще немного поворочался в постели и затих. Наконец-то! «Ну вот, — подумала она, — теперь он уснет».
И он действительно уснул.
Роза надеялась, что ночь принесет ей какое-то облегчение. Но этого не произошло. Ее мать умерла, а она лежала в чужой постели с чужим человеком, считавшимся ее мужем. Теперь она была уже слишком измучена, чтобы заснуть, и слишком подавлена горем, чтобы плакать.
26
Как-то утром, во время завтрака, Роза распечатала только что полученное письмо и нахмурилась.
— Неприятности? — спросил Уильям.
— Умер мой дядя.
Ложка Уильяма зависла над овсяной кашей.
— Который из них?
— Дядя Джек.
Уильям и сам не смог бы себе объяснить то чувство радостного удовлетворения, которое он испытал, услышав эту новость.
— Когда похороны? — спросил он.
— В четверг. Но тебе там быть не обязательно. Ты ведь так занят с этим новым водоемом. Я сама в последний раз видела дядю Джека, когда была еще маленькой. Так что твое отсутствие никого не обидит.
Уильям проглотил овсянку.
— Ничего, я съезжу, выделю на это полдня.
Приятно было сознавать себя живым — с таким чувством и чуть ли не с нетерпением Уильям дожидался похорон. Странная антипатия к человеку, с которым он ни разу и словом не обменялся, исчезла при известии о его смерти, и, подъезжая к вичвудской церкви, Уильям испытывал душевный подъем, обычно не сопутствующий подобным печальным мероприятиям.
У дверей церкви кто-то стоял, словно его поджидая. Все тот же человек в черном! Уильям оторопело замер на месте. А человек смотрел на него с веселым, отнюдь не похоронным видом, явно развлекаясь замешательством Уильяма, как будто знал о его заблуждении насчет дяди Джека и намеренно ждал здесь, чтобы над ним посмеяться.
Когда же человек направился прямо к нему с очевидным намерением заговорить, Уильям испугался. Сию секунду он раскроет рот и скажет: «Ага, тебя-то я и ждал!» Эти слова были уже написаны на его лице, но тут к церкви подъехали новые всадники, и незнакомцу пришлось попятиться, чтобы дать им дорогу. Вновь прибывшие спешились и плотной группой пошли к дверям, увлекая с собой и черного человека, однако тот успел обернуться к Уильяму с этаким по-свойски небрежным кивком: мол, в другой раз, мне это не к спеху.