И еще я подумал, мой дорогой сын, что мы очень давно не бывали на юге. Здесь на самом деле необычайно красиво. Широкая степь, которую изредка разрезают узкие речушки, напоминает океан, из которого то здесь, то там вырастают зеленые острова кипарисовых рощ. Но особенно красивы южные ночи. Бесконечное небо становится абсолютно черным полотном, на котором самоцветами переливаются миллиарды звезд. От горизонта до горизонта, мой дорогой сын, от горизонта до горизонта. Примерно в час ночи я обязательно выхожу из палатки и, как мальчишка, любуюсь великолепием…»
Из личной переписки Генриха II Гордого, короля Заграты— Ваше величество, вы просили напомнить насчет Роллинга.
Король оторвался от письма и рассеянно посмотрел на застывшего у полога адъютанта.
— Вы хотели его видеть.
Генрих бросил взгляд на часы — времени на самом деле много, кивнул:
— Спасибо, Хопкинс.
И макнул перо в чернильницу.
— Как будет угодно вашему величеству.
Адъютант вернулся на улицу.
«Помнишь, мой дорогой сын, как наблюдали мы с балкона дворца за падающими звездами? Как смеялся ты, глядя на самые большие из них, и как закричали от восхищения собравшиеся на площади люди, когда поток многократно усилился? Поверь, вид горящего цеппеля, падающего с высоты в пятьдесят метров, производит еще более сильное впечатление. Это страшное, но странным образом чарующее зрелище. Я холодел при мысли, что гибнут мои люди и мои крейсеры. И в то же самое время — наслаждался невиданной сценой. Кажется, мой дорогой сын, мне удалось понять влюбленных в войну людей. Симфония разрушения проникает глубоко внутрь, странным образом облагораживая те низменные…»
На этот раз Генриха отвлекли зычные голоса снаружи: до отбоя смена караула у королевской палатки проходила по всем правилам, с громкой отдачей команд и рапортами. Младшие офицеры орали так, словно хотели докричаться до святого Альстера, шум вызывал раздражение, но монарх сдержался. Вздохнул и вернулся к письму:
«Ты наверняка уже знаешь, мой дорогой сын, что прошлой ночью мы потеряли оба импакто. Разбивая бивуак, мы, разумеется, выставили охранение и тщательным образом осмотрели окружающую местность. Но мятежникам удалось обмануть наших разведчиков…
Стояла тихая, безветренная погода. Импакто спустились почти к самой земле, метров на пятьдесят, не больше, и закрепились на тросах. А вскоре после отбоя по ним открыли огонь из пушек. Каким-то непостижимым образом людям Нестора удалось подтащить две автоматические „Марту“ едва ли не под самые цеппели. С такого расстояния снаряды пробивали гондолы, как бумагу. Мятежники — я не сомневаюсь, что это были профессиональные солдаты, — прекрасно знали уязвимые места цеппелей и сосредоточили на них огонь…
„Альбург“ потерял кузель и два тяговых двигателя. На борту возник пожар, но команда не поддалась панике и в конце концов посадила цеппель. Правда, ремонту в походных условиях он не подлежит. А вот на „Зюйдбурге“ взорвался арсенал. Крейсер превратился в огненный шар, на мгновение осветивший весь лагерь, а потом рухнул и горел до самого утра. Ни один из членов команды не выжил.
А я остался без поддержки с воздуха.
Моя армия все равно превосходит отряды Нестора, но гибель импакто подорвала дух. Люди стали угрюмы.
Однако я верю в победу, мой дорогой сын, и уверен, что мы с тобой скоро увидимся».
Король вложил лист в конверт, запечатал его личной печатью — завтра утром в Касбридж отправится гонец, — вышел из палатки и прислушался: тишина. До отбоя еще час, а лагерь понуро молчит. У костров не смеются, не слышно гитарных переборов или громких рассказов. Гула не слышно, ставшего привычным гула, который издавала довольная, уверенная в себе армия. Одним-единственным ударом Нестор превратил королевских солдат в неуверенных щенят.
«Или же сбил спесь?»
— В броневую бригаду, ваше величество? — осведомился вездесущий Хопкинс.
Генрих еще раз прислушался — тишина, чтоб ее спорки сожрали! Тишина! — и кивнул:
— Да.
Как доказали ученые, современные материалы и технологии позволяют сделать кузельный двигатель любого, даже весьма скромного размера. Экономисты, промышленники и даже правительства наиболее развитых миров не раз обращались в Герметикон с предложением начать выращивание небольших Философских Кристаллов, которые позволили бы перейти с гужевого транспорта на механический, но неизменно получали отказ. Алхимики были против, а поскольку секрет выращивания Кристаллов был известен только Герметикону, все оставалось по-прежнему. Размеры же поставляемых Кристаллов, а главное — их вес, напрямую диктовали размеры и мощность кузеля, что вынуждало инженеров проектировать паротяги — большие и мощные машины, способные везти или тянуть не одну тонну грузов.
А на полях сражений появились бронетяги — шестидесятитонные крепости, обладающие крепкой защитой и огромной огневой мощью.
Двух— и трехбашенные бронетяги, вооруженные стомиллиметровой пушкой и несколькими пулеметами, сразу стали королями наземных боев. Толстая броня делала их неуязвимыми не только для «Шурхакенов», но и для большинства полевых орудий, а относительно высокая скорость позволяла проводить стремительные атаки, сминая противника мощью и напором. На первых порах считалось, что с бронетягами без труда справятся цеппели, однако военные стали прикрывать крепости специальными, оснащенными тяжелыми зенитными пушками машинами, и вопрос, как бороться с бронетягами без других бронетягов, вновь оказался открыт.
Никто и ничто не могло остановить закованные в броню бригады.
Подойдя к той части лагеря, где встала на ночевку бронебригада, король замедлил шаг, любуясь своими могучими машинами. Которые казались ему уснувшими драконами, готовыми в любой момент взреветь и плюнуть во врага огнем. Которые олицетворяли несокрушимость его армии. Которые гарантировали Заграте мир.
Сложную боевую технику изготавливали лишь на самых развитых планетах Герметикона, обладающих мощной промышленностью и большими армиями, а потому бронетяги Генриха были галанитскими, более приземистыми, чем лингийские, и, наверное, не такими красивыми. Зато надежными и быстрыми. Управляли ими ветераны каатианской армии, соблазнившиеся высоким содержанием и тихой жизнью на мирной планете — нанимать отслуживших свое офицеров было значительно проще, чем обучать собственных, так поступали во всех небольших мирах. При этом правители получали не только отличных специалистов, но и опытных солдат, с каковыми у них всегда было туго.
— Ваше величество!
При появлении Генриха Роллинг вскочил на ноги и принялся торопливо застегивать мундир.
— Смирно! — рявкнул его заместитель.
— Вольно, — махнул рукой король. — Мы на марше, так что обойдемся без церемоний. — И расположился в складном кресле, о котором не забыл расторопный Хопкинс. — Присаживайтесь, синьоры.
Наемники вернулись на расстеленные вокруг костра одеяла.
— И расстегните мундир, полковник. Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя… гм… застегнутым.
Генрих улыбнулся, окружающие дружно поддержали шутку, Роллинг послушно исполнил приказ.
— Не желаете ли что-нибудь, ваше величество?
Король поколебался. Ему доводилось читать в мемуарах о том, как выдающиеся военачальники — даже адигены! — ели со своими солдатами из одного котла. Однако ужин уже закончился, а пробовать чай, что бурлил в висящем над костром котелке, у Генриха не было никакого желания.
— Воды.
— Дайте кружку!
— Достаточно фляги. — Король глотнул холодной, только что набранной из родника воды, вытер платком губы и посмотрел на командира наемников: — Утром вы говорили, что нужно провести совещание.
— Совершенно верно, ваше величество, — склонил голову Роллинг.
— Мы на марше, полковник, лишняя болтовня ни к чему.
— На марше армии наиболее уязвимы, ваше величество.
«Опять!» Генрих тяжело вздохнул, собираясь упрекнуть наемника за чрезмерную осторожность, но неожиданно передумал, увидев, как Роллинг одним движением бровей заставил своих офицеров отправиться к другим кострам.
«Хотел бы я так же управляться с придворными…»
Король посмотрел на Хопкинса:
— Оставьте нас.
И выдал еще один тяжелый вздох. Он понял, что совещание все-таки состоится.
— Армия удручена, ваше величество.
— Думаете, я слепой?
— Я должен был проверить, ваше величество, прошу извинить меня за дерзость.
— Оставьте, полковник, не нужно извинений. — Генрих помолчал. — Нестор в очередной раз показал себя мастером диверсий, однако в открытом бою ему не устоять. Это понимаю я, и это понимает каждый солдат моей армии. — Король испытующе посмотрел на наемника: — Не так ли?
— Армия удручена, ваше величество.
— Думаете, я слепой?
— Я должен был проверить, ваше величество, прошу извинить меня за дерзость.
— Оставьте, полковник, не нужно извинений. — Генрих помолчал. — Нестор в очередной раз показал себя мастером диверсий, однако в открытом бою ему не устоять. Это понимаю я, и это понимает каждый солдат моей армии. — Король испытующе посмотрел на наемника: — Не так ли?
— Мы его раздавим, ваше величество, — твердо ответил Роллинг.
Никакого подвоха, никаких сомнений в глазах.
За спиной Роллинга, метрах в пятидесяти, стоял один из бронетягов, экипаж которого без спешки, но споро ремонтировал поврежденный трак. В другое время Генрих обратил бы внимание на то, какими малюсенькими кажутся люди рядом с огромными, в два с лишним метра высотой, гусеницами бронетяга, поразмышлял бы о грандиозности машин и хрупкости человеческой природы, о победе разума… В другое время. Сейчас же король вспомнил, что в Касбридже Роллинг реквизировал два паротяга, которые под завязку нагрузил боеприпасами, инструментом и запасными частями. А кавалеристы, как выяснилось уже во время первой ночевки, забыли о кузнеце. И полковнику Алистеру, блестящему командиру блестящих драгун, пришлось отправлять разъезд в ближайшую деревню.
— Очень хорошо, полковник.
Генрих и сам не понял, за что похвалил наемника.
А тот, в свою очередь, продолжил гнуть свою линию, несмотря на проявленный энтузиазм.
— Но состоится ли открытый бой? А главное — когда он состоится? Мне не хотелось бы вступать в сражение на марше.
Утром Алистер намекал, что Роллинг ненадежен. Мол, трусоват Роллинг, как и все наемники, думает только о своей шкуре. Тогда король это замечание отверг, однако теперь слова драгуна вспомнил, а потому ответил недовольно:
— Наша колонна выстроена в полном соответствии с вашими рекомендациями, полковник.
— Благодарю, ваше величество.
— Это я вас благодарю, полковник, ваш опыт оказался бесценен.
— Я всего лишь пытаюсь выжить, ваше величество.
«Выжить? Неужели Алистер прав?»
Король поднял бровь.
— А я думал, мы пытаемся победить.
— Победа и поражение — это политические термины, ваше величество. И они, случается, не отражают действительность. Задача любого военачальника — сберечь армию. Ловким маневром или искусными боевыми действиями, внезапным отступлением или неожиданной контратакой. Военная мысль разнообразна, однако суть одна — необходимо нанести максимальный урон противнику и сберечь как можно больше своих солдат. Солдаты, ваше величество, пригодятся, а вот территорию можно временно отдать.
— К чему вы клоните?
Роллинг покусал кончик уса, но ответил честно:
— Мы несвободны в своих решениях, ваше величество. У Нестора есть план войны от первого выстрела до последнего, и мы, получается, действуем в полном соответствии с его планом. Мы вышли из Касбриджа маршем, как того хотел мятежник, и потеряли импакто. Гибель крейсеров — прямое следствие принятого в Касбридже решения. Дальше будет хуже, а значит, нам необходимо сделать ход, ваше величество, свой собственный ход. Нужно остановиться и подождать генерала Махони. Или вернуться назад. Нам нужен собственный план войны.
— Будем называть вещи своими именами, полковник, — негромко произнес король. — У нас карательная экспедиция. Наша задача — раздавить мятежников, которые уступают нам и в численности, и в оснащении. Может сложиться так, что одного нашего появления под стенами Зюйдбурга будет достаточно для победы. — Он испытующе посмотрел на офицера и веско закончил: — Я не веду войну.
— Это ключевая ошибка, ваше величество, — не согласился Роллинг. — Война начинается не по вашему желанию, а в тот самый миг, когда раздается первый выстрел. А в идеальном случае — еще раньше, на этапе планирования.
— Вы считаете меня непредусмотрительным?
— Для этого я недостаточно дерзок, ваше величество, — наемник вновь поклонился. — Я принес присягу и буду подчиняться любым вашим приказам. Меня так учили, и я считаю это правильным. Но я хочу, чтобы мой опыт помог вам победить, ваше величество, а не просто выжить.
Фляга все еще оставалась в руках Генриха, и он сделал из нее глоток. Помолчал, наблюдая за окончанием ремонта бронетяга, после чего заметил:
— Для беспокойства должна быть причина, полковник.
Вместо ответа Роллинг достал из оказавшегося под боком планшета карту и расстелил ее перед монархом:
— Завтра мы подойдем к Салуанским холмам. Это идеальное для нападения место, а Нестор, как вы правильно заметили, ваше величество, большой мастер диверсий и засад. Салуанские холмы — последняя перед Зюйдбургом естественная преграда, дальше нас ждут двести лиг ровной, как стол, степи. Поэтому удар будет нанесен здесь.
— И что вы предлагаете?
— Обогнуть холмы по дальней дороге, ваше величество, с севера. Мы потеряем два дня, но нарушим планы Нестора.
— А если он ждет этого, полковник? Что тогда?
— Ничего, — пожал плечами Роллинг. — Северная дорога пролегает через степь, там нет удобных для засады мест. Нестору придется отступить и открыть нам путь на Зюйдбург.
— Если он вообще здесь.
— Ваше величество? — Наемник вопросительно поднял брови.
— Вы опытный офицер, полковник, — медленно произнес король. — А потому должны знать, какую огромную роль играет в современной войне разведка.
— Я знаю об этой роли, ваше величество.
— В Зюйдбурге есть много людей, сохранивших мне верность. И все они докладывают, что Нестор готовит город к обороне. У нас десять бронетягов, полковник, десять! Ни в степи, ни в холмах их не остановить, и Нестор это понимает. Его единственная надежда — глубокая, тщательно спланированная оборона. — Генрих сделал еще один глоток воды. — Вам известен расклад сил, полковник, а он, в свою очередь, диктует ход войны, ее логику. И разведка это подтверждает.
— Война — это путь обмана, ваше величество, — тихо произнес Роллинг. — Если бы Нестор не выучил эту аксиому, он не считался бы одним из самых талантливых военачальников Герметикона.
* * *«Мне всегда говорили, что быть астрологом способен не всякий. Не стать астрологом, а именно быть им. То есть ходить по Пустоте. Мне говорили, а я слушал вполуха, не видел разницы между „стать“ и „быть“. Я смотрел на астрологов со своей колокольни. Я не понимал, что закончивший обучение алхимик просто перемещается из одной лаборатории в другую, из университетской — в свою собственную, а вот астролог проваливается в Пустоту, алкагест ее раствори. Не каждый, разумеется, астролог, совсем не каждый. Многие никогда не покидают свои миры, выбирают не цеппели, а обыкновенные дирижабли, получая презрительное прозвище „наземники“. Некоторые уходят в теоретическую науку, таращатся на звезды в телескопы или идут преподавать, ездить по ушам студентам…
Разницу между „стать“ и „быть“ наземники знают понаслышке, им объяснили ее на занятиях, и они решили не рисковать, проверяя себя на полное соответствие профессии. Они испугались прикоснуться к Пустоте, которая точно знает, способен ли ты БЫТЬ астрологом.
И когда я, алхимик, алкагест меня раствори, эту разницу понял, я стал иначе смотреть на корабельных астрологов. Они ведь ради своей мечты в такое дерьмо лезут, что остальным не в каждом кошмаре приснится…»
Из дневника Оливера А. Мерсы alh. d.— Ты, что ли, новый цепарь?
— Новый алхимик, — уточнил Мерса и дружелюбно улыбнулся. — А ты…
— Ипать-копошить, цепарь, не надо меня грузить, внятно? Ты цепарь, а на остальное мне класть, внятно? Вот сбежишь, снова станешь нецепарь, тогда…
Парень сморщил нос, выдал негромкое «а-а» и чихнул с ревом, которому позавидовал бы игуаский стерч.
Мерса вздрогнул. Парень же невозмутимо извлек из кармана платок, вытер нос и пожаловался:
— Жадные каатианцы опять ухитрились так свую разбодяжить, что даже я не просек. Глотку дерет, а толку на десять минут. Зарекался же ничего не покупать у этих скупердяев…
Он спрятал платок, достал из того же кармана маленькую коробочку, взял щепотку бурого порошка и с шумом втянул его в левую ноздрю.
— И что тогда? — поинтересовался Мерса.
— Через десять минут снова чихну, выругаюсь и снова понюхаю, — объяснил парень. — Или не врубаешься, для чего свуя нужна?
— Ты сказал, что, если я сбегу и перестану быть цепарем, тогда…
Парень нахмурился, с очевидным трудом припоминая подробности только что состоявшегося диалога, после чего выдал:
— Тогда мне будет на тебя трижды класть, цепарь, внятно?
— Да как тебе сказать…
Алхимик внимательно оглядел нахального гостя.
Не парень, конечно же, не парень — мужик, лет тридцати пяти, однако выглядит моложаво, можно сказать, как юноша. Такие вот моложавые мужики стареют поздно, зато очень некрасиво, превращаясь в сморщенную версию двадцатилетнего мальчика. Но это у гостя еще впереди.