Пока же парень выглядел нормально. Немного болезненно, но в целом — нормально. У него было узкое лицо, большие темно-серые глаза и слегка оттопыренные уши. Волосы русые, короткие, плотно лежащие на голове, а мягкий подбородок прикрыт короткой бородкой. Могучим телосложением гость тоже не отличался: невысокий, узкоплечий, с вялыми жестами. Под тонким трикотажным тельником с длинными рукавами отчетливо прорисовывалось наметившееся, но еще не оформившееся брюшко. Штаны были с накладными карманами, а на шее парень таскал ярко-зеленый шарфик.
— Изучил, цепарь? — хмыкнул гость и представился: — Галилей Квадрига, я здесь астролог, внятно?
— Внятно. — Мерса пожал вялую ладонь. — Оливер, можно Олли.
— А мне сказали Андреас. Можно Энди.
— Можно и так, — не стал скрывать алхимик. — Это зависит.
— От чего?
— Ты поймешь.
— Ипать-копошить, ты мне уже нравишься, — одобрил Галилей. — Иногда Энди, иногда Олли, даже я до такого не додумался. Чего жуешь?
— Я…
— Так вот, цепарь, жевать на «Амуше» можно только мне. Остальным запрещено под страхом прогулки в корзине, внятно?
— Нет.
«Какая еще корзина?»
Однако распространяться Галилей не стал.
— Идем, покажу тебе цеппель.
— Не стоит утруждаться, я…
— Ипать-копошить, цепарь, если ты думаешь, что меня прет от мысли, что я должен вытирать тебе сопли, ты еще глупее, чем кажешься, внятно? Я просто не успел сбежать, когда Валентин распихивал наряды. И не дербань время, цепарь, мне еще надо до вихеля добраться. Двигай ляжками.
Дожидаться не стал, повернулся и направился по коридору. Походка у Квадриги оказалась заплетающейся, однако в выбранном направлении астролог двигался уверенно и настолько быстро, что Мерса за ним едва поспевал.
— Короче, так, цепарь, на мостик я тебя не поведу, ты там наверняка уже был. Свою комнату тоже видел, она как раз напротив каюты капитана. Следующая дверь старпома, запоминай, цепарь, повторять не стану, потом медицинский кабинет, будешь бегать в него прыщи показывать, потом каюта Хасины, каюта Бабарского и две пустые комнаты, гостевые, ипать-копошить… И вот мы в кают-компании. Здесь болтаемся, когда делать нечего.
Просторное помещение занимало всю кормовую часть офицерской палубы. В левом углу, как и обещал Валентин, обнаружился рояль, вдоль правой тянулся диван, а в центре комнаты стоял круглый стол с расставленными вокруг стульями.
— Если ты играешь в карты, цепарь, ты будешь здесь жить, внятно?
— Что за зверь?
Мерса указал на висящую над диваном когтистую лапу.
— Хамокская пришпа, — объяснил Квадрига. — Встретились по недосмотру, ипать-копошить. Она хотела пообедать, но мессер не забыл бамбаду. Один выстрел, и обедать отправились мы, внятно? Мясо, кстати, полная дрянь.
— Обычно на стены вешают головы, — заметил алхимик.
— Голова не поместилась бы.
Размер лапы подтверждал: не поместилась бы.
— Мессер любит охотиться?
— Терпеть не может. — Галилей прошел через комнату и распахнул дверь: — Открытый мостик, цепарь. Плюнуть вниз хочешь? Обычно новички хотят.
Мерса осторожно вышел из гондолы, пару мгновений с подозрением разглядывал тонкие поручни — Квадрига уже облокотился на них, — решился и подошел к астрологу.
— Боишься высоты, цепарь?
— Нет привычки.
— Правильно ответил, Энди-Олли, — одобрил астролог. — Скоро освоишься, ипать-копошить.
«Все может быть».
Далеко внизу бурлила жизнь: пыхтели кажущиеся игрушечными паротяги, торопливо сновали повозки и совсем уж малюсенькие люди. Отсюда, с высоты, Заграта казалась мирной, обыкновенной. Мачта отделила Мерсу от проблем его бывшего мира, мачта сделала его цепарем. Ну, или почти цепарем. Потому что внезапный порыв ветра заставил алхимика вздрогнуть и отпрянуть к гондоле. Галилей рассмеялся:
— Не сдует, цепарь, не дергайся. Это не ветер, а его тень, внятно? На Каате такие ураганы бывают, что все шестьдесят цеппелей вокруг своих мачт вертятся. Зрелище, ипать-копошить, нереальное, даже свуя так мозги не чистит.
Однако Мерса предпочел вернуться в кают-компанию. Ветер там или тень, внутри спокойнее. Привычнее. Пока, во всяком случае, привычнее.
Галилей не имел ничего против — чем быстрее закончится путешествие по цеппелю, тем лучше. Он обогнал алхимика, вышел в коридор и стал подниматься по лестнице.
— Здесь, цепарь, машины, а значит, царство шифбетрибсмейстера, внятно? Бедокур даже дрыхнет здесь, единственный из офицеров, чтобы, значит, всё время на посту, ипать-копошить. — Галилей задрал тельник и почесал спину. — В кузель я тебя не поведу, захочешь — с Бедокуром сходишь, а поведу я тебя…
Весь правый бок астролога оказался покрытым причудливой черной вязью. Линии, узоры, примитивные рисунки, письмена — все смешано в кучу, наползает друг на друга, сплетается, образуя то ли хаос естественный, то ли тщательно продуманный. Кончик татуировки вылезал из-под тельника, тек по шее до самого уха, и Мерса давно его приметил. Но спрашивать не стал — мало ли чего? На обычные цепарские татуировки черная вязь не походила, значит, что-то особенное, а об особенном едва знакомым людям рассказывают неохотно. Зато теперь, когда Квадрига сам, хоть и случайно, продемонстрировал замысловатый рисунок, вопрос прозвучал естественно:
— Крутая татуировка, — с уважением произнес алхимик.
— Спорки делали, — нехотя отозвался Галилей.
— Ты с ними общался?
— Я к ним ездил, цепарь, внятно?
— Зачем? — не удержался Мерса.
Квадрига остановился, резко повернулся к алхимику и начал:
— Ипать-копошить, цепарь…
Однако был прерван:
— Галилей! Ты кого сюда привел?
Астролог обернулся и довольно заулыбался:
— Новичка.
— А он всё сделал правильно?
— Сам спрашивай.
«На тот случай, если ты забыл, сообщаю: шифбетрибсмейстер отвечает за ход цеппеля, чтоб их обоих в алкагест окунуло. Главный механик, если проще. И главный электрик тоже, поскольку лишних офицерских должностей на „Амуше“ нет.
Короче, если ты, Энди, блуждая по цеппелю, столкнешься со здоровенным мужиком, с которого свисают дреды и амулеты, то будь готов к длинному разговору о том, все ли ты в своей жизни делаешь правильно…»
Из дневника Оливера А. Мерсы alh. d.— Какой ногой ступил ты на борт «Амуша», несчастный?
Мерса удивленно икнул.
— Я?
— Какой?
Кто-то из Добрых Праведников, кажется, Николас, однажды голосом своим заставил остановиться табун обезумевших лошадей. Сейчас вокруг Мерсы грохотало столь же сильно.
Остановивший их мужик был высоким, или даже высоченным — не меньше двух метров ростом, — и весьма мускулистым. Но не «шкафом» — лишнее мясо отсутствовало. Одет он был в майку, украшенную пятнами машинного масла, грубые башмаки и штаны техника со множеством накладных карманов. А поскольку всё нужное в карманы не поместилось, дополнял костюм пояс с шестью подсумками. Длинные волосы мужика были заплетены в косички, между которыми свисали разноцветные веревочки и нитки бус, на широкой груди болтались четыре амулета, а на руках позвякивали браслеты.
— Какой ногой ступил ты на борт «Амуша»?!
— Не помню, чтоб меня в алкагест окунуло!
Здоровяк повернулся к хохочущему Галилею и, указав на алхимика пальцем, пробасил:
— Он всех погубит!
Фраза прозвучала приговором.
— Скорее всего, Бедокур, — простонал утирающий слезы астролог. — Ведь он до сих пор не выяснил, как его зовут…
— Что?
— Я знаю, как меня зовут! — Мерса покраснел.
— Безымянный цепарь! — взревел Бедокур. — Квадрига, что ты творишь, несчастный?! Зачем ты его привел?!
Галилей согнулся пополам.
— Нужно выбросить гаденыша за борт и провести луегарский обряд очищения. Необходимо как можно скорее обкурить «Амуш» диким бзутом.
Вторая и третья части алхимика не беспокоили, а вот первая — встревожила.
— Гаденыш — это я?
Вместо ответа здоровяк сложил в сторону Мерсы оборонительный жест из трех пальцев и продемонстрировал один из висящих на груди амулетов. Можно считать, что положительный ответ получен.
— Почему меня нужно за борт?
— Потому что ты — Безымянный цепарь, внятно? — всхлипнул Квадрига. — Ты приносишь несчастья.
— А «за борт» — это фигуральное выражение?
— Это первая часть луегарского обряда очищения. Обкуривание начинается потом.
— Не общайся с ним, Галилей! — прогрохотал Бедокур. — Или будешь три недели поститься!
— Хватит! — не выдержал Мерса. — Меня нанял Помпилио, внятно? — Он уже понял, что упоминание мессера действует на команду «Амуша» не хуже успокоительного, превращая в людей доброжелательных, покладистых и работящих. — Добавить чего-нибудь хочешь?
— Хватит! — не выдержал Мерса. — Меня нанял Помпилио, внятно? — Он уже понял, что упоминание мессера действует на команду «Амуша» не хуже успокоительного, превращая в людей доброжелательных, покладистых и работящих. — Добавить чего-нибудь хочешь?
Здоровяк посопел, с подозрением изучая алхимика, после чего уточнил:
— Мессеру известно, что у тебя нет имени?
— У меня их два.
— И оба настоящие?
— Абсолютно.
Бедокур угрожающе покосился на астролога.
— Ипать-копошить, Чира, перестань мять меня взглядом, — хихикнул тот, вынюхивая очередную щепоть свуи. — Я не говорил, что он — Безымянный. Я сказал, что он до сих пор не знает, какое из его имен правильное, внятно? Кстати, Олли-Энди, позволь тебе представить Чиру Бедокура, нашего шамана и, по совместительству, шифбетрибсмейстера. Чира, перед тобой наш новый алхимик, Энди-Олли Мерса.
Алхимик нервно пожал здоровенную лапу шифбетрибсмейстера.
— Очень приятно.
— Подозрения на пустом месте не возникают, — задумчиво произнес Чира, не отпуская руку Мерсы. — На тебе, несчастный, есть тень Безымянного цепаря, а значит, нужно от нее избавиться… — Он покопался в одной из сумок, достал серебряный браслет, больше похожий на половинку полицейских наручников, и защелкнул его на запястье алхимика. — Будешь носить.
— Какого муля?! — взревел Мерса.
— Иначе ты всех нас сглазишь. — Внушающий взгляд Чиры заставил алхимика прикусить язык. — Где ты родился?
— На Бахоре, — машинально ответил Мерса.
— И поднялся на борт до полудня… — Бедокур прищурился. — Должно сработать.
— Браслет сними. — Алхимик быстро обследовал металлический круг и понял, что открыть его можно только с помощью ключа.
— В каком месяце ты родился?
— По зодиаку я двуглавая змея, если тебе интересно, — ответил Мерса. И резко замолчал, только сейчас сообразив, что…
— Хороший знак, — одобрил Чира. — Будем надеяться, что я смогу избавить «Амуш» от твоего сглаза.
— А если не сможешь?
— Придется тебя обкурить и выбросить за борт. — Если в голосе здоровяка и присутствовали шутливые нотки, то алхимик их не заметил.
— Чира, покажешь новому цепарю свои владения? — Позабытый Галилей зевнул и почесался спиной о стенку. — Или мы дальше пойдем.
— А что он у меня забыл? — недовольно спросил Бедокур.
Пускать в машинное отделение новичка с подозрением на безымянность шифбетрибсмейстеру не хотелось.
— Ипать-копошить, Чира, он же твой клиент по боевому расписанию.
— А-а… — Здоровяк размял себе череп у основания дредов и кивнул: — Входи. — Но тут же перегородил дверной проем рукой: — С левой ноги, понял? Только с левой!
— Понял, понял.
Мерса демонстративно указал на нужную ногу и шагнул в машинное отделение.
Которое оказалось точь-в-точь таким, как на картинке в учебнике.
Любой кузель начинается с молочно-белой глыбы Философского Кристалла, нижний конец которой погружен в чан с королевским уксусом. Медленная гибель Кристалла в самом сильном, после легендарного и несуществующего алкагеста, растворителе сопровождается выделением огромного количества тепла, которое греет котел. Пар разгоняет турбину, а она, в свою очередь, приводит в действие мощные генераторы, питающие тяговые двигатели цеппеля.
Громоздкие металлические конструкции никогда не вызывали у Мерсы особенного интереса, поэтому он провел в машинном отделении ровно столько времени, чтобы не показаться невежливым. Прошелся мимо турбины, с умным видом оглядел чан с королевским уксусом, осведомился, где хранится запас, выслушал короткую инструкцию: «По боевому расписанию ты бежишь сюда, хватаешь огнетушитель, садишься в угол и ждешь указаний. Под ногами не путаешься. Ясно?» Яснее некуда. Попрощался, так и не уговорив Чиру снять браслет, и побрел за Галилеем к расположенному на этой же палубе астрингу.
— Сюда я тоже буду ходить?
— Вряд ли, цепарь. Разве что мы подружимся и я пущу тебя к машине во время перехода. — Квадрига нежно погладил астринг. — Об этом все новички просят.
— Стоит посмотреть?
— Стоит.
— Пустишь?
— Ипать-копошить, цепарь, мы еще не подружились.
Галилей взял с полки жестяную коробку, открыл ее и отломил треть плитки… очень подозрительного шоколада. А в следующий миг Мерса сообразил, что шоколад темно-зеленым не бывает.
— Жига, — объяснил астролог. — Тебе нельзя.
Вернул жестянку на полку и неловко сбросил на пол наручники.
«Наручники?»
Алхимик поднял их, прочитал гравировку: «Умбервильская психиатрическая лечебница» и удивленно посмотрел на Квадригу.
— Твои?
Галилей помолчал, медленно пережевывая жигу, сплюнул часть кашицы в урну и хмуро ответил:
— Иногда меня приходится успокаивать, цепарь.
— Успокаивать?
— Я в Пустоте с двадцати трех, странно, что я всё еще отличаю девочек от капустных грядок, внятно?
Умбервильская психиатрическая — астролог — приметное имя — Галилей… Наручники позволили сложиться цепочке, заставили алхимика вспомнить старую историю, за которой он следил по газетам. Да что он? Весь Герметикон следил!
— Тринадцатая Астрологическая экспедиция! Чтоб меня в алкагест окунуло — ты тот самый Галилей Квадрига! Один из шести выживших! Ты…
— Заткнись, цепарь, — устало попросил астролог. — Или я докажу Бедокуру, что ты действительно Безымянный.
Наверное, его достали. Наверное, он уже не может слышать это сочетание: Тринадцатая Астрологическая. Это проклятое сочетание…
Мерса опомнился:
— Извини. Больше ни слова — клянусь. Извини.
Он был настолько искренен, что астролог смягчился:
— Расслабься, цепарь, я не в обиде. Ты такой, как все. — Галилей вновь взялся за свую. С шумом втянул щепотку, вытер рукавом проступившую слезу. Помолчал. — Я не помню, что там было, цепарь, внятно? И никто из нас не помнит. И спорки ни муля не поняли, хотя нам лучшие ведьмы мозги продували. — Галилей покусал нижнюю губу. Мерса решил, что разговор окончен, однако астролог неожиданно продолжил: — Астрологический флот выдал мне шикарную пенсию и волчий билет в нагрузку. Считалось, что я больше не цепарь, а мессер нашел меня и сказал, что будет со мной ходить. Мессер не дал мне подохнуть, внятно?
Капризный адиген взял на борт астролога из Тринадцатой экспедиции. Дождался, когда тот выйдет из психиатрической лечебницы, и взял на борт. Не дал подохнуть.
Для чего? Почему? Мерса не знал, что думать, не знал, как реагировать. Не знал, не понимал, однако один вопрос у него все-таки был. Очень личный вопрос, который можно было задать именно сейчас, когда Галилей отчего-то готов разговаривать.
Мерса подошел к астрологу и очень тихо спросил:
— Тебе не хватило Пустоты?
И услышал то, что ожидал:
— Я без нее не могу.
* * *«В Начале были Добрые Праведники.
Они правили мирами Ожерелья сто лет, рассказывая людям, как жить в их новой, огромной Вселенной. Как быть хозяевами ее, а не завоевателями. Как превратить девять миров в один, общий для всех людей.
Потом Господь призвал Добрых Праведников, и они ушли, выбрав людям Царей. И Первые Цари правили следующие сто лет, утверждая заветы Его и Добрых Праведников. И тоже ушли, уступив место адигенам.
Так написано в Трех Правдах, в главной книге олгеменов, и так, по убеждению почти всех, было на самом деле. Адигены правили людьми с самой первой эпохи, всегда были во главе, всегда были вождями и всегда жили по собственным законам.
И главным их законом всегда была честь.
Я не собираюсь идеализировать адигенов, я прекрасно знаю, что среди них есть и настоящие стоики, и удивительные мерзавцы, но при этом вторые прекрасно знают, что преступают древние законы, и все вокруг знают. И если появится тот, кто скажет подлецу, что он — подлец, остальные его поддержат. Другое дело, что адигенов, отстаивающих древний закон, немного и с каждым днем, как мне кажется, становится все меньше — ведь быть прагматичным выгоднее, а длинный язык способен испортить жизнь даже знатному человеку. Быть прагматичным становится законом современности, и тем приятнее стало для меня открытие, что нынешний мой работодатель является „адигеном чести“.
Не стоит называть Помпилио странствующим рыцарем, поборником справедливости и защитником угнетенных. Он не такой. Он вообще не самый лучший в Герметиконе человек, но у него есть принципы. А в наши дни это большая редкость…»
Из дневника Андреаса О. Мерсы alh. d.Они приехали ровно в полдень, как попросил Помпилио. Они приехали в одной коляске, но друг с другом не разговаривали, словно были незнакомы. Они велели кучеру остановиться напротив ворот, однако коляску не покинули, остались сидеть, всем своим видом демонстрируя, что являются не участниками, а наблюдателями. Они были стары, а потому — осторожны. Они прекрасно понимали, что их время прошло, что нынешние битвы ведут молодые львы, и не хотели вмешиваться.