Он протянул Помпилио оружие и сказал: «Я все понимаю».
Он протянул Помпилио оружие и сказал: «Его зовут „Улыбчивый Ре“».
И еще сказал: «Это подарок».
Если вам когда-нибудь доводилось стрелять из настоящей бамбады, вы наверняка помните необыкновенное чувство, возникающее в тот самый миг, когда ладонь ложится на рукоять. Упоительное ощущение невозможности промаха, полной власти над оружием и целью. Если же вам повезло стрелять из бамбады, созданной великим мастером, то ощущение превращается в уверенность. Вы больше не чувствуете, вы знаете. Но если вы не обычный человек, а бамбадао, у вас нет ни чувств, ни ощущений, ни уверенности — вы просто попадаете в цель. Потому что во время боя вы — не человек. И не человек с бамбадой. И даже не бамбада.
Во время боя вы — Хоэкунс.
В барабане «Улыбчивого Ре» ждали своего часа шесть патронов. К коляске бросились десять разбойников, и ни одна из выпущенных Помпилио пуль не прошла мимо цели. Движения бамбадао были плавными, но точными — чуть левее, чуть правее, чуть вскинуть ствол, чуть опустить, сделать шаг, чтобы компенсировать дергающуюся под ногами коляску. Свои движения Помпилио не обдумывал, он видел только одно — цели, которые необходимо достичь, и достигал их. Он видел и слышал все вокруг, но отсекал неважное: дерганые движения перепуганного Бена, взбрыкивающую лошадь и хрипы умирающих врагов. В барабане «Улыбчивого Ре» ждали своего часа не простые патроны, но алхимические «косые молнии», снабженные разрывными пулями чудовищной мощи, способные оторвать руку и даже ногу, способные разнести на куски голову и разворотить грудную клетку. И они отрывали разбойникам руки и ноги, разносили на куски головы и выворачивали наизнанку грудные клетки. Они сеяли ужас, а потому последнего из первой шестерки бандита Помпилио застрелил в спину — разбойники пустились наутек.
Они надеялись спастись.
У них было четыре секунды.
Именно столько ушло на перезарядку «Улыбчивого». А потом бамбадао продолжил, и четыре секунды, как выяснилось, никому не помогли.
Грохот, грохот, грохот…
Падающие на землю тела. Самое последнее — в шаге от спасительных зарослей.
— Валентин!
— Уже, мессер! — Теодор ударил кобылу кнутом. — Бен! Сиди здесь, мы скоро вернемся!
Коляска помчалась к поместью дер Суан. Мрачный, как сама смерть, Помпилио добавил в каморы «Улыбчивого» патроны и принялся распаковывать «Трактирщицу». Нахлестывающий кобылу Валентин думал о том, что мундир хозяина придется чистить алхимическими растворами.
— Какого муля они заторопились?
— Быдло, — хмыкнул Ивар, предводитель менсалийцев. — Не сумели спрятаться и были обнаружены, на Заграте нет приличных воинов.
— Ты прав, — согласился Линчик. — Эти животные способны лишь ковыряться в земле.
И не стал добавлять, что животные с Менсалы способны лишь убивать. Как и любой нормальный галанит, Хайме считал людьми исключительно сородичей. Все остальные были «шва» — не галаниты, а значит — не люди.
Ивар продолжал невозмутимо таращиться на развернувшееся у особняка сражение, и Линчику пришлось напомнить наемнику об обязанностях:
— Не хочешь принять участие в драке?
Лбы менсалийцев перехватывали черные повязки, они всегда надевали их перед сражением, однако вступать в него вожак наемников не торопился.
— У них всё хорошо, — хладнокровно ответил Ивар.
И, как ни странно, был прав.
Бандиты сполна воспользовались эффектом неожиданности. Они перебили изрядную часть слуг, прорвались к дому и, видимо от радости, подожгли левое крыло. Остатки защитников забаррикадировались в правом, вокруг которого шла оживленная перестрелка.
— Минут через десять огонь перекинется на центральную часть дома, а потом…
— Плевать на поместье! Нам нужен Помпилио! Вдруг он увидел дым, и…
— Я слышал выстрелы. — Ивар тоже умел перебивать собеседников. — Полагаю, ваш Помпилио уже мертв. Хотя…
Менсалиец поднес к глазам бинокль и понял, что не ошибся: один из сидевших в укрытии разбойников получил пулю в спину. Ивар прикинул приблизительную траекторию, посмотрел на опушку леса и вздрогнул.
Роскошный особняк пылает. Плачет в небо черным дымом, прощаясь со всеми, кто его знал, со всеми, кто его любил и кому он служил. Роскошный особняк умирает.
Большинство стекол выбито, двери распахнуты, на мраморных ступенях переднего крыльца лежат три трупа. И на газоне — еще три. И еще тела на дорожках. А за спиной роскошного особняка горит конюшня, и какой-то мальчишка, наплевав на стрельбу и огонь, возится с воротами, пытаясь спасти обезумевших лошадей. Руки мальчишки обожжены, из глаз текут слезы, но он не уходит. Он плачет в голос, он кричит от боли, но продолжает возиться с замком. Он не видит набегающего сзади разбойника, не видит, что тот уже заносит над его головой топор, не видит… И не увидел.
Потому что именно этого бандита Помпилио снимает первым.
Коляска остановилась на опушке, на небольшом пригорке, с которого открывается замечательный вид на особняк дер Суан. На разгром. На поле боя.
Помпилио изучает картину, как эксперт — полотно художника. Он видит всё целиком, весь замысел и каждую деталь, каждый эпизод боя, каждый мазок. А выбрав цель, вскидывает «Трактирщицу» и наносит на полотно свой штрих.
Выстрел. Укрывшийся за каретой разбойник валится на землю. Подпись: Помпилио дер Даген Тур.
Выстрел. И падает на дорожку человек с факелом. Подпись.
Выстрел. И на ступенях крыльца появляется еще один труп.
До особняка четверть лиги. Для «Трактирщицы» — пустяк, для Помпилио — тем более. И пули в бамбаде подходящие — тяжелые «единороги», пробивающие стальной лист с тысячи шагов.
Выстрел. Выстрел. Выстрел.
Не бой, а бойня, хладнокровное убийство, но тонкости бамбадао не волнуют, ибо сейчас он не человек, а Хоэкунс. Он ищет цели.
Выстрел.
Разбойники понимают, что беспощадный, не знающий промаха воин их попросту отстреливает. Разбойники начинают суетиться, искать другие укрытия и попадают под огонь приободрившихся защитников поместья. Слуги дер Суан знают, что хозяйка ждала на ужин бамбадао, и встречают прибытие Помпилио радостными воплями.
Выстрел. «Единорог» насквозь прошивает деревянный забор и входит в грудь укрывшегося за ним бандита. Следующая пуля попадает убегающему разбойнику в спину. Он подпрыгивает, кричит, потом падает на клумбу с белыми лилиями и царапает ногтями землю. Выстрел…
— Они разбегаются! — орет Хайме.
— Нет.
— Нет?!
— Они умирают, — уточняет Ивар. — Не успеют разбежаться — бамбадао их перебьет.
— Сделай что-нибудь, кретин! За что тебе деньги платят?!
Менсалиец отвечает галаниту злобным взглядом, но слова его, тем не менее, весьма сдержанны:
— Пачик не говорил, что придется воевать с бамбадао.
— Какая разница? Вас десять человек!
— К дому пошли тридцать.
— Там был сброд, а вы…
— Мы не пойдем! — отрезает Ивар. И менсалийцы поддерживают вожака одобрительным гулом. Черные повязки исчезают в карманах. Боя не будет.
— Испугались?
«Твари! Тупые животные! Ублюдки!»
Коляска подъезжает к особняку. Лысый адиген в белой офицерской форме спрыгивает и бежит к крыльцу. Кажется — вот он. Один. Иди и убей. Но… Но десять менсалийских головорезов не испытывают никакого желания атаковать одинокого адигена.
— Он занят, пытается спасти людей из огня… Вы можете подобраться…
Хайме почти умоляет.
— Это бамбадао, синьор Линчик, — угрюмо отвечает менсалиец. — Если разбойники убили его тетушку, нам нужно быть как можно дальше отсюда.
— Ты что, смеешься?
— Поверьте, синьор Линчик, мне доводилось видеть взбешенного бамбадао — нам лучше уехать.
— Я доложу о проявленной трусости агенту Пачику, — обещает Хайме. — Я думаю, он вас…
— Зато я останусь жив, — пожимает плечами Ивар и разворачивает коня.
Линчик скрипит зубами.
— Тетушка Агата!
Дым обжигает ноздри и глотку. Стены дышат огнем, перекрытия готовы обрушиться, некоторые балки уже на полу, но Помпилио не уходит. Мечется по комнатам и кричит:
— Тетушка!
Валентин успел облить его водой, но она уже испарилась. Скоро начнет испаряться плоть, точнее — жариться. Но Помпилио не уходит.
— Тетушка!!
Большого зала почти не существует. Сейчас это печь, которая скоро станет пеплом, но Помпилио замечает тело и бросается в огонь. Успевает вытащить старушку и бегом несет ее к дверям. Он уже знает, что Агата дер Суан мертва, но не собирается оставлять ее в гибнущем доме. Он хочет сказать ей «прощай». Он должен сказать ей «прощай».
— Мессер, сюда!
Верный Валентин заставил слуг таскать воду и сумел сделать для Помпилио коридор. Не безопасный и не длинный, но сумел. Помпилио выбегает во двор, и слуги, как по команде, прекращают таскать ведра. Они понимают, что дом обречен. Слуги останавливаются, а верный Валентин подходит к хозяину и очень тихо говорит:
— Мне очень жаль, мессер.
И в его голосе столько же горечи, сколько в задымленных легких Помпилио.
Адиген бережно кладет Агату дер Суан на землю, садится рядом и говорит:
— Пусть все уйдут.
— Да, мессер.
Но Помпилио уже не слышит слугу. Он держит старуху за руку и беззвучно просит у нее прощения за то, что опоздал. Потом молчит. Потом снимает с груди медальон, целует изображение Доброго Маркуса, наматывает цепочку на руку, закрывает глаза и начинает молиться. Очень-очень тихо. Очень-очень искренне.
Особняк умирает, конюшня уже умерла, слуги пытаются спасти флигель и хозяйственные постройки. Они не обращают внимания на мертвых, потому что нужно победить огонь. Потому что мертвые никуда не денутся. Слуги таскают воду, а на опушке появляется Бен. Он смотрит на пылающее поместье, на суетящихся слуг, на разбежавшихся коней, потом замечает уцелевшую коляску, живую кобылку при ней и возносит хвалу святому Альстеру.
А рядом с коляской сидит на земле рыдающий мальчишка. Валентин мажет его обожженные руки густым кремом, перевязывает куском ткани, треплет по голове и что-то говорит. И мальчишка перестает плакать. Он недоверчиво смотрит на Теодора, а тот с серьезным видом кивает, подтверждая свои слова, и снова треплет его по голове. Не снисходительно, а с уважением. Мальчишка озирается, смотрит на разбежавшихся коней и неуверенно улыбается. Его руки заживут еще не скоро, они горят, и боль рвет мальчишку, но он смотрит на спасенных лошадей и улыбается. Он знает, что поступил правильно.
А Помпилио продолжает молиться.
Тетушка Агата родом с Кааты, ее ждет другой Праведник, но Помпилио всё равно молится Доброму Маркусу, уговаривая лингийского покровителя позаботиться о женщине, которая была дорога одному несчастному адигену. Помпилио молится, потому что ничего другого для Агаты дер Суан он сделать не может. Потому что он опоздал.
* * *— Мы требуем свободы!
— Свобода для всех!
— Да здравствует свободная Заграта!
— Да здравствует Трудовая партия!
Лозунги неслись уже над всем Альбургом. Отравленным ветром струились по старинным улицам, устраивали небольшие торнадо на площадях и перекрестках, вертясь вокруг поднявшихся на ящики пропагандистов, и летели дальше. Лозунги проникали в уши и впивались в души. Лозунги нашептывали: «Будет лучше», «Будет лучше»… И требовали: «Повторяй!»
— Мы хотим равноправия!
— Мы хотим счастья!
— Да здравствует Трудовая партия!
И люди повторяли.
Первые два часа митинг Трудовой партии был действительно мирным. Ораторы держали себя в руках, радикальных идей не высказывали и полицейских не раздражали. Разогревали толпу лозунгами горячими, но законными, вполне укладывающимися в рамки парламентской борьбы. Однако потом на западе появились столбы дыма. Пошел слух, что толпа разграбила винные склады. Поднявшийся на трибуну Майер заявил, что полиция стреляет в людей, и показал окровавленного человека.
Началось волнение.
А наблюдавшие за митингом полицейские упустили момент для вмешательства, не поняли, что собравшуюся на Университетской площади толпу пора разгонять любой ценой.
— Мы хотим свободы!
— Мы хотим счастья!
И, наконец:
— Долой монархию!
Разгоряченные люди ощутили свою силу и поверили в свою безнаказанность. Требовали счастья и свободы так, словно их должны были вынести в мешках и раздать всем желающим. Они орали.
И, продолжая требовать лучшей доли, подожгли первый магазин…
— Где Фаулз? Где Стачик? Где наше правительство?
Узнав о беспорядках, наследник затребовал во дворец всех первых лиц государства, однако премьер-министр и генеральный казначей приглашение проигнорировали. Точнее, они его попросту не получили, и сей печальный факт привел двенадцатилетнего принца в крайнее раздражение.
— Курьеры доложили, что их дома пусты!
С тех пор как король покинул столицу, Генрих-младший отказался от любых камзолов, кроме бирюзовых, цвета загратийского флага, показывая, насколько серьезно относится к возложенной на него ответственности. Обычно этот цвет подчеркивал бледность наследника, однако сейчас принц раскраснелся, не стеснялся жестикулировать и отчаянно напоминал отца.
— Смелость несвойственна штатским, ваше высочество, — громко произнес полковник Синклер. — Полагаю, Фаулз и Стачик покинули Альбург.
— Сбежали?! — Генрих-младший стукнул кулаком по столу. — Предатели!
— При всем уважении, ваше высочество, я не считаю присутствие указанных господ обязательным, — подал голос Джефферсон. — Сейчас нам пригодился бы генерал Махони, но он с вашим отцом. — Начальник полиции вытер со лба пот и кивнул на военного: — К счастью, у нас есть полковник Синклер.
Офицер вскинул голову.
Он несколько робел в присутствии наследного принца и старого генерала, поскольку общаться со столь высокопоставленными особами Синклеру удавалось крайне редко. Был он обычным командиром обычного пехотного полка, звезд с неба не хватал и в командующие не метил. В начальниках альбургского гарнизона оказался только потому, что все остальные возможные кандидаты отправились с королем на юг. За славой и карьерой. Которые, как выяснилось, можно добыть и в столице. Синклер сообразил, что решительное подавление назревающего бунта не останется незамеченным, что Генрих II обязательно обратит внимание на перспективного офицера и, возможно…
— Генерал Джефферсон, что происходит в городе?
Вопрос наследника вырвал полковника из приятных размышлений о карьерных перспективах, заставив спуститься на грешную землю.
— Полиция не справляется, ваше высочество, — честно ответил старик.
— Такой ответ становится дурной традицией, — заметил Генрих-младший.
Он старался во всем походить на отца, даже недовольную интонацию скопировал, заставив генерала едва заметно улыбнуться. Затем уселся на краешек большого отцовского кресла и, положив руки на письменный стол, твердо произнес:
— Я был уверен, что на вас можно положиться, Джефферсон.
Старый генерал мог бы сказать, что полиция — всего лишь дубинка, которую вынимают в самых крайних случаях, что народ довела до возмущения череда правительственных ошибок, что он давно предлагал ввести запрет на публичные акции, но всякий раз получал приказ «Не препятствовать нормальному течению политической жизни». Он мог бы сказать, но не видел необходимости в оправданиях. Вместо этого пообещал:
— Я постараюсь удержать мосты, ваше высочество, и не позволить им перейти на левую сторону Велиссы.
— Хотите отдать погромщикам Новый город?
— К утру они протрезвеют, ваше высочество, толпа поредеет и мы сможем…
— Чушь! — резко бросил Синклер.
— Что?
Полковник сделал шаг вперед и в упор посмотрел на юного принца.
«Я должен его убедить!»
Нужно выдернуть власть из рук Джефферсона! Нет сейчас ничего важнее, иначе после победы придется делить славу на двоих. Старика необходимо отодвинуть! И только после этого разбираться с бунтовщиками.
— Вы совершенно правы, ваше высочество, до утра бунтовщики успеют разорить половину Альбурга, что само по себе отвратительно. Но дальше будет только хуже. Я убежден, что утром к погромщикам присоединится отребье со всей провинции. Вы ведь знаете простолюдинов, ваше высочество: почуяв слабость законной власти, они вцепятся в нас мертвой хваткой. Их нужно раздавить сейчас, пока бунт не набрал обороты! Только так вы сможете отстоять столицу, ваше высочество. Только так вы окажете реальную помощь вашему отцу…
— Полковник! — перебил Синклера возмущенный генерал. — Что вы говорите? Одумайтесь!
— У меня есть план, — четко ответил полковник. И вновь обратился к принцу: — Поскольку полиция расписалась в бессилии, без помощи войск не обойтись. И чем скорее мы предпримем решительные шаги, тем лучше. Мы выведем на площадь Святого Альстера бронетяги, они обеспечат охрану дворца и продемонстрируют бунтовщикам, что вы, ваше высочество, шутить не собираетесь…
— Да, это так, — кивнул Генрих-младший.
Двенадцатилетнему принцу очень понравилось последнее замечание военного.
«Я — наследник. Я должен быть твердым! Я не собираюсь шутить!»
— А на правый берег бросим пехоту и драгун…
— Ваше высочество, не позволяйте ему вас убедить! Синклер понятия не имеет, что происходит. На улицах не люди, ваше высочество, а закусившая удила толпа! Сейчас она способна на всё и не нужно ее раздражать. Мы перекроем мосты и удержим Старый город. Но если вы пошлете на ту сторону солдат — прольется кровь!
— Я не позволю превратить Альбург в руины! — взревел Синклер.
— А я не хочу устраивать бойню!
— Бунтовщики заслужили наказание! Они призывают к свержению монархии!